– Понятно. Понятно. Это вы, значит, просто не знали. Был, конечно, допуск. И конечно, первая форма. Там в администрации только у поломоек не первая. Это я вам точно говорю, я знаю. Я, видите ли, тоже некоторый срок начальничком поработал, поварился в этом котле. Еще до расстрела Белого дома. Заместителем председателя райсовета. Избрали на демократической волне в свое время.
– И что это означает, что первая? – Смысл сказанного бывшим зампредом стал понемногу доходить до Маргариты. – Мне не дают паспорт из-за того, что у меня была эта форма?
Признаваться бывшему зампреду, что она знает его как раз с той самой поры, когда он был "начальничком", она не стала. Что бы это меняло? Ничего это не меняло.
– Думаю, что из-за этой формы, – подтвердил ее предположение бывший зампред. – А из-за чего еще? Сейчас ведь любому бандюгу́ за границу поехать – пожалуйста, дорога закрыта лишь тем, кто носитель секретов.
– Какой я носитель секретов! – воскликнула Маргарита. – Да они все, кто, вы говорите, начальнички, ездят и ездят, у всех паспорта, и никто им не запрещает.
Бывший зампред вновь согласно покивал:
– Ездят, ездят. И никто не запрещает. Правильно. Зачем они сами себе запрещать будут? Только паспорта у них какие?
– Какие? – опять не поняла Маргарита.
– Синие! Дипломатические. Значит, им, сколько секретов ни знают, все можно. Можно, положено, дозволено.
Маргарита была ошеломлена. Хорошенькую информацию сообщил ей бывший зампред!
– Так что же, так мне и не получить паспорт, раз у меня был этот допуск?
– Не знаю, – сказал бывший зампред. – Вообще они не имеют права не дать. Но кому-то там, где проверяют сведения о нас всех, нужно поставить свою подпись. И вот он не хочет. Перестраховывается. Все ведь осталось по-прежнему. Вся система. Зачем ему, если вдруг что, отвечать? Нужно, чтобы кто-то, как говорится, из органов походатайствовал за вас. Есть у вас кому походатайствовать?
– Из органов? – ненужно переспросила Маргарита. – Еще не хватало!
– Ну, сходите к начальнику ОВИРа, прорвитесь, поговорите с ним, – предложил бывший зампред. – Может быть, я и ошибаюсь. Хорошо бы, конечно, чтоб ошибался.
К начальнику! Это была идея. Маргарита подосадовала на себя, что не додумалась до этого сама и раньше. Настроение у нее сразу пришло в норму. Конечно же, пойти к начальнику – и все разрешится наилучшим образом. А прорваться к нему – это не задача.
Чувство благодарности к бывшему зампреду за то, что узнал ее, остановил, заговорил, требовало отплатить ему его же монетой: поинтересоваться его делами.
– Как мои дела? – отозвался бывший зампред на ее вопрос. И усмехнулся. Покачал головой. – Да вот собираюсь на постоянное место жительства в Германию. Выправляю документы. Уеду скоро – прощай, Россия.
– Вы немец, да? – понимающе, как бы поддерживая его решение, проговорила Маргарита.
Еврейских черт в лице бывшего зампреда не проглядывало.
– Русский, – сказал зампред. И вновь усмехнулся. – Но стал на старости лет евреем.
– Как это? – Маргарита не поняла.
– Так это, – эхом ответил зампред. – Я, видите ли, после того, как Белый дом расстреляли, советы все разогнали, так никуда на приличную работу и не смог устроиться. Не берут! Шарахаются, как от прокаженного. Боятся. И в институте, где прежде работал, то же самое. Кем я только не перебыл за это время! Даже риэлтором пробовал, квартирами торговать. Еле жив остался. И нигде заработать не могу. Не получается!
– Но что значит, вы стали на старости лет евреем? – напомнила ему Маргарита.
– То, что стал. Мне подсказали: купи метрику. Раньше, если в паспорте другая национальность, Германия устному заявлению верила, что ты еврей. Напиши только, что мать еврейка или отец, и все. А теперь строже стало: нужна метрика с национальностью родителей. Сто долларов мне эта метрика стоила. Поеду теперь в Германию. Буду на пособие жить. На еду хватит, а крышу над головой дают. Все лучше, чем здесь. Здесь я на кусок хлеба заработать себе не могу, а до пенсии еще ползти и ползти. Не доползу! Устал, ужас!
Вид у бывшего зампреда и в самом деле был измочаленный, в глазах – пыльная пустота, не скажи он, что до пенсии ему ползти и ползти, Маргарита решила бы, что пенсионный возраст для него давно наступил.
– Что ж, счастливо вам! – сказала она.
– Да уж, да уж, дай бы Бог! – с признательностью откликнулся бывший зампред. – Нелегко, знаете, ох, нелегко, оказывается, поменять национальность. Не имел представления, до чего нелегко. Все равно как от самого себя отказываешься. Но что делать? Выхода нет, здесь – хоть в петлю!
Маргарита поняла: если его не прервать, бывший зампред будет говорить об этом и говорить – хоть до закрытия ОВИРа. Ему хотелось поделиться своими переживаниями, кричать об этом на каждом углу, но, наверное, в кругу знакомых и близких этим было не поделиться. Чтобы не нашлось легкого на руку доброжелателя, который бы сообщил о нем, куда следует, правду. И вот он избрал на роль исповедника ее. Она была знакома с ним, но не знала, как он полагал, даже его имени, и потому подходила для этой роли как нельзя лучше.
– Счастливо вам! – сказала она еще раз, прерывая бывшего зампреда. – И спасибо за совет. Воспользуюсь им. Непременно.
К начальнику ОВИРа Маргарита попала уже на следующий день.
Подтвердить предположение бывшего зампреда, что разрешение на получение паспорта задерживается из-за ее службы в президентской администрации, начальник ОВИРа не мог.
– Откуда ж мне знать, почему задерживается? – пожал он плечами, когда Маргарита спросила его об этом впрямую.
– Но можно же сделать запрос, вы же знаете куда, к кому обратиться, – сказала она.
– А почему вдруг я должен это делать? – глядя на нее веселящимися прищуренными глазами, поднял он брови.
Слова его прозвучали как предложение: заинтересуйте меня, чтоб я захотел это сделать!
Маргарита ответно смотрела на начальника ОВИРа оживленным, играющим взглядом, словно была готова откликнуться на его предложение, – и понимала: деньги он не возьмет. Не нужны ему деньги. Деньги он возьмет с кого-нибудь другого. По тому, как он смотрел на нее, было ясно: он бы хотел взять от нее натурой.
Сергей между тем уже получил от своих знакомых в Америке гостевые вызовы. Следовало начинать оформлять документы, идти в американское посольство за визой, – и ничем невозможно было заниматься. Потому что у нее отсутствовал паспорт. Шел май, перевалил на вторую половину, по телевизору, по радио, в газетах семибалльным штормом бушевала компания по выборам нового президента.
Сергей начал психовать. Вот выберут коммуниста, закроет ворота – вообще никуда не выедем, ярясь, говорил он. Почему обязательно коммуниста, отвечала Маргарита, совсем необязательно. "Да кого бы ни выбрали, что, в этой стране что-нибуь путное можно сделать?!" – неистовствовал он.
На эти его слова отвечать Маргарита уже не осмеливалась. Эти его слова недвусмысленно подтверждали то, что, в принципе, ей было ясно и так: истинная причина психотни Сергея заключалась вовсе не в страхе перед тем, кого выберут. Он сходил с ума от своей межеумочности. Здесь для него были закрыты все двери, жизнь здесь остановилась – будто высыпался до последней песчинки песок из песочных часов, – а жизни там все не наступало, она все отодвигалась, отсрочивалась – словно песочные часы, которым, чтобы время опять потекло, должно было перевернуться, продолжали и продолжали стоять в своем прежнем, мертвом положении.
Она не могла бы обвинить его в страдательной бездеятельности. Ожидая от своих знакомых в Америке запрошенных вызовов, Сергей одновременно предпринял несколько попыток устроиться на работу здесь, – ничего у него не вышло. Он был меченый. И если где было о том еще неизвестно, то с его появлением там тайна невдолге раскрывалась. Он договаривался о месте в каком-нибудь малозаметном издании, получал от них пробное задание, а пока выполнял его, писал текст, те, не торопясь, связывались с журналом, где служил прежде, – и когда с текстом вновь появлялся в редакции, тот уже там не требовался. Он был меченым, и от его метки положено было открещиваться. С изнанки редакционная одежда могла быть какой угодно, но с лица – белоснежно-чистой. "Я ж ничего не зарабатываю, сидим здесь – попусту проедаем деньги!" – бесновался Сергей день ото дня все чаще и чаще.
Экономя деньги, он съехал с квартиры, которую снимал прежде и где они обычно встречались, перебрался к Маргарите, и теперь в одной комнате жили они вдвоем, в другой – мать. То, что приходилось жить вместе с матерью Маргариты, было дополнительной причиной, сводившей Сергея с ума. "Ну, ты служила в администрации, у тебя там какие-то знакомства остались, пошеруди по ним, не может быть, что никто не знает, к кому позвонить следует, чтобы с мертвой точки все сдвинуть!" – начал он нажимать на Маргариту.
– Да ну не к кому мне обратиться, не к кому! – не выдерживала, тоже принималась кричать Маргарита. Ненавидела себя за этот крик – и не могла сдержаться.
Она уже позвонила тому начальнику отдела при комиссии, что не хотел отпускать ее, Василий Петрович обрадовался, услышав ее голос, и с удовольствием проговорил с нею на самые разные темы целые полчаса, но когда Маргарита высказала ему свою просьбу, сокрушенно поохав, ответил отказом: "Что вы, что вы! Как я в тот департамент могу соваться? Там не знаешь, как встретят. Хорошо если просто пошлют подальше, а то ведь телегу накатают: такой-то вмешивается!" Оставался, конечно, еще вариант с ушами – тем бескостным кремлевским чиновником, избранным ею тогда в любовники по причине полного безрыбья вокруг, но с какой стати он должен был поступить иначе, чем начальник отдела? Тем более что она послала его подальше.
Втайне от Сергея после очередного их пусто-бессмысленного истеричного разговора о паспорте Маргарита снова сходила к начальнику ОВИРа.
Он запомнил и ждал ее – она тотчас поняла это по его оживленному, радостному виду, с каким он ее встретил.
– Да, так что, все так и нет паспорта? – с этими оживлением и радостью спросил он Маргариту.
– Ну, так вы же не обращались, куда следует, не подтолкнули, – настраивая себя на ответное радостное оживление, сказала она.
– А с какой стати я должен был обращаться?! – воскликнул он.
Заинтересуйте меня, заинтересуйте, звучало в его голосе.
И теперь Маргарита была уже готова к тому, чтобы заинтересовать. Несмотря на то, что начальник ОВИРа был ей неприятен даже и чисто внешне. Он весь был какой-то шныряющий. Ему, должно быть, подходило к сорока, но он – ростом, фигурой, всей статью – походил на подростка, и подростка вполне определенного типа – шпанского. Она еще помнила чувство, что охватывало ее, когда школьницей приходилось проходить мимо компаний такой шпаны, и сейчас при мысли о том, что, может быть, придется ему отдаваться, это чувство поднялось к горлу распирающим рвотным комом, название которому было ужас. На уши начальника ОВИРа, хотя так и просилось глянуть на них, она заставила себя не смотреть. Она знала и так, что уши у него – сама гадость.
