- Нет-нет, все в порядке, - говорила Тишка, отворачиваясь, смаргивая слезы и вытирая их ладонями, - это нервы просто. У меня это часто в последнее время.
- Но ты же только что… Это из-за Бори?
- Из-за Бори, - просто ответила Тишка.
- Но что, что случилось? - поражалась Тетя.
Последний раз она видела Тишку плачущей очень давно, и сердце у нее упало. Она вскочила, засуетилась, хочешь, я кофе еще сварю, нет, лучше чай заварю, сейчас, но Тишка помотала головой, вышла и вскоре вернулась умытая и спокойная.
История, которую услышала Тетя, была самая обыкновенная.
- Не хотела про это говорить, боялась разреветься, но теперь-то уж что… Я все заранее знаю, вдруг учащаются дежурства, - рассказывала Тишка, - он все реже бывает дома - столько работы, Тань, я еле живой! Но на самом деле ничего не еле живой, наоборот, молодеет, стройнеет, в ванной торчит по полчаса и, даже когда дома, точно отсутствует. И на детей так кричит, как в нормальном состоянии никогда - и я его раздражаю жутко! - причем он даже не пытается это скрыть. Мобильный жужжит, эсэмэски сыплются, он делает вид, что ничего не слышит, бегает каждые две минуты то в туалет, то во двор, чтобы на них ответить, а потом уже и не бегает, только шипит что-нибудь: "Работай день и ночь", вроде как по работе это ему пишут…. И так продолжается месяц, два, три. Я молчу. И со дня на день жду, когда он мне скажет: "Все, Тань, я пошел". Но вместо этого наступает тишина. И дежурства внеочередные кончаются, ходит как побитый и сидит все больше дома, даже с детьми готов позаниматься, погулять.
- И ты, - почти закричала Тетя, - ты ему ничего не говоришь? Про то, что все видишь?
- А что я могу сказать? Что, Маринка? И для чего? Чтобы услышать очередное вранье?
- Тишка, ты кремень. Я бы точно начала все выяснять, приставать, я бы не выдержала.
- Да я тоже пыталась, но только в первый раз. И сразу же поняла - бессмысленно, точно стена вырастает. Когда мы делаем вид, будто все по-прежнему, жить проще. Но стоит начать говорить… скандал, истерики… Мужская истерика, Маринк, нет, это не для слабонервных. Так что молчание - золото.
- А почему все стихает? Они бросают его?
- Или он их. Хотя я даже не знаю, сколько их. Может, это вообще кто-то один? Одна и та же женщина, с которой он то встречается, то расстается. Не удивлюсь, если однажды я узнаю, что у наших детей есть братья и сестры. Но знаешь, что мне особенно обидно? Я же тут с одним батюшкой советовалась, еще в прошлый раз, когда Борька загулял… И батюшка дал мне мудрый совет.
- Какой же?
- Он сказал мне, что надо превратиться в идеальную жену! Делать все, что любит муж, все, что попросит, стать тенью…
- О, ну, мы это уже проходили. Ты же мне еще сто лет назад говорила: "Кротость! Уступай!" Разве это не то же самое?
- Ну, не совсем. Чтобы быть идеальной, нужно больше ума, гибкости. И я все думала тогда, что же ему надо, как ему еще угодить? И даже кое-чего достигла. Пирожки его любимые пекла, убиралась каждый день, он любит, когда чисто, - Тишка замолчала.
- И?..
- Подействовало! Он вернулся, вернулся ко мне, а я не будь дура - все равно по-прежнему изо всех сил стараюсь! И днем, и ночью, и днем, и ночью. Несмотря на беременность наступившую, несмотря ни на что! Но тут Саша родился. А когда рождается ребенок, некоторые вещи становятся физически невозможны.
И опять у Тишки на глазах появились слезы.
- Я понимаю, - тихо кивнула Тетя. - Понимаю.
