У Тео, приятеля Пьера, была видеокамера: он предложил Пьеру снять меня и переслать пленку матери. Пьер так и сделал. Но я чувствовала себя скованной и постоянно робела. Не могла даже рта раскрыть. Вряд ли я понравилась матери Пьера.
В то время я не переставала удивляться разговорчивости французов. Камбоджийцы - народ молчаливый. Мы научились этому дорогой ценой; мне кажется, в камбоджийской культуре молчание стало естественным. Французы же, когда сидели в баре, могли говорить часами напролет. Никогда не видела более болтливых людей.
Я уставала уже от одного того, что слушала их.
* * *
В ноябре 1991-го в Камбоджу вернулся король. Он проехал по Пномпеню на заднем сиденье розового "кадиллака". Дети на улицах размахивали руками, приветствуя его. Возвращение короля из изгнания было частью наскоро обговоренной миротворческой программы, подготовленной ООН для Камбоджи. Вьетнамцы согласились уйти из страны, король Сианук вернулся, ООН взяла на себя наблюдение за работой правительства и ходом избирательной кампании, а "красные кхмеры" и другие военные формирования решили участвовать в выборах, пытаясь прийти к власти законным путем.
Большинство моих знакомых камбоджийцев не слишком радовались всем этим преобразованиям. Нас приучили к осторожности: если происходят изменения в верхах, в низах они отзываются недобрыми вестями. Когда Кхиеу Сампан, лидер "красных кхмеров", вернулся в Пномпень в декабре 1991 года, чтобы учредить официальную штаб-квартиру, толпа напала на него и разгромила здание. Пришлось вызывать танковые войска. Многие беспокоились, думая, что с выборами снова начнутся стычки и беспорядки. Никто не верил, что боевики сдадут оружие и страна мирным путем придет к парламентской демократии.
В 1992 году в страну по линии ЮНТАК прибыли двадцать две тысячи иностранцев. Многие были рады такому притоку баранг - так камбоджийцы называли всех белых с кошельками, набитыми деньгами. Почти каждый месяц в столице открывался новый бар или ресторан, призванный удовлетворить запросы все прибывавших иностранцев. При многих барах содержались проститутки - чуть лучше, чем в обычных борделях, так что солдаты миротворческих войск могли выбрать себе девочек. Дело процветало. Только в нашем заведении ничего подобного не было.
Часто случалось, что к нам заходил иностранец в компании с очень юной девушкой. Пьер кричал на него и вышвыривал вон. Помню, до чего он разозлился, когда увидел огромного немца с девочкой двенадцати-тринадцати лет - я боялась, что завяжется потасовка. Может, поэтому дела наши шли не слишком успешно. Посетителей было много, но чаще всего днем, когда обычно приходят просто посидеть и поболтать о том о сем.
Я считала Пьера очень умным. Я им восхищалась. Мне казалось, нет ничего лучше, чем жить с ним. Он помог мне не просто вырваться из прошлой жизни, но и начать новую: зарабатывать честно и помогать родителям. Я уважала Пьера. Я пыталась полюбить его. Может, если бы он был добрее, у меня бы получилось. Но Пьер был человеком суровым, он кричал на меня, в нем не было места нежности - между нами не было той любви, какая описывается в романах.
Однажды я увидела на улице знакомую девушку - в свое время нас держали в одном борделе. Проходил Праздник воды: река Тонлесап поворачивала свои воды вспять, освобождая затопленные ранее земли, на которых начинал вызревать рис. В Пномпене событие это празднуют фейерверками, устраивают всевозможные гонки. В такое время я обычно продавала на улице еду и напитки. Девушку звали Кун Тхеа. Ей, как и мне, удалось выбраться из борделя, и теперь она жила с мужчиной, от которого родила двоих детей. Их дом находился всего в пятнадцати минутах ходьбы от нашего ресторанчика. Я пригласила ее заглянуть к нам, когда выдастся свободное время. Мы с ней успели сдружиться.
К тому времени я понимала французский гораздо лучше и могла общаться с посетителями. Иностранцы часто приходили в компании кхмеров, работавших в разных неправительственных организациях, ооновской системе и миротворческих формированиях. Я видела, что живется этим кхмерам отлично - они хорошо одеты, их уважают… Мне подумалось: неплохо бы подучить французский и в один прекрасный день устроиться на работу к иностранцам.
Я регулярно помогала родителям, причем деньги брала не у Пьера - зарабатывала сама, честным трудом. Однажды я поехала в Тхлок Чхрой. Отвезла меня моя давняя подруга Чхетриа на заднем сиденье своего мотоцикла. Приехали мы ранним вечером; отец в шортах все еще молотил рисовые колоски, выбивая зерно, - спешил закончить работу в быстро сгущавшихся сумерках. Со стороны дома сестры доносились полные боли крики Сопханны, ее маленький сын заходился в плаче на пару с ней. Когда я вошла к ним, увидела, что муж Сопханны избивает ее.
Я велела ему прекратить. В ответ он злобно крикнул мне в лицо: "Не смей учить меня, шлюха!" Я схватила нож-секач и замахнулась - еще немного и раскроила бы его череп надвое. Он убежал.
Наверняка отец тоже иногда вмешивался. Я знаю, ему было очень больно думать, что это он выбрал для дочери такого мужа. Но тем не менее все оставалось по-прежнему.
Я посоветовала Сопханне развестись, она отказалась. Не знаю, может, она стала бы в своей деревне первой женщиной, получившей развод. Однако сестра и думать о таком не могла. Я оставила родным деньги и с тяжелым сердцем вернулась в Пномпень. Через несколько месяцев я узнала, что Сопханна беременна. Она ждала второго ребенка.
Прошло немного времени, и Пьер нанял нового официанта, который мне сразу не понравился. Официант смотрел на меня свысока - ведь я была из пнонгов. И это невзирая на то, что моим мужем был сам владелец ресторана. Как-то раз мы поспорили, и официант бросил мне в лицо: "Кхмао!" Но когда я пожаловалась Пьеру и попросила защиты, он сказал: "Меня это не касается, умей сама за себя постоять". Я разозлилась. Кончилось все тем, что Пьер ударил меня. Прямо на глазах у того официанта. Вот когда у меня мелькнула прежняя мысль: я не могу по-настоящему доверять Пьеру. Кхмер или баранг - все мужчины одинаковы.
* * *
Для меня нет ничего необычного в том, чтобы работать семь дней в неделю, однако Пьеру было тяжело трудиться без перерыва. Он захотел отдохнуть. Однажды мы поехали на побережье, в Кеп, там работал его приятель Жан-Марк. Они встретились, потом говорили и пили всю ночь, а спали до самого полудня, как это принято у французов. Затем к нам присоединились еще несколько друзей, и мы все вместе поехали на катере к Заячьему острову, находившемуся совсем недалеко. Ночь мы провели в доме одной пожилой женщины. Вокруг было очень красиво: полная луна над водой, прямо как в деревне на берегу Меконга, а на поверхности морской воды качались плетеные ловушки для крабов.
Вода в море оказалась соленая. Я зашла в воду как была, в одежде, - так у нас принято. Мне неловко было даже глянуть в сторону других женщин, надевших бикини. Соленая вода щипала кожу и совсем не походила на речную. Мне стало любопытно: неужели соль насыпали в воду специально? Может, чтобы легче было готовить?
В другой раз Пьер решил, что пора уйти в отпуск. Он оставил ресторан на друга, а мне сказал, что мы отправляемся в Сиемреап, чтобы осмотреть тысячелетние храмы Ангкор-Вата. Я о них ничего не слышала, знала только. что силуэт храма напечатан на банкнотах.
Мы сели на катер и поехали вверх по реке, потом пересекли огромное озеро, где люди живут прямо на воде, целыми плавучими деревнями, и кормятся тем, что поймают в озере. Ехали всю ночь. В Сиемреапе остановились в доме, который снимал друг Пьера, работавший на неправительственную организацию. Камбоджийцы. хозяева этого дома, были со мной сама любезность. Для них я не была дрянью, подобранной с улицы, они видели во мне спутницу белого человека, заслуживающую уважения.