– Боже мой, неужели такой женщине, как я, нужно кого-то чем-то заинтересовывать? – сказала она, садясь на предложенный начальником ОВИРа стул нога на ногу – открывая себя едва не до трусиков. Погода стояла уже совсем летняя, и всей одежды на ней было – легкая блузка, распашная жакетка и короткая юбка, которую, садясь, так естественно было еще и поддернуть вверх. – Вам что, трудно позвонить, куда нужно, узнать?
Начальник ОВИРа заглотил заброшенную Маргаритой примитивную наживку, как тот самый шпанистый подросток. Взгляд его будто приковало к ее ногам. И он даже двинул вверх-вниз кадыком, сглатывая слюну.
– Да нет, в общем, нет, – сказал он, с трудом отрывая взгляд от ее ног, – не трудно. Можно позвонить.
– Так в чем дело? Позвонить и сказать: пусть там все живо, сколько можно тянуть. Чтобы пара дней – и разрешение у вас на столе!
Выдав ему подобное указание, она задела его профессиональное чувство. И это профессиональное чувство, может быть, противу желания начальника ОВИРа, сделало стойку.
– Как это я так могу им приказать: два дня – "и на столе"?! Это их дело, дать разрешение, не дать. А позвонить, – начальник ОВИРа, казалось, замурлыкал, – позвонить – непременно позвоню… Может быть, там просто затерялось, заложилось куда-то… Но, чтобы нашлось, нужно, конечно, подтолкнуть, не подтолкнешь – не поедешь…
Маргарита шла из ОВИРа, и ее сотрясало от исступленного внутреннего хохота: надо же, нашла кому отдаваться – мелкой шавке! Как удачно, что, не желая того, наступила случайно на его профессиональную мозоль. Только он то и может, что позвонить!
Следующим, последним шагом, который она могла предпринять, было обращение к Семену Арсеньевичу, компаньону Атланта. Уж он-то как бывший гебист точно знал, куда следует обращаться, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. Может быть, даже знал к кому. Но на этот шаг надо было решиться. Созреть. Обратиться к Семену Арсеньевичу после того, что они сделали с нею, было все равно, что добровольно лечь под каток.
Маргарита созрела для того, чтобы лечь под каток, недели через две после визита к начальнику ОВИРа.
– Рита?! – как поперхнулся Семен Арсеньевич, услышав ее голос. И, чтобы скрыть растерянность, употребил свое обычное присловье: – Нет слез, меня душат слезы.
– Не задушат, – сухо отозвалась Маргарита. – Вы мой должник, вы помните?
– Ну-у, – не зная, что отвечать, протянул Семен Арсеньевич, – в известной мере, в известной мере… – И, видимо, сумел взять себя в руки – что и говорить, школа у него была хорошая: – Я бы вообще не ставил вопроса таким образом. Я, Рита, вам благодарен – вот бы я как сформулировал.
Что ж, это уже было неплохо. Маргарита опасалась, что Семен Арсеньевич просто пошлет ее куда подальше. Как послал тогда к своему тезке бандиту.
– Вас не угнетает это ваше чувство благодарности? – спросила она.
– Ну-у… – снова протянул он, судя по всему, обдумывая ответ со всевозможным тщанием. – Может быть. В некотором роде.
– Хотите избавиться от него?
– Интересно. – В голосе компаньона Атланта и в самом деле послышалась заинтересованность. – Каким образом?
– Окажите мне услугу.
Стремясь как можно лапидарнее, Маргарита описала ему ситуацию с паспортом, – и Семен Арсеньевич тотчас все понял. Можно сказать, схватил на лету. Он был схватчив – чего не отнимешь, того не отнимешь.
Дайте мне неделю на выяснение, услышала от него Маргарита.
Когда она положила трубку, у нее было полное ощущение того, что эти несколько минут разговора ей действительно пришлось держать на себе каток.
Через обещанную неделю никакого ответа Семен Арсеньевич не дал. Он попросил еще неделю.
Между тем вал предвыборной президентской компании с грохотом обрушился послевыборной тишиной, и дыхание этой тишины было зловещим. Главу государства не выбрали. А в предстоящий второй тур прорвались два бывших секретаря обкомов – один уже показавший себя во всей красе, второй ясный в своей красе и без показа.
