- Не будет никакого голосования, - говорит он. - Они не дадут нам избавиться от этого, дурачок. - И он направляется к курятнику; Зан двигается за ним, но потом останавливается. Ему виден освещенный дверной проем, затем Эрнст Ватцек-Траммер входит внутрь и захлопывает за собой дверь. Курятник прогибается под крышей и стонет - это тот самый момент, Зан в этом уверен, когда яйца застревают в проходе, так и оставаясь неснесенными. Потом раздается кудахтанье; Зан видит курицу, то ли вылетевшую, то ли выброшенную из окна; свет внутри пляшет и раскачивается. Еще-одна курица - или, может быть, та же самая - громко кудахчет. Потом все смолкает; да, сегодня вечером яиц не будет. Зан ждет, пока не убеждается, что Эрнст Ватцек-Траммер нашел кровать - или согнал кого-то с насеста. Однако тот, кого он согнал, не стал, по крайней мере, возмущаться.
Зан вразвалку возвращается к такси, усаживается на крыло и отхлебывает глоток коньяку из бутылки, оставленной ему моим дедом. Он пытается закурить, но никак не может зажечь папиросу. Он уже усаживается за руль, намереваясь уехать, когда замечает пустую оболочку орла, прислоненную к переднему сиденью. Зан усаживает орла рядом с собой, но тот все время падает; Зан находит голову орла и кладет себе на колени, предлагая ей глоток дедушкиного коньяка.
- Да, утром у тебя была голова что надо, - говорит Зан и хихикает, после чего разражается приступом неудержимого хохота, достаточно громкого, чтобы вызвать в курятнике переполох. Зан никак не может остановиться, у него начинается истерика, он вдруг представляет себя в костюме орла, неожиданно вваливающегося в курятник, включающего свет и кавкающего до тех пор, пока ошалевшие куры не начинают нести яйца - если только не теряют навсегда способность нестись; он кавкает так громко, что Эрнст Ватцек-Траммер сносит яйцо - самое большое из всех яиц.
Но Зан лишь предлагает орлиной голове выпить еще, а когда она не откликается, он льет коньяк в ротовое отверстие.
У Зана появляется ощущение, будто они беседуют уже несколько часов, передавая бутылку друг другу, наблюдая за темным курятником и охраняя сон Эрнста Ватцека-Траммера, который примостился на своем хозяйском насесте.
- Выпей, храбрый орел! - предлагает Зан и замечает, как отверстие в голове орла тянется к откупоренной бутылке.
Шестое наблюдение в зоопарке:
Понедельник, 5 июня 1967 @ 1.30 утра
Смена сторожей произошла в полночь, и с тех пор все стало по-другому. Никто не спит. Нет, правда - зоопарк прибывает в каком-то полудремотном беспокойстве, никто не спит. В полночь на всех напала всеобщая бессонница.
Поначалу я решил, что все это из-за меня. Я подумал, что первая смена передала второй, что здесь кто-то скрывается. Или, возможно, животные передали это друг другу, каким-то универсальным способом передачи слухов - топаньем копыт, щебетом, хрюканьем или как-то еще - они передали друг другу информацию о моем присутствии. И теперь ждут, чтобы посмотреть, что я стану делать.
Но мне кажется, что зоопарк бодрствует вовсе не из-за этого. Все дело в новом ночном стороже. Негромкое звучание звонка приготовило всех; животные ждали сторожа. Должен сказать тебе, что между сторожами есть определенная разница.
Он прошел мимо меня, у этого при себе дубинка, он засовывает ее в ножны, вшитые в левый ботинок. У него высокие, выше лодыжек, модифицированные армейские ботинки, свободно зашнурованные на икрах. В ботинки засунуты серые твидовые брюки. Он носит расстегнутую, похожую на ковбойскую, кобуру, а ствол его пистолета по меньшей мере шести дюймов длиной. Со связкой ключей он проделывает любопытную вещь. Просовывает руку в кольцо и подтягивает его к плечу, потом пристегивает связку к эполету - на его форме оба эполета. Ключи повисают под мышкой, со звоном клацая по нему. Мне это кажется неудобным - если держать связку ключей под мышкой, то рука оказывается в неловком положении. Хотя это правая рука, и, возможно, ему так удобней тянуться к расстегнутой кобуре, которая у него довольно высоко на правом бедре.
Как мне кажется, он слегка неустойчив при всем этом вооружении. Разумеется, он с фонарем. Он держит его в левой руке на петле - так что если он потянется за дубинкой, то фонарь не будет мешать. Это оправдано: если находишься достаточно близко, чтобы воспользоваться дубинкой, то фонарь не нужен; если находишься достаточно далеко, чтобы воспользоваться пистолетом, то нужно твердо держать фонарь в другой руке. Мне кажется, этот сторож серьезно относится к своим обязанностям.
Он прошел вдоль моей живой изгороди. Когда он проходил мимо меня, я высунулся из травы - ровно настолько, чтобы видеть его выше пояса: кольцо с ключами, эполеты, изгиб правой руки. Целиком я видел его только со спины, довольствуясь коротким взглядом. Он очень непредсказуем с фонарем. То светит себе под ноги, то вдруг разворачивается, освещая все вокруг.
Прошло уже полтора часа, а он все расхаживает по зоопарку с фонарем. Возможно, он считает, что сторож первой смены довольно беспечен. А может, перед тем как приступить к самому дежурству, ему нужно убедиться, что все спокойно.
Должно быть, животные очень нервничают от таких частых визитов, происходящих каждую ночь. Я вижу беспорядочное метание света его фонаря - по нескольку раз в одном и том же месте. И он ведет себя довольно агрессивно, когда проверяет замки. Просто потрогать для него недостаточно, он трясет клетки.
Неудивительно, что никто не спит.
Тщательно отобранная автобиография Зигфрида
Явотника:
Предыстория I (продолжение)
Черная пятница, 11 марта 1938 года: немногим позднее половины шестого пришедшие ранним утром священники открывают боковые алтари собора Святого Стефана, и Курт фон Шушниг погружается в очень краткую, четкую молитву. Он на ногах и на пути в здание администрации канцлера с того момента, как секретарь безопасности Скубл позвонил и сообщил ему, что немцы закрывают границу у Зальцбурга и отзывают таможенных чиновников. Скубл также упомянул о том, что немцы сосредоточили свои войска на участке от Рейхенхаллса до Пассау. В канцелярии Шушниг находит срочную телеграмму от австрийского генерального консула в Мюнхене: "Лео готов тронуться в путь". И все это еще до рассвета и прежде, чем вся утренняя германская пресса пересылается телеграфом для ознакомления Шушнигу. Они продолжают лишь поверхностно освещать настроения немцев, хотя достаточно и этого. Нацистское агентство новостей DNB заявляет, что в Вене вывесили флаги с серпом и молотом, а возбужденные граждане выкрикивали "Да здравствует Шушниг! Да здравствует Москва!" на одном дыхании. DNB сообщает, что, возможно, фюреру придется совершить "антибольшевистский крестовый поход" во имя спасения Австрии. Бедный Курт фон Шушниг должен признать, что в каком-то смысле это и есть реакция на его плебисцит. Встревоженный, он звонит британскому министру, который, в свою очередь, дает телеграмму в Лондон лорду Галифаксу - выяснить, займет ли Британия чью-то сторону. Потом Шушниг наблюдает, как первые лучи света, проникающие сквозь закопченные окна выставочного зала Хофбург, скользят по стенам в поисках редких старинных украшений и золота.
Медленный мартовский рассвет убирает тени с окон сонного собора Святого Стефана, и Зан Гланц радостно приветствует новый день. Зан радуется, что еще рано и почти нет транспорта, поскольку он не слишком уверенно чувствует себя на перекрестках. От тряски по булыжной мостовой у него начинает болеть голова, поэтому там, где возможно, он едет по трамвайным путям: колеса такси не совпадают с рельсами, но ему удается удерживать от тряски хотя бы одну сторону машины.
Он добирается до Старого города по Вахрингерштрассе, где останавливается подобрать клиента. Мужчина с опущенной головой выходит после мессы из Вотивкирхе и садится на заднее сиденье. Зан оборачивается к нему, пока тот захлопывает дверь.
- Кавк! Кавк! - произносит Зан. - Куда ехать?
И мужчина, стряхивая куриные перья с брюк, ворчит:
- Это такси или сарай? - Он смотрит в зеркальце заднего обзора и видит изогнутый клюв Зана и покрытые перьями плечи над рулевым колесом. И тут же вываливается обратно в дверь, которую так толком и не закрыл.
- Не стоит оставлять дверь открытой, - говорит ему Зан, но он обращается уже к пустому сиденью, усыпанному перьями.
Зан сворачивает на Колингассе и останавливается, он неуклюже выбирается из такси и с важным видом возвращается на угол Вёрингер, где видит ковыляющего к тротуару мужчину. Видимо, тот решил, что ему явился серафим, поскольку он только что вышел после мессы.
Поэтому Зан заскакивает обратно в такси, заставив вздрогнуть владельца кафе, который поднимал жалюзи, чтобы посмотреть, есть ли сегодня хоть какое-то солнце. Он выпускает подъемную рукоятку жалюзи, жалюзи падают вниз, рукоятка бешено вращается, больно стукая его по рукам.
- О, я точно рановато выехал сегодня, - бормочет Зан и издает истошный петушиный крик из окна своею такси. Оттого что Зан покрыт куриными перьями, он путает орлиный крик с петушиным.
Зан чувствует, что ему чего-то не хватает, и догадывается, что когтей. Какой бы птицей он ни был, ему нужны когги. Поэтому он останавливается у лавки мясника на Кольмаркт и покупает целого цыпленка. Затем отламывает ему лапы и закрепляет их в отверстия кольчуги, непосредственно под широкими манжетами. Когти покрывают ему кисти, и, когда он ведет машину, они царапают ему кожу.
Однако все мясники славятся отсутствием воображения, и мясник с Кольмаркт не исключение. Он звонит на Радио Иоханнесгассе, чтобы сообщить о человеке в птичьем одеянии, который неумело водит такси.
- И что, скажите мне на милость, это за человек, - возмущается мясник, - который покупает целого цыпленка и отрубает ему лапы краем дверцы такси! Именно так - открывает и закрывает чертову дверцу, лупя по лапам бедного цыпленка до тех пор, пока они не отваливаются напрочь. И потом выбрасывает цыпленка! - говорит мясник, считающий своим до… ом предупредить общественность.
Но Радио Иоханнесгассе уже получило информацию о неком чуде в перьях - от обеспокоенного работника таксопарка, который позвонил после того, как на Вёрингерштрассе был арестован гражданин, возмущавший общественный порядок и распускавший нечестивые слухи о явлении серафима. Так что слух о Зане уже разошелся по городу, будьте покойны. Единственный, слышавший эти новости по радио и не заинтересовавшийся ими, был Курт фон Шушниг, для которого этот день и так переполнен событиями.
Следующей неприятностью, с которой сталкивается бедный Курт, становится доклад члена нацистского кабинета Зейсса-Инкварта о крайне резком телефонном звонке Геббельса из Мюнхена. Зейссу велено взять под свой контроль кабинет и проследить, чтобы Шушниг отменил плебисцит. Зейсс-Инкварт едва не извинялся, - возможно, он сомневается, не слишком ли быстро развиваются события. Он и Шушниг отправляются на поиски президента Микласа после того, как Шушниг - или кто-то еще - велел одному из служителей здания администрации канцлера собрать упавшую кучу простыней, которые мешают движению на Михаэлерплац.
А дедушка Мартер снова решил, что старший библиотекарь останется дома; если хотите знать, с того момента, как он услышал первое радиосообщение о водителе такси в куриных перьях, он не отходит от окна. Бабушка приносит ему кофе, а Хильке вместе с ним наблюдает за Швиндгассе. Солнце еще не обогрело улицу. В любом случае солнце это случайное, и лучи его освещают лишь верхние этажи и крыши на противоположной стороне улицы - сияет оно лишь тогда, когда отражается в бронзовом шаре в ладонях купидона, который возвышается на крыше посольства Болгарии. Купидонов вокруг хватает, но только болгары дали своему в руки подержать бронзовый шар; или это сделал кто-то другой - возможно, чтобы оскорбить болгар. Как бы там ни было, это единственное здание посольства на Швиндгассе, которое дает возможность дедушке хоть за чем-то наблюдать, пока он поджидает Зана. Дедушка обратил внимание, что даже болгары сегодня не отходят от телефона. Приземистый, плотный мужчина, который, должно быть, весь покрыт волосами, встал у телефона перед окном фасадного офиса и стоял там все время, пока дед наблюдал.
Когда дедушка прослушал последний краткий выпуск новостей, из которого узнал о происшествии с мясником на Кольмаркт, он попросил бабушку принести ему чаю с ромом. У мясника с Кольмаркт острый глаз на детали. Радио Иоханнесгассе сообщает приметы сумасшедшего в птичьем костюме: он пахнет коньяком и неумело водит такси, на котором мелом на капоте выведено: "Ура Шушнигу!"
Если сам Шушниг и обратил хоть какое-то внимание на местные события, то лишь потому, что у него хватает воображения, чтобы представить, как нацистское агентство новостей подаст этот случай: "Члены тайной большевистской террористической группы, замаскированные под птиц, берут под свой контроль транспортную систему, чтобы помешать избирателям принять участие в заранее подстроенном плебисците Шушнига". Хотя, похоже, местные беспорядки не слишком тревожат Шушнига. У него и так хватает неприятностей, пока он пытается убедить старого президента Микласа в том, что требование Германии относительно Зейсса-Инкварта должно быть отвергнуто. И старый Миклас, так давно бездействующий, хватается за этот случай, чтобы оказать сопротивление.
Возможно, на Шушнига подействовали портреты на стене, когда рано утром он проходил через отделанные темными панелями кабинеты здания администрации канцлера: Мария-Терезия, Аэренталь и небольшая деревянная Мадонна в честь убитого Дольфуса - все те, кто принимал решения от имени Австрии, всегда за или против Германии.
Но такие тяжкие мысли не обременяют Зана Гланца. Он птица, и он летит. Он поднимается по Гетегассе и едва не врезается в огибающий Опернринг трамвай. К несчастью, Зан производит слишком много шума, тормозя в последний момент; громкий визг тормозов привлекает внимание нескольких дорожных рабочих, которые дожидаются замены отбойного молотка. Видимо, один из них слышал новости по радио, поскольку надпись "Ура Шушнигу!" на капоте такси кажется ему знакомой. К счастью для Зана, рабочим не удается сдержать возбуждение и подкрасться к такси незамеченными. Вместо этого они поднимают громкий крик и бросаются к машине, так что у Зана хватает времени почувствовать опасность. Он пролетает перекресток на такой скорости, что лишь одному из рабочих удается вскочить на подножку. И если этот рабочий поначалу доволен собой, - он может видеть в окно Зана, - то вряд ли он радуется, когда Зан влетает на Шиллерплац, пугая стаю голубей, которая в ужасе разлетается в разные стороны.
- Кавк! - кричит Зан им, пернатым птицам.
И рабочего охватывает волнение, уж лучше бы он остался дожидаться отбойного молотка вместе с товарищами, а не висел на ручке закрытой дверцы и не бился головой о поднятое стекло; лишь один раз поймал он на себе, и то на мгновение, жуткий взгляд пустых глазниц облаченного в кольчугу орла.
Когда машина огибает Шиллерплац, выезжая через ближайшую арку Академии художеств, рабочий судорожно прижимается к такси и слышит эхо вопля ужаса, в котором не узнает собственного голоса.
Зан Гланц, на какой-то момент оказавшись на открытом пространстве, милосердно снижает скорость, направляясь к последней арке Академии художеств. Он открывает дверцу такси. Не слишком резко - он просто дает ей распахнуться, чтобы столкнуть удивленного рабочего, изо всех сил вцепившегося в ручку дверцы. Завидев приближающуюся арку, рабочий отпускает ручку, и Зан захлопывает дверцу. В зеркале заднего обзора он видит удаляющегося рабочего, которому почти удалось справиться с инерцией. Но затем тот неуклюже падает и исчезает из зеркальца Зана.
Зан решил, что лучше передвигаться по узким улицам, поскольку он не знает, кто за ним гонится. Однако у театра "Ателье" у него заканчивается горючее. Такси останавливается прямо перед афишей с портретом темноглазой Катерины Марек, которая за последние две недели произвела сенсацию в роли Антигоны.
- Прошу прощения, - извиняется Зан, поскольку, отворяя дверцу, ударяет Катерину. И даже если ему приходит в голову мысль, что, если актриса Катерина Марек выходит на улицу ловить такси в одной лишь простыне, это довольно странная причуда, он не придает ей особого значения. Он и сам не слишком подходяще одет.
И снова моего деда беспокоит то чувство, которое он называет предвидением.
- Хильке, - говорит он. - Ты не принесешь мне пальто? Я полагаю, что мне стоит прогуляться. - И хотя со Швиндгассе можно войти через две двери, мой дед пристально всматривается лишь в одну.
Тем временем орел по-прежнему предпочитает передвигаться по узким улицам; он быстро шагает вдоль захламленных путей до самой Рилькеплац, откуда, как он вспоминает, рукой подать до квартала моей матери. Зан чувствует, что устал от быстрой ходьбы в кольчуге. Он вскакивает на последнюю площадку трамвая на Гассхаусштрассе, выползающего из-за здания Высшей технической школы. Зан решал не заходить в вагон, однако трамвай немного набирает скорость, и жестянки на кольчуге начинают дребезжать. Кондуктор косит глазами на площадку - он думает, что это хлопает какая-то деталь трамвая. Гланц хватается за перила и спускается на одну ступеньку ниже. Кто-то показывает на него пальцем из окна кондитерской. Зан едет на подножке в одиночестве, его хвостовые перья учатся летать.
Возможно, все бы и обошлось, по меньшей мере на протяжении еще одного-двух кварталов, если бы не студенты Высшей технической школы из последнего вагона, которые решили выйти на площадку покурить.
- Доброе утро, ребята, - приветствует их орел, но они молчат. Тогда Зан спрашивает: - Вы не видели сегодня Катерину Марек, а? Она закутана в простыню.
После чего один из технических студентов говорит:
- А вы, случайно, не тот самый гггицечеловек?
- Какой птицечеловек? - спрашивает второй.
- Какой птицечеловек? - спрашивает Зан.
- Тот, что терроризирует людей, - говорит студент, подходя чуть ближе, и тогда один из его друзей тоже вспоминает и тоже подходит ближе.
Зану очень хочется, чтобы на нем не было головы, чтобы он мог иметь лучший обзор, - если ему придется сейчас прыгать, то лучше видеть, не налетит ли он на приближающийся столб или мусорный бак.
- Похоже, скоро моя остановка, - говорит Зан, однако трамвай не собирается снижать ход. Он спускает ногу на следующую ступеньку платформы и повисает на поручнях.
- Держи его! - орет ближайший к нему студент и бьет Зана коробкой с завтраком по руке. Однако орел, теряя одну из своих когтистых лап, отскакивает назад.
Зан издает жуткое громыхание, и его жестянки, блестя, рассыпаются на тротуаре, несколько соединительных проволочек впиваются орлу в спину. Но он уже почти рядом с домом моей матери, и у него нет времени скорбеть о кольчуге, которая разваливается на части и раскатывается по тротуару и вдоль бордюра.
А мой дед говорит:
- Может, выключить это чертово радио, Хильке? - Он только что услышал сообщение о зверском похищении птицечеловеком рабочего из дорожной бригады с Опернринг.