20
– Любимое оружие Джеймса Бонда. – Владислав погладил лежащий у него на ладони маленький, похожий на игрушечный черный пистолетик, сжал ладонью рукоятку и, просунув указательный палец в спусковую скобу, крутанул пистолетик на пальце. – "Беретта" девятьсот пятьдесят, двадцать пятого калибра. А? Нравится?
Маргарита пожала плечами.
– Мне все равно. Не испытываю никаких чувств.
– А ты возьми, подержи в руке. Сразу начнешь испытывать. – Владислав вложил ей пистолет в руку, заставил сжать пальцы на рукоятке. – Просунь указательный в скобу, просунь! Вытяни руку. Прицелься!
Маргарита, только он отнял свои руки, потянулась и положила пистолет на ломберный столик рядом.
– Не хочу я прицеливаться. И вообще даже в руки брать. Зачем мне это? Не хочу!
Владислав засмеялся:
– Правильно! Не стоит того. – Взял пистолет со столика и снова поласкал в ладонях. – Хреновое на самом деле оружие. Дамская пукалка.
Он подошел к сейфу и, приоткрыв дверцу, положил дамскую пукалку обратно на полку. Рука его повозилась в недрах сейфа и вынырнула наружу с новым пистолетом, и это уже была штука так штука, вдвое больше прежнего.
– Этот нравится? Тоже "Беретта", но девятьсот пятьдесят один. Одна цифирка разницы, но все другое. Тридцать восьмой калибр. Как саданешь, так саданешь, если с близи – можно в грудь навылет.
Маргарита смотрела на черное чудовище в руках у Владислава и чувствовала, как вдоль позвоночника, сверху вниз бежит ознобная струйка холода.
– Зачем ты мне это показываешь? – спросила она.
– Ты же сама спросила, что в сейфе, – хохотнул Владислав.
– Ну я же не думала, что такое.
– А что ты думала?
– Да вообще ничего я не думала. Так просто, – сказала Маргарита.
– Ты думала, что там бриллианты. – Владислав снова хохотнул. – Бриллиантами, Славочка, если что, не отобьешься. А вот этой машинкой, – он похлопал по чудищу у себя в руке, – как саданешь, так саданешь!
Струйка озноба, бежавшая вдоль позвоночника, внезапно расплескавшись по всей спине, сотрясла Маргариту волной холода.
– От кого тебе, если что, отбиваться? Ты что, опасаешься, такое может случиться?
– На Бога надейся, а сам не плошай, – сказал Владислав – словно отвечая на свой собственный, непроизнесенный вопрос, а не на вопрос ее. И вновь протянул ей пистолет: – На, подержи. Такую уверенность дает – сразу весь мир не страшен.
На этот раз Маргарита отшатнулась от него так, что налетела на ломберный столик и больно ударилась о ножку лодыжкой.
– Уйди, не суй, перестань! – заприговаривала она, кривясь от боли. Упала на стул и, согнувшись, обхватила лодыжку, закачалась из стороны в сторону. – Это вообще пушка какая-то, прямо артиллерийское орудие, ей-богу!
Владиславу, видела она, был приятен ее страх.
– Можно использовать как орудие киллера, – будто Маргарита не отшатывалась от него, а, наоборот, просила как можно обстоятельнее рассказать об этой "Беретте 951", покрутил Владислав пистолет у нее перед глазами. – Видишь, резьба на стволе? Навинчиваем на нее вот такую оглоблю, – он отшагнул к сейфу, покопался там рукой и выкатил на свет длинную металлическую трубку, стал наворачивать ее на ствол, – навинтили – и шлепаем, кого надо. Чпок – будто пробка из шампанского выскочила. Ан, глядь, там труп лежит. Чпок, чпок! – произнес он, наставляя невероятно удлинившийся пистолет на Маргариту.
Маргарита завизжала, сорвалась со стула и вылетела в соседнюю комнату.
– Что ты делаешь! Что ты несешь! Ты сдурел?! – прокричала она оттуда.
Владислав, отбросив руку с пистолетом в сторону, хохотал.