Сергей запсиховал с новой силой: "Этого вшивого демократа никто не выберет, придет тот, коммунист! Придет – и сразу первым делом амбарный замок на границу. Кто не уехал – просим не беспокоиться!" "Нет, почему, даже если и так, все равно сразу все гайки не закрутить, пройдет какое-то время", – успокаивала его Маргарита. О том, что позвонила этому Семену Арсеньевичу, ждет от него сообщения, она Сергею не говорила. Очень даже могло ничего не выйти, и обнадеживать Сергея лишний раз, терзать его новым пустым ожиданием – это, казалось Маргарите, было бы с ее стороны жестоко. Она только сказала ему, что не оставляет попыток получить паспорт и, в принципе, не могут они не дать его, обязаны дать и в конце концов дадут непременно. Дадут, дадут, пробормотал он в ответ на это, так дадут – будешь счастлив, когда не давали. Маргарита промолчала. Она ждала звонка Семена Арсеньевича.
Семен Арсеньевич прорезался, как обещал, ровно через неделю.
– Что, Рита, могу больше не чувствовать себя благодарным, – услышала она в трубке его голос. Спеша выложить ей информацию, Семен Арсеньевич даже не поздоровался.
Заковыка, оказывается, была даже не в допуске. То есть в нем, но с этим допуском, продолжай она работать в президентской администрации, ей бы уже давно дали паспорт, а так как она ушла, числилась теперь в какой-то частной конторе, прошлое обладание этим допуском стало камнем преткновения.
– Рецидивы советского сознания, Рита, – сказал Семен Арсеньевич со смешком. – Проклятое советское прошлое тянет нас назад.
Маргарита оставила без внимания его ерничанье. Ей не было дела до его комплексов бывшего гебиста.
– Но дадут, да? Дадут?! – закричала она.
– Должны. Беседа, с кем надо, проведена, указания даны, все должно быть нормально. Через месяц будет.
– Через месяц! – невольно обрушила на него свои чувства Маргарита.
Через месяц – это было через вечность.
– Может быть, и пораньше. Поинтересуйтесь. – Семену Арсеньевичу, в свою очередь, не было дела до ее обстоятельств.
– Но от чувства благодарности, – приводя себя в равновесие, проговорила Маргарита, – вы можете быть свободны только после того, как я действительно получу паспорт. Не раньше.
С Семеном Арсеньевичем она могла быть – словно нож, рассекающий масло, с Сергеем Маргарита сама была этим маслом. Когда, с закинутыми ему за шею руками, счастливо вжимаясь в него всем телом, она известила Сергея о полученной новости, вместо того, чтобы ответно обрадоваться, он потемнел глазами, помертвел лицом – и освободился от ее рук, отодвинул от себя.
Она сразу поняла, что он сообщит ей сейчас что-то ужасное. Не что-то неприятное, а ужасное. Она знала такое его лицо. О, как знала!
– Видишь ли… Да, видишь ли, – избегая ее взгляда, глядя в сторону, тяжело проговорил он.
Еще бы ему было легко. Сделать такое, понимать, что сделал, – и признаваться в том!
Оказывается, Сергей втайне от нее уже побывал в американском посольстве. И не просто побывал, сдал документы, но у него состоялось и "интервью" – как в посольстве называли собеседование. А и более того: он уже имел визу – штампик в паспорте, дававший ему разрешение на въезд. Он ее получил не далее как сегодня. И как раз собирался во всем Маргарите открыться.
"Как ты мог! Втихомолку! Это предательство!" – рвался из нее крик, но Маргарита не позволила себе даже намека на упрек.
– Ну хорошо, – сказала она, демонстрируя абсолютное спокойствие, – виза ведь не обязывает тебя уезжать немедленно. Дождемся моего паспорта – и поедем.
Лицо у Сергея пришло в движение. Из мертво-застывшего оно сделалось вызывающе упрямым.