- И все равно, - упрямо, точно сражаясь с кем-то, промокнув салфеткой глаза, говорила Тишка. - Это не так уж важно, не получилось тогда, получится снова. Потому что счастье - это долгосрочный проект, вот и все.
- М-да, долгострой, - усмехнулась Тетя.
- Нет, Маринка, ты не смейся, это правда так. Любовь действительно проходит, кончается, через пять, в лучшем случае - семь лет.
- Любовь живет три года, - снова вставила Тетя.
- Да, - кивнула Тишка, - иногда и три. Но это не любовь! Это влюбленность живет три года, это как неофитство в любой области - в той же церкви. Когда человек обратится и крестится, Бог помогает ему во всем, и человек купается в благодати. И чудеса как из рога изобилия, и всяких важных встреч, разговоров, подарков столько! Но потом это проходит. Бог отступает и смотрит, на что ты сам способен.
- И?
- В семейной жизни точно так же, надо просто преодолеть все препятствия и выйти на новый уровень.
- Как в Колькиных компьютерных играх.
- Да, мой Гриша тоже увлекается… Но ведь эти игры срисованы с жизни, и для некоторых даже ее заменяют, сама знаешь. И в жизни это и правда так - препятствия, уровни. Но внутри этой жизни семейной кроется тайна…
- Военная?
- Тайна брака, Маринк, - без улыбки ответила Тишка.
- Тишка, подожди, я не могу, дай я чаю себе налью.
Тетя встала, плеснула в чашку заварки, ей отчего-то тяжко стало слушать. Но Тишка уже продолжала.
- Я все думала, почему брак - это таинство? И то, что я тебе скажу сейчас, это… не выдумки, понимаешь? Тайна в том, что двое, - Тишка подняла голову и твердо глядя ей в глаза проговорила: - двое становятся одной плотью.
- Оригинально, - облегченно выдохнула Тетя.
- Да, я знаю. Но бывает так, что твой личный опыт наполняет банальности смыслом, и тогда даже пошлость… но про брак это и не пошлость. Послушай, послушай меня еще, я вижу, ты устала, но это очень важно и для тебя сейчас… Можно я расскажу?
- Нет, я не устала, Тишка, это другое что-то, и я слушаю тебя! - возразила Тетя, отворачиваясь, сдерживая и самой ей не ясное растущее раздражение.
- Это правда ужасно важно, Маринка, для всех. Напиши про это в вашей газете, потому что об этом все молчат. Так вот… После того, как влюбленность прошла, можно просто разойтись. Многие так и поступают, говорят: "все, любовь прошла", потому и разводов столько именно в первые семь лет - люди уверены: то, что они испытали, и есть предел, - Тишка замолчала на миг.
Под окнами мягко зашумела и проехала машина, озарив окна фарами, дохнув бензином. И снова глубокая тишина, наполненная легким покалыванием снега, шорохами сада, обняла дом.
- Но это совсем не предел, наоборот, начало. Только им, разбежавшимся, этого уже не узнать. А если новая любовь еще подвернулась, тут уж радостно несутся к следующему, но и там через те же три года, семь лет все исчерпывается, и они снова бегут… Или, уже постарев и пообломав крылья, останавливаются, оседают, чтобы уныло тянуть лямку и изредка сваливать на сторону, подышать, "Отдушина", помнишь у Маканина рассказ?
- Ужасный! Безнадежный, - откликнулась Тетя.
- Безнадежный, но точный, - сказала Тишка. - В общем, выбор тут небольшой: либо эта беготня из семьи в семью, либо мука сосуществования, боль от которой со временем притупляется, потому что становится привычкой…
- Наш вариант с Колей, - заметила Тетя. - Хотя нет же, нет… Я знаю многих, у кого второй брак - счастливый. А у кого-то третий. Люди с годами мудреют - что тут такого?
- Да то, что все могло получиться с первого раза! - вскрикнула Тишка. - И не было бы тогда скандалов, и брошенных детей, и всех этих драм семейных.
- Неужели люди такие дураки?
- Они не дураки, - покачала Тишка головой, - они дети. Род несмысленный. Ну вот представь, сидит в песочнице мальчик, строит домик - не получается, кривой какой-то вышел домишко! топ по нему ногой - новый построю. Но и этот косой - бах! Новый - и опять не так. Ну, и ладно, все, надоело строить, буду жить в таком - без окон, без крыши, и… и пусть всем будет хуже. Но если, - заговорила Тишка чуть медленнее, - если действовать терпеливо… И достраивать, совершенствовать, тут укрепить, там украсить, поставить крыльцо, застеклить окна. В общем, если понять, что нужно дальше трудиться… и нельзя, нельзя ногами!
- Тишка, все это не для людей, не-ет, - протянула, давя зевок, Тетя, - для ангелов небесных, для святых. А для людей, для обычного человека иногда лучше свалить гнилую развалюху и заложить новой фундамент! - Тетя досадливо ударила по столу ладонью, звякнули чашки-ложки. - Потому что любовь - это дар и это свобода, а не вечное насилие над собой!
Последние слова она прокричала и осеклась: дети спят, нельзя. Но Тишка и сама говорила все громче.
- Маринка, это не насилие, это труд. Я тебе больше скажу: если ты, несмотря ни на что, все-таки идешь, прешь в заданном направлении, происходит чудо, то самое. Двое становятся одной плотью. Ты начинаешь любить другого, как самого себя, потому что он и есть ты. По силе очень похоже на влюбленность, но спокойней, трезвее. Это процесс мистический, в нем тоже принимают участие высшие силы, куда денешься, но они действительно подключаются и претворяют эти отношения, отношения двоих в одно. Совершенно независимо от того, верующие это люди или вовсе нет, молятся ли они и какому богу. Бывает и так, как ты говоришь, когда и правда дар, когда с самого начала двое живут душа в душу, потому что созданы друг для друга, но такое случается страшно редко! Сколько ты видела абсолютно счастливых пар?
Тишка разволновалась, в глазах ее снова сверкнули слезы, она смахнула их и продолжала, явно высказывая давно обдуманное, выношенное, а Тете все сильнее хотелось спать, но она крепилась, незаметно кольнула себя вилкой и различила сквозь наступающую дрему:
- Любовь в браке может показаться скучной, плоской, но это только по неведению, Маринк, - будто уговаривала ее Тишка. - Это как в раю, многие думают - вот ведь скука какая! Что там делать-то - только славить Бога… занудство! Но те, кто видел обители райские, эти сады благоуханные, кто слышал ангелов небесных и смог потом про это рассказать, готовы были мучиться нестерпимой мукой, лежать хоть всю свою жизнь в яме, и чтобы червь их терзал, и все это за одну только минуту пребывания там, на небе…
- Сады цветущие? Ангелы?! - изумилась Тетя. - Ты что, правда веришь в рай, Тишка? В эти цветы, в птиц, яблоки?
- Конечно, - улыбнулась Таня, откинула волосы назад - и лицо у нее оказалось совсем не уставшее, веселое. - Конечно, верю.
* * *
Тишка уложила Тетю на первом этаже, в небольшой гостевой комнате. Светлые обои в серебристую крапинку, сшитые Тишкиной рукой синие занавески в подсолнухах, старенький деревянный письменный стол, на котором высились стопки книг. "Искусство коронарной хирургии", "Плазменная коагуляция", "Нестандартная хирургия критической ишемии нижних конечностей", - по слогам читала Тетя названия на корешках, и - передышка: Тютчев "Избранное", Гаспаров "Занимательная Греция"… Она погасила свет.
Весь остаток ночи ей снился их разговор с Тишкой, двое становятся одним - повторяла Тишка, но внезапно запрокидывала голову и разражалась легким своим колышущимся смехом - юным, счастливым; мелькал и сердитый Коля, даже младенца Сашу она еще раз подержала на руках. Наконец, Тетя очнулась. Было совсем светло. В доме жил все тот же легкий яблочный дух, но к нему примешался новый.
Она приподняла голову, выглянула в окно - на улице было белым-бело. Под утро подморозило, повалил снег и укрыл все за несколько часов. И сейчас снег все летел, но уже совсем редкий, легкий. Тетя смотрела на побелевшие деревья, качели, турник, засыпанную детскую лесенку, на высокие, облепленные белым стволы за невысоким забором, на весь этот опрятный и похорошевший мир. Черная недовольная ворона сидела на заборе съежившись.
Раздался стук, дверь крыльца покачнулась, в сад выскочила девочка лет шести. Она бежала по снегу в валенках, без шапки, в распахнутой красной курточке, наброшенной прямо на пижаму, остановилась, оглянулась на свои следы, издала хохочущий восторженный звук и начала мелко прыгать, сложив впереди ручки. Подпрыгнула к качелям, тронула белый колпак на сиденье, слепила из него снежок, кинула вперед, в близкий уже забор. Мокрый чпок - на сырых темных досках отпечатался белый овал, девочка снова тихо, точно сдерживая себя, точно боясь, что застанут, засмеялась, и так же зайчиком попрыгала обратно к дому.
Ворона, широко взмахнув крыльями, каркнула и пропала в белом лесу. По снегу тянулась цепочка следов, с легким железным скрипом качались качели, яблони были изумлены.
И внезапно острый приступ счастья охватил Тетю. Мир был так страшно знаком, узнаваем и все-таки нов, непредсказуем, свеж. Так и будет всегда. Так и будет хлопьями падать на лес и сад тишина. Так и будет хрипеть и махать крыльями ворона. Девочка прыгать мелкими прыжочками сквозь заснеженный двор. Качели качаться.
Она вжала кнопку все еще отключенного с вечера мобильного, вчера не хотелось ни на что отвлекаться - телефон приветливо зажужжал и принес две эсэмэски. Одна была полуночной:
Spokojnoj nochi. Celuju v glazki.
В другой свернулся стишок, сегодняшний:
За невысоким домом шум проспекта, беседуют вороны деловито - замедлить бег, заметить песню ветра, смеяться драке воробьев сердитой. Опавший лист с зеленою травою покрыт прозрачной снега паутиной, и, подпирая дерево кривое, любуюсь этой влажною картиной.
Глава тринадцатая
Она возвращалась в Москву переполненная - ночным разговором, снежным садом, присланным стихотворением - явно уже не китайским, своим, и этот стишок был далеко не первым из "оригинальных", и, как и другие, он тоже понравился Тете почти до слез - мама-то как в воду глядела - поэт! Но сейчас все это оказалось еще и обведено в рамку прощальной Тишкиной фразы, произнесенной умоляющим тоном, уже на крыльце, вдогонку.
- Попробуй в последний раз, Маринка. Прошу!
Под эти слова Тетя смахнула горку снега с лобового стекла, улыбнулась, ничего не ответила, торопливо уселась за руль - на улице было зябко, сыро, голова без шапки мерзла. Помахала Тишке в окно и тронулась, включив печку на полную мощность.
Долго ехала по занесенной скользкой дороге, мимо застывших убеленных участков. Тишка, Тишка, я не ответила, потому что не знала, что сказать. Потому что вот же, гляди, видишь, кто это? Перегородил мне дорогу, не дает проехать и все смотрит - пристально, ждуще, с затаенной любовью (и тут невозможно ошибиться - ее видно всегда), не торопя, но словно уже и недоумевая: с прилегшим на просторный лоб, веки, губы удивлением. Вот-вот спорхнет вопрос… И наступит - разве ж я не понимаю, Тишка, - наступит новый плен! Просто другой, сладкий…
Глядя на серебристый мир за окном, осторожно катя по Киевскому шоссе, она пыталась отвлечься, хотя бы сейчас не думать ни о нем, ни о том, что говорила Тишка, хотя сказала-то она великое, страшное - "таинство брака"! - но силы пока кончились, и Тетя заставляла себя вспомнить последнее из прочитанного о девочке Ирише, маме Сергея Петровича. Растить цветные картинки из его описаний - сухих, четких, впрочем, полных занятных подробностей, - вот чем всегда теперь можно было заняться. Там, в том мире дрожал воздух жаркого лета, раскинулась во все стороны душистая, зеленая, поросшая травой каникулярная ширь. Из середки торчала кувшинка.
Филька тянул и тянул ее из зелено-лиловой воды и выдернул - покраснев, как рак, от натуги и от стыда, - сунул цветок Ирише и тут же отвернулся, начал усиленно грести. Она приняла, улыбнулась, как улыбаются девочки, когда получают первый свой букет, уткнулась в белый цветок носом - пахло свежестью, утренним туманом и почему-то сиренью. Гриша только тихо присвистнул и ничего не сказал. Она и ему улыбнулась - уже хитро, весело. Весь сегодняшний день был сплошь везением, счастьем. Мальчишки давно уже согласились взять ее с собой, но все не выпадало случая - и вот, наконец, отца в кои-то веки не было в городе, он уехал на именины в Мышкин к какому-то старому своему другу, мать второй день мучила мигрень, она почти не выходила из комнаты и все больше лежала. Значит, их исчезновение могло пройти незамеченным… Да ведь они на полдня всего, вернутся скоро, только обед пропустят.
И вот они уже плыли, тайно плыли - в Толгу! Несколько лет назад Ириша уже была там с батюшкой, матерью и братьями, но то был чинный приезд на пароходе, настоящее паломничество - с отстаиванием длинных служб, трапезами, совместной вечерней молитвой… Тогда она горячо молилась перед главной храмовой иконой - Богородица на темной доске, в темно-гранатовом одеянии так и глядела в душу - тепло, просто. Пожилой монах, отец Валериан, папин добрый знакомый, угощал ее после службы лимонными сладкими пряничками и подарил деревянную курочку-свистульку. Но то было еще в детстве, а теперь, теперь ей хотелось живых приключений, чтобы книжный мир, в который она погружалась с таким самозабвением, наконец ожил, чтобы и она мчалась во весь опор меж синих гор на верном Шалом, как княжна из любимой повести.
Мальчишки плавали в Толгу, конечно, не на пароходе.
Зацеппинг! - вот как это назвали бы сейчас, улыбаясь про себя, думала Тетя.
Лодку за 20 копеек на целый день взяли у Петьки-Рябого, но не ту, что обычно - с тесовой обводкой в один ряд, из которой нужно было вычерпывать всю дорогу воду, а покрепче, получше. Ради дамы на корабле. Плыли втроем, еще Гришка и его дружок, белокурый, кудрявый Филька - самый ловкий из мальчишек. Давно уже при виде Ириши Филя делался пунцовым, но она этого словно не замечала. И сейчас, положив кувшинку на корму, глядела во все глаза на тихо уходивший назад город. Ни грязи на улицах, ни луж, разлившихся после вчерашнего дождя, ни вонючих лошадиных лепешек и выщерблин на мостовой - ничего этого отсюда не было видно: лишь нарядная набережная поднималась над Волгой, высокий губернаторский дом, лицейский столп, храмы с колоколенками, муравьиная суета возле пристаней. Вскоре город исчез, за плоской отмелью на косогоре засверкали золотом стрекозиные крылышки мельниц…
Мальчики уже догребли до середины реки, из-за поворота вышел белый двухпалубник с двумя баржами позади, Филька закричал, оживился, сейчас же начали грести во все лопатки! И командовал: прямей бери, прямо, говорю! Опоздаешь - останешься ни с чем, переборщишь - махина оттеснит, перевернешься, утопнешь, как утонул в прошлом году Андрюшка с Таборской улицы. Нужно было подплыть так, чтобы нос их лодки сошелся с носом пустой лодки, всегда прицепленной к последней барже, просто на всякий случай. Подплыли наискось, совсем близко. Филя уже держал наготове веревку с крючком. Попал! Попал с первого раза, зацепились!