Ангкор-Ват поразил меня. Руины оказались прекрасными, но больше всего мне понравился густой лес вокруг. Я совсем забыла огромные деревья с большими листьями, росшие на холмах Мондулкири. Здесь же я увидела просторные дворцы и проходы между ними; прямо посреди всего этого росли невероятно толстые, изогнутые деревья, увитые лианами. Верхушки деревьев терялись высоко вверху, над резными стенами каменных храмов. Меня вдруг пронзила радость узнавания - я едва удержалась, чтобы не вскрикнуть. Из-за фугасов мы не смогли посмотреть все, но и так было видно, что окружавший нас лес настоящий.
Две недели мы бродили среди храмов. Казалось, Пьер знал о них все, он рассказывал мне, какой махараджа построил тот или иной храм. Я поражалась тому, что я, камбоджийка, так невежественна, а этот иностранец знает столько всего. Я спросила Пьера: может, он жил в Камбодже в прошлой жизни? Пьер ответил, что читал книги по истории Камбоджи, и если я выучу французский как следует, сама смогу их прочесть. Но при этом бросил на меня насмешливый взгляд. Пьер был уверен, что я никогда не выучу французский настолько, чтобы читать такие книги.
В Камбодже запросто можно увидеть на одном мотоцикле трех человек, так что Пьер нанял человека повозить нас. Иногда нам приходилось слезать с мотоцикла и толкать его через рытвины и колдобины на дороге, проложенной в густом лесу. Мы доехали до Бантей Сей, небольшого храма из красного камня, расположившегося в лесной чаще на расстоянии двенадцати миль. На обратном пути я погрузилась в воспоминания и давно забытые ощущения. Мне было так хорошо и спокойно, что я готова была остаться в лесу навсегда, наслаждаясь перекличкой птиц, прохладой, ароматами свежести и, главное, состоянием полной умиротворенности…
Пьер решил, что в Пномпень нам лучше вернуться самолетом. Я никогда раньше не летала, так что идея его не пришлась мне по душе - я так и не смогла понять, что же заставляет самолет держаться в воздухе. Всю ночь я переживала, думая о предстоящем перелете. К тому времени, как мы приехали в аэропорт, я вся извелась; когда же увидела самолет вблизи, он показался мне какой-то металлической птицей, консервной банкой, игрушкой. Пьеру пришлось силой усадить меня в кресло и пристегнуть ремень: я же при этом почувствовала себя заключенной в тюрьме. Сразу вспомнился бордель, где нас связывали. Во время взлета и посадки я очень волновалась и к концу путешествия позеленела от страха и тошноты. Едва на ногах держалась.
* * *
Когда мы вернулись в Пномпень, меня навестила Кун Тхеа. Я глазам своим не поверила, до того она изменилась. А ведь прежде убеждала меня, что все у нее хорошо, что она счастлива. Оказалось, муж завел себе любовницу, а Кун Тхеа поколачивал, да еще и обозвал при детях шлюхой. Дошло до того, что Кун Тхеа уже и жить не хотела. Меня она попросила присмотреть за детьми, если с ней самой что-либо случится. Я пыталась отвлечь ее от подобных мыслей, однако спустя три дня услышала, что Кун Тхеа отравила себя таблетками.
Хотела бы я знать, возможно ли навсегда избавиться от прошлого? Или же вечно придется вспоминать, как обошлись с тобой и что сделал ты сам?
Где-то в феврале 1993 года - наше заведение к тому времени работало уже больше года - Пьер вынужден был признать, что наш бизнес потерпел крах. Ни он, ни я никогда не имели собственного дела, думаю, поэтому мы не особо преуспели. К тому же будущее внушало Пьеру тревогу. На май были назначены выборы, организованные ООН. Пьер считал, что невозможно предсказать дальнейшее развитие политических событий: была реальная угроза того, что в любой момент могут вспыхнуть беспорядки, а то и война. Нас ничего особенно не удерживало в Камбодже, и мы решили поискать удачи во Франции.
Я не была готова к таким значительным переменам, но в то же время хотела увидеть все то. о чем мне рассказывал Пьер. Он говорил, что мир гораздо больше, чем я себе представляю. Я уже усвоила основы французского и думала, что особых трудностей с языком у меня не возникнет. К тому же, проведя некоторое время во Франции, я могла вернуться и работать переводчиком или кем-ни- будь еще. В осуществлении наших планов было только одно препятствие: я могла получить и паспорт, и визу, но только став женой Пьера.
Вот как мы решились на свадьбу - ради моей визы. Я совсем не хотела выходить замуж, ничто в замужестве меня не привлекало. Оно для меня было оковами, тюрьмой. В Камбодже ведь как - едва только выходишь замуж, сразу же становишься собственностью мужа.
Итак, Пьер продал ресторан, после чего отправился во французское консульство за бумагами для оформления брака и анкетой, заполнив которую, я могла бы получить визу. Везде требовалось указать дату моего рождения, которой я, разумеется, не знала. Я сказала Пьеру, что родилась в 1970-м, и он написал: "1 апреля", сказав, что в этот день все шутят. Я разозлилась, зачеркнула"1 апреля" и написала "2 апреля" - назло Пьеру. То же самое произошло, когда мы выбирали дату нашего бракосочетания. Пьер написал "8 мая" - в этот день французы отмечают праздник, к тому же это дата первого, недолго продлившегося брака Пьера на француженке, - что меня тоже разозлило. Я перечеркнула "8 мая" и вписала"10 мая".
В графе "имя" написала "Сомали Мам". Это самое верное мое имя - "ожерелье из цветов, потерянное в девственном лесу", да и Пьер называл меня Сомали. Давно уже я не слышала имени Айя или простецкого кхмао. В качестве фамилии я выбрала себе фамилию приемного отца, которую с гордостью ношу.
Расписываться мы пошли во французское посольство. В то время оно находилось в старом колониального стиля здании с красной крышей, окруженном хлебными деревьями. Здание выглядело величественно, однако для меня замужество было всего лишь ступенькой к получению визы. Я не надела свое лучшее платье, не позвала гостей. В посольстве я отвечала на вопросы и говорила так, как научил меня Пьер. Потом мы подписали бумаги; в основном все сделал Пьер.
После Тьерри, друг Пьера, устроил для нас небольшое торжество. Мы с друзьями пошли в индийский ресторан, а потом в ночной клуб с африканской музыкой, где собирались миротворцы из Камеруна. Помню, до чего удивились местные жители, когда первые камерунцы прибыли в Пномпень: у них была совсем темная кожа. Музыка Пьеру понравилась. Он и его друзья просидели за разговорами всю ночь.
Через несколько дней мы покинули Камбоджу. Я свозила Пьера в Тхлок Чхрой и познакомила с родителями. Вот тогда-то я могла запросто появиться в деревне средь бела дня. Все изменилось, ведь я вернулась в деревню с деньгами, в сопровождении белого человека. Все вдруг начали вспоминать, какими хорошими друзьями мы были в детстве, каким милым ребенком я росла.
Отец не был рад тому, что я уезжаю, ну да я другого и не ждала. Не сильно он обрадовался и знакомству с Пьером. Лишь кивнул, выдавив из себя пару слов. Я сказала отцу, что обязательно вернусь. Мать просила Пьера не обижать меня, любить и заботиться, спросила, как я буду жить в его далекой Франции. Пьер успокоил их: "Не волнуйтесь, ваша дочь вполне способна постоять за себя". Когда мы уже уходили, оба родителя всплакнули.
Итак, мы отправились во Францию. Я понятия не имела, во что ввязываюсь. За несколько дней до вылета мы с Пьером поссорились; в день отъезда я все еще кипела от негодования. Собирая свой чемодан, я сунула внутрь остро заточенный нож. "Если во Франции Пьер попытается продать меня, - сказала я себе, - убью его!" В самом деле, как знать…
Глава 8. Франция
Во время полета я старалась не подавать виду, что мне страшно Я ведь гордая - не хотела, чтобы Пьер заметил. Прилетев в Малайзию, мы узнали, что рейс в Париж задерживается. Нас разместили в гостинице.
Чтобы выйти из аэропорта, нужно было спуститься по эскалатору. Я наотрез отказалась. Ни в какую не соглашалась ступить на металлическую змею, которая перекатывалась. Пьер рассердился и затащил меня на эскалатор силой. На улицах Куала-Лумпур я увидела здания выше любого лесного дерева. Пьер объяснил, что называются они небоскребами. Я же поняла, будто они в самом деле скребут небо. Все вокруг было такое необычное, современное, все меня поражало.
Наш номер находился на двадцать восьмом этаже. Мы вошли в лифт: когда двери закрылись, я почувствовала себя точно в гробу, мне стало жутко. Из окон номера люди внизу казались крошечными, не больше букашек, что тоже ужасало. Пьер зашел в ванную комнату и стал набирать в ванну воду, которая вдруг пошла пузырями. Он сказал, что мне понравится, что нужно войти в ванну, я же никак не соглашалась. Пузыри меня пугали, я никогда раньше не принимала ванну и не мылась в горячей воде.
Потом был еще один перелет. Теперь мне было уже не так страшно. Летели мы дольше, с остановкой в Дубае. В аэропорту я увидела, как живут мусульмане - не чамские, вроде моего дедушки, а настоящие, у которых женщины, как призраки, закутаны с ног до головы, да еще в такую плотную, черного цвета одежду. И это когда на улице жара! Мне их стало жаль.
Приземлившись во Франции, мы сразу же отправились к тете Пьера - ее звали Жанин, а жила она в пригороде. Когда мы вышли из аэропорта, майский воздух показался мне до того свежим, что я подумала: французы наверняка установили кондиционеры на открытом воздухе. Чтобы порадовать меня, тетя решила приготовить рис. В Камбодже рис варят час, а то и дольше: ставят котелок на угли, и вода выкипает себе потихоньку. Когда же я увидела, как тетя окунает маленькие целлофановые пакетики с рисом в кипящую воду, я решила, что женщина сошла с ума. В чем совершенно убедилась, когда через несколько минут тетя вынула пакетики из воды и добавила в рис сливочное масло. Рис получился жутким, полусырым; зерна раздулись, став гораздо больше наших, таких вкусных и ароматных. Из уважения к рису я съела все, что мне положили на тарелку. А вот ветчина и хлеб мне понравились; хлеб вообще был настоящим объедением.
Пьер уехал на пару дней. Сказал, что нужно повидаться с друзьями, и исчез. Тети Жанин целыми днями не было дома, так что я не знала, чем себя занять. Выйти на улицу, имея в запасе всего несколько французских слов, я не решалась. К тому же я боялась заблудиться. Мне пришла в голову мысль о том, что, возможно, подруги были правы - Пьер замышляет продать меня. Я сказала сама себе, что должна быть сильной и доказать Пьеру, что так просто он со мной не справится.
Наконец Пьер объявился и предложил мне съездить в Париж. Мы жили в дальнем пригороде. Чтобы доехать до столицы, надо было сесть на электричку, а потом еще и на метро. Все это было для меня в диковинку, я ничего не понимала и постоянно находилась в состоянии тревоги. В Камбодже поезда тащатся черепашьим шагом, французский же несся с головокружительной скоростью, и это по двум тоненьким шпалам - казалось, вот- вот соскочит с них. Метро вообще находилось под землей; шумный поезд мчался в темном туннеле со скоростью, которую трудно даже вообразить.
Я слышала, что Париж самый красивый город в мире, но мне так не показалось. Зелени в городе почти не было, казалось, город задыхается и умирает - так тесно друг к другу стояли дома. Нигде не было свободного местечка. Даже знаменитая Эйфелева башня не впечатлила меня, показавшись грудой металлолома, - ничего похожего на величественный Ангкор-Ват. Удивительнее всего было наблюдать, как люди обращаются со своими собаками. Собаки были везде, даже в ресторанах и квартирах. В Камбодже собак в дом не пускают - для нас они нечистые животные.