– Ты дала, ты сиганула! – выговорил он сквозь этот смех. – Чего испугалась? Он не снаряжен. Пустой. Гляди. – Владислав чем-то щелкнул в пистолете, и снизу, из рукоятки в руку ему вылетел светло-металлический узкий длинный пенал. В стенке пенала, в середине, во всю его длину была выемка, пустое место, как бы экран, и в нем виднелась змейка пружины. – Видишь магазин? Пустой. В него еще патронов набить нужно.
– А патронов у тебя нет? – зачем-то спросила Маргарита.
– Навалом. – Владислав вновь нырнул рукой в сейф и вынырнул оттуда с пластмассовой коробкой, доверху заполненной желтовато-зеленым, тускло поблескивающим братством.
"Маслята", – прозвучало в Маргарите откуда-то знаемое. Наверное, из российских газет и телепередач.
– Ну-ка, – снова зачем-то слюбопытничала Маргарита.
И, прихрамывая от боли в лодыжке, пошла из соседней комнаты к Владиславу, приблизилась к нему, взяла у него из рук коробку. В этой груде патронов было что-то завораживающее. Они были такие маленькие, славные. Так уютно сидели пули в тесно обнимающих их округло-купольные тела юбочках патронов. В них была некая умилительная детскость.
– Ух ты! – вырвалось с восторгом у Маргариты. Она запустила пальцы в эту пластмассовую колыбель, захватила горсть – и ощутила на ладони вес. – Ого! – вырвалось у нее теперь.
– А ты думала! – усмехнулся Владислав.
Маргарита почувствовала: в ней больше нет прежнего страха. Который заставил ее сотрястись от озноба и бросил от Владислава через всю комнату. Пожалуй, в ней была сейчас ревность к Владиславу, что он так близок с этими железными зверюгами, так уверенно обращается с ними – подобно укротителю каких-нибудь львов или тигров в цирке, а она в стороне, ни при чем. Теперь, когда полюбила этих опрятных желто-зеленоватых толстушек в своих тесных юбочках, ей захотелось познакомиться и с их хозяевами, которым они служат, набиваясь в тесное пространство светло-металлических пеналов.
– А как они туда попадают, в этот магазин? – показала она Владиславу захваченную в горсть кучку патронов.
– Гляди. – Он положил пистолет с навинченным на него глушителем на ломберный столик, взял у нее из горсти патрон и поднес его к одному из торцов пенала. – Видишь, отверстие сверху? Вот и пихай в него. На, попробуй, – вложив патрон внутрь, протянул он пенал Маргарите.
Жадная торопливость, с которой схватила у Владислава пенал, показалась чрезмерной и ей самой. Но, осудив себя за нее, с тою же жадной торопливостью Маргарита высыпала патроны из горсти обратно в коробку, оставив один, и, тщательно копируя действия Владислава, наложила патрон сверху того, что вогнал Владислав, нажала пальцем. Патрон мягко и послушно вошел внутрь и, хитроумно придерживаемый в пенале каким-то малым зубцом, остался стоять там.
– Здорово! – восхитилась Маргарита. Схватила из коробки сразу два патрона, вогнала их, схватила еще два, вогнала, хотела взять новую пару, Владислав остановил ее.
– Хорош, – перехватил он ее руку. – Ты на боевое задание собралась, полный магазин напихивать? Гляди дальше.
Отобрал у Маргариты пенал магазина с патронами, взял с ломберного столика пистолет и, поднеся магазин к рукоятке, одним быстрым, ловким движением вбил его в рукоятку.
– Видишь? – повертел он пистолет перед собой. – Вот теперь этот уравниватель шансов готов. Почти готов.
– Что значит, почти? – спросила Маргарита.
– То. Вот на, попробуй, нажми на собачку, выстрели.
– На собачку? – переспросила Маргарита, принимая от него пистолет обеими руками. Все же в ней оставался тот страх, что отшвырнул ее в другую комнату, и еще следовало преодолеть его.
– Вот, на спусковой крючок, – указал ей Владислав. – Нажми, нажми, попробуй.
Маргарита взяла пистолет в одну руку, просунула указательный палец внутрь спусковой скобы. Выставила его перед собой на вытянутой руке. И сразу почувствовала вес. Пистолет был тяжелый – ого! Держать его одной рукой требовалось слишком большое усилие, навинченный глушитель тянул пистолет опуститься стволом вниз, и она поспешно подставила под руку с пистолетом другую, сначала сжав ее в кулак, но так было неудобно, и просто обхватила руку с пистолетом снизу ладонью.
Владислав взревел – как, наверно, это происходит с ошпаренным. Но только в голосе его было восхищение.
– Ну ты! Ну ты! – ревел он. – Абсолютно по правилам! Амазонка, точно! – И подстегнул: – Нажимай.
– Боюсь! – вскрикнула Маргарита.
– Нажимай! – снова приказал Владислав.
Она зажмурилась и нажала. Ничего не произошло. Спусковой крючок под пальцем не двинулся.
Маргарита открыла глаза. Владислав, ухватившись за живот, заходился в беззвучном хохоте.
– Глаза закрыла, а! Глаза закрыла! – сумел, наконец, выговорить он. – Амазонка!.. Во дает!
– Ты что так веселишься? – спросила она с досадой.
– То, – снова произнес Владислав. – Я же тебе говорил: почти готов. У него еще предохранитель есть. И с этого предохранителя его нужно снять. Гляди. – Он взял у Маргариты пистолет и указал ей на изогнутый рычажок чуть сбоку и сверху от спускового крючка: – Видишь? И вот мы его так поворачиваем…
Рычажок под его пальцем двинулся и переменил положение.
– Ага. Давай, – протянула Маргарита руку.
Владислав не дал ей пистолет.
– Но и сейчас, Славочка, он у тебя еще не выстрелит. Надо еще его взвести. Вот так. – Он взялся за верхнюю часть пистолета, она под его пальцами поползла назад, внутри пистолета раздался хрупающий металлический звук, Владислав разжал пальцы, и верхняя подвижная часть с клацаньем вернулась на место. – Вот. Теперь да. Теперь все.
– Давай, – снова протянула Маргарита руку.
– Да?! В самом деле? – Владислав вновь не дал ей пистолета. – Убивать меня собралась?
– С чего это ты взял? – не нашлась, как отшутиться, Маргарита.
– Ты ж обещала, – посмеиваясь, сказал Владислав.
– Обещала? Когда?
– Когда! В клубе.
О Боже! Маргарита вспомнила. Он тогда назвал ее вампиршей, она не согласилась, назвав себя амазонкой, а потом еще добавила, что мужчин, которые не нравятся, они, амазонки, убивают. Без всякой жалости. Много она чего намолола тогда. И, наоборот, не сказала. Назвала бы тогда свое имя – и была бы собой. А теперь неизвестно кто. Словно какая-то шпионка.
– Я слышала, – проговорила она, – ты с кем-то говорил по телефону, договаривался ехать стрелять по тарелочкам. Возьми меня.
– Захотелось пострелять, да? Захотелось? – посмотрел на нее Владислав – будто уличил в тайном пороке. Передвинул на пистолете рычажок предохранителя в прежнее положение, положил пистолет обратно в сейф и стронул его тяжелую дверцу с места, чтобы закрыть. – Я тебе говорил: надо только взять в руки. Взял в руки – все, не захочешь расставаться.
– Нет, ну просто чтобы вместе, – невольно оправдывающимся тоном ответила Маргарита. – А то мы сколько уже в Париже. А вместе никуда.
Они жили в Париже уже третью неделю, а кроме ужина в тот первый день – в каком-то ресторане на площади Одеон, – вместе за все это время никуда не выбирались. Никуда и ни к кому. И он ее ни с кем не знакомил. А были же у него здесь кто-то, с кем он общался, не могло не быть. Разговаривал по телефону – звонил сам, звонили ему. И уезжал из дому каждый день. Но всегда один, как бы ни одевался: по-повседневному или же по-парадному, как был, когда ужинали в ресторане. Извини, Славочка, некогда, не до того, отклонял он все ее предложения, когда она принималась настаивать, чтобы они отправились в тот же Булонский лес, поехали в Версаль, в Фонтенбло. И, отказывая ей, бывал, случалось, дико, невероятно груб, ругался и однажды, показалось ей, хотел даже ее ударить. "Меня месяц здесь не было, голова у тебя соображает, варит голова, что такое месяц для дел?! – кричал он в тот раз, когда ей показалось, что собирается ее ударить. – Или ни хрена твоя головка не варит? Не варит, так я ее могу заставить! Пусть лучше сама учится, а то ей плохо придется!" Он вообще, сев тогда в самолет, сразу и абсолютно переменился, стал другим. Словно бы снял некую кожу, в которой ему было плохо и неудобно. Как бы обрел себя того, быть которым ему было легче и проще.
Маргарита осваивала Париж сама, в одиночку. Купила карту и, держа ее перед собой сложенной в небольшую пластинку, без устали ходила по улицам: бульвар Сен-Жермен, авеню Клебер, площадь Согласия, Люксембургский сад, сад Тюильри, мост Александра третьего… За эти две недели она побывала и в Лувре, и в центре Помпиду, и в музее Орси, поднялась и на Триумфальную арку, и на Эйфелевую башню, пообедав там после подъема в ресторане на первом этаже, побродила по Монмартру, с трудом удержавшись, чтобы не купить у какого-нибудь из уличных художников незамысловатый и не слишком выразительный парижский пейзаж, спустилась с холма – и тут, на бульваре Клиши уже не удержалась, купила билет в порнокинотеатр. Сухолицая, в дешевых очках, чем-то похожая на мать и возраста матери, бедно одетая женщина, светя перед собой фонариком, провела ее по проходу, посадила и не уходила, что-то быстро и сердито говоря, пока Маргарита не догадалась дать ей несколько франков. На громадном, широком экране громадный мужской пест с равномерной монотонностью входил в такую же громадную женскую ступу и выходил, входил и выходил… Низом живота Маргарита почувствовала, как ее заливает жаждой такого же действа и сунула между ногами руки, зажалась. Но просидеть так ей удалось не более пяти минут, только успели привыкнуть глаза к темноте. Глаза привыкли к темноте – и она обнаружила, что во всем, солидных размеров зале всего каких-нибудь двенадцать-пятнадцать человек, она – единственная одинокая женщина, встревожилась этим, и оказалось, что не напрасно: с обеих сторон от нее уже сидели неслышно подобравшиеся два араба, и чуть погодя они принялись ощупывать ее формы, взялись за пуговицы, – пришлось выдираться из их рук, крича и ругаясь на весь зал, и когда выдралась, оставаться в зале уже ничуть не хотелось.
Сентябрь закончился, начался октябрь, но погода стояла – чудо, великолепное бабье лето, по московским понятиям, Маргарита бродила бы и бродила по улицам, но ходить вот так одной, рискуя попасть в какую-нибудь переделку, как в кинотеатре, не имея возможности ни с кем перекинуться словом, – это было невыносимо. Хоть вой. Накануне, выйдя из дома следом за укатившим на своем "Шевроле" неизвестно куда Владиславом, она доехала на метро до станции "Сен-Мишель", поднялась наверх и целый день провела, перемещаясь вокруг площади из одного кафе в другое, беря то кофе, то вино, то что-нибудь пожевать, располагаясь за столиком на улице – и наблюдая за протекающей мимо жизнью. Одиночество было физической тяжестью, ей казалось, оно давит ей на позвоночный столб, заставляя сгибаться. Кстати, деньги, выданные Владиславом, заканчивались, нужно было просить…
Владислав вдвинул дверцу сейфа на место, прощелкал замками и покрутил ручку влево-вправо, сбивая шифр.
– Ладно, мадмуазель, – сказал он, – съездим, постреляем по тарелочкам, чего не пострелять. Вот только разберусь здесь с делами. Месяц меня не было, что ты!
– А сегодня? – становясь перед ним с заложенными за спину руками, вся подаваясь к нему, дразня близостью и в то же время готовая в любое мгновение отпрянуть назад, проговорила Маргарита. – Поведи меня сегодня куда-нибудь. А? Давай! В Мулен-Руж, а?
Сегодня он впервые за все дни остался дома. И сейчас было уже основательно за полдень, а только поднялись с постели, приняли душ и собирались садиться за завтрак. Маргарита принимала душ первой, вышла – и занялась завтраком, в ванной обосновался Владислав – и умудрился залить водой тапки. Тут-то, когда попросил принести другие, и выяснилось, что она не имеет понятия, где их брать. "Как, до сих пор не знаешь?" – утрированно удивился он – и, появившись из ванной, повел ее по квартире на экскурсию:
– Вот это, мадмуазель, мое рабочее место с компьютером. Разрешаю раскладывать пасьянсы… Вот это – музыкальный центр, к вашим услугам. Рядом – Сонька золотая ручка с встроенным видаком в пузе, тоже к вашим услугам… Это – платяной шкаф, где вещи висят… Это – входная железная дверь, ее, войдя, обязательно следует закрыть…
Входная железная дверь поразила Маргариту, еще когда вошла в квартиру Владислава впервые. Она стояла не так, как это обычно в России – снаружи простой, а за нею, внутри самой квартиры, так что с лестничной клетки входные двери выглядели, как и все остальные в подъезде. Внутри же квартиры, забрав собою все пространство с пола до потолка, высился короб из толстенного металлического листа. Почему-то Владислав не закрасил его, не оклеил обоями, и тот бугрился сварными швами, горел сизыми подпалинами, пламенел пятнами ржавчины. Всякий раз, входя в квартиру, Маргарита испытывала ощущение, что входит внутрь громадного сейфа.
– А что у тебя в сейфе? – вспомнила она о сейфе настоящем, когда Владислав подвел ее к этому грандиозному металлическому коробу.
– Интересуешься? – прищурил глаза Влаислав. – Пойдем! – И, открыв сейф, достал изнутри предмет, поверить в реальность которого Маргарите стоило сил: – Любимое оружие Джеймса Бонда!..
– Да, ну так что насчет Мулен-Руж? – повторила Маргарита, по-прежнему стоя перед ним в соблазняющей стойке. – Идем?
– Мулен-Руж, Мулен-Руж, – протянул Владислав. – Что, только Мулен-Руж есть в Париже?
– Тогда в Оперу, – тотчас нашлась Маргарита.
– Дома бы я сегодня поторчал, оттянулся, – сказал Владислав. – Намотался за эти дни… Ну, ладно, ладно, – видимо, заметив тень на лице Маргариты, быстро проговорил он, – давай заправимся сначала, а там будет видно. Всякой машине сначала – топливо в бензобак, потом все остальное.
Они заканчивали завтракать, ели уже, как положено по французским правилам – после всего остального, сыр в ароматной опушке белой плесени, нарезая его треугольными ломтиками на специальной круглой дощечке, когда трубка радиотелефона на банкетке рядом со стулом Владислава залилась звонком.
Лицо у Владислава сразу пришло в движение, губы подобрались, брови поднялись вверх, напряглись крылья носа. Если он и не ждал какого-то неприятного звонка, то, во всяком случае, был готов к нему.
– Ви! – сказал он, поднося трубку к уху.
Но там, видимо, говорили по-русски – больше Владислав по-французски не произнес ни слова. Собственно, он почти и не говорил, в основном, слушал. Только время от времени – междометия, отдельные слова, обрывчатые фразы, из которых Маргарита, сколько ни напрягалась, не могла понять ничего.
– О кей, – произнес он напоследок, отключил трубку и, положив обратно на банкетку, посмотрел на Маргариту. Явно намереваясь ей что-то объявить.
– Я вся внимание, – вытянулась Маргарита на стуле.
– Ко мне сейчас приедут, – сказал он.
И смолк.
– Замечательно. – У Маргариты внутри все возликовало. О, ей ужасно хотелось какого-нибудь общества, новых лиц, общих разговоров. Быть одной и одной с утра до вечера, ни с кем, кроме любовника, за две с лишним недели не перекинуться словом!.. – В морозилке есть круасаны – я их сейчас поставлю в духовку, есть фрукты, конфеты. Кофе сварю…
– Ты не поняла, – осадил ее Владислав. – Ко мне придут, и ты должна уйти. Мне нужно поговорить. Выйди погуляй.
Выйди погуляй?! Сменой ликованью в Маргарите все встало на дыбы. Но внешне она постаралась этого не показать.
– Ты мне что, не доверяешь? Опасаешься меня?
– Я тебе сказал: выйди! – повысив голос, повторил Владислав.
– А если не уйду?
– Уйдешь.