Дело состояло в том, что этот вот неописуемый Чижиков (Константин Алексеевич) умел исполнять чужие желания. И благодаря этой своей невиданной способности Чижиков, разумеется, имел неплохой доход, земельный участок, под Химками, и машину. И он летал отдыхать летом под город Сочи, в санаторий "Волна".
Константин Алексеевич первое время своей жизни (примерно до отрочества) исполнял все, что слышал, совершенно бесплатно, можно даже сказать, "за здорово живешь", но потом сообразил, что на этом можно как-нибудь зарабатывать, и нужно сказать, что дело у него пошло в гору с первой попытки.
Чижиков отправился в редакцию газеты "Спрос" и дал в ней платное объявление крупным шрифтом нижнего содержания:
"Потомственный чародей, Маг 666 колена, Апостроф Регентович Волондеморд, выполнит все человеческие пожелания, любого уровня сложности.
(Без предоплаты.) Качество гарантирую. Оплаты по факту исполнения".
И дал газете свой домашний контакт.
И люди потянулись к Чижикову, и Чижиков ни одного человека не обманул в исполнении его пожелания и все их (пожелания) выполнял качественно и как следует.
Так, очень скоро, Чижиков зажил очень даже припеваючи, а главный секрет Чижикова-Волондеморда состоял в том, что он брал не завышенным тарифом на свои невиданные услуги, но количеством поставляемых газетным объявлением заказчиков.
Ко всему, Чижиков в своем темном деле не темнил, не наводил тень на плетень, не требовал от клиента в залог души (или еще какой-нибудь неприятности) и график расценок сразу по появлению заказчика выкладывал клиенту для ознакомления на письменный стол. Чтобы не делать заказчику неприятных сюрпризов.
Вскоре на доходы Чижикова распространило свое влияние сарафанное радио, и он закатался в масле как сыр.
Список предоставляемых Константином Алексеевичем услуг висел у него в прихожей, в красивой рамочке.
Вот этот список:
(Ах, нет, простите, он, оказывается, засекречен.)
Хотя и висит в рамочке, где мы указали, но ознакомиться с ним, к сожалению, можно только по месту прописки нашего Константина Алексеевича.
Но вы сами, наверное, в курсе, какие основные желания имеет в общих чертах человечество.
Не так уж и много оно их имеет, собственно говоря…
Так что приходите, товарищи желающие, и ознакомьтесь сами, тем более что это не далеко.
Итак, в один прекрасный денек…
(Скажем, тринадцатого в пятницу.)
Сын своей живучей матери пришел по этому газетному объявлению и указанному в нем адресу и, ознакомившись со списком, висевшим в прихожей в рамочке, и тарифом услуг, согласился с общим мнением о том, что Константин Алексеевич берет за свои неоценимые услуги по-божески, и он вполне в состоянии будет их оплатить.
Тем более что сам Маг с доброжелательной улыбкой настаивал на оплате по факту.
Они заговорили с Константином Алексеевичем о сроках исполнения желания (у сына дело оказалось не терпящим отлагательств), и это, конечно, несколько увеличило сумму оплаты.
Однако сыну решительно не терпелось, и он согласился, в разумных рамках.
Они расстались, оставшись друг другом вполне и даже исключительно довольны, и Константин Алексеевич тотчас же, безотлагательно принялся за исполнение этого несложного, обыкновенного ему дела.
Некоторым магам (среди них тоже попадаются такие халтурщики!) нужно для исполнения пожелания клиента много всякой муры.
Они, бывает, требуют от заказчика личную фотографию заказанного, его домашний адрес или даже волосы с его головы (или еще какой-нибудь личный предмет), бегают туда-сюда по кладбищам, сушат бедных лягушек, дышат на свои хрустальные шары, разводят в банках противных пауков или варят суп из каких-то отбросов…
Иногда, говорят, некоторым слабодохлым магам (если им попадется вдруг какой-нибудь уж очень жизнеустойчивый заказанный) приходится даже делать свое черное дело собственными руками (не всегда в чёрном деле помогают хрустальные шары и сушеные лягушки).
Но работа, как говорится, есть работа. И им приходится. Однако нашему Чижикову ничего подобного было не надо. (Мы ведь уже говорили, что Константин Алексеевич не привык наводить тень на плетень.)
Так, едва за сыном живучей матери захлопнулась дверь, Константин Алексеевич попросту лег на диван, закрыл глаза и взялся за дело.
И буквально за пять минут разрешил указанную проблему.
Живучая мать, не успев даже удивиться, прямо в кинотеатре широко зевнула, покачала головой (фильм ей не нравился, одни какие-то перестрелки, а она любила фильмы про любовь), и поэтому она, сами понимаете, зевнула и умерла. (Наверняка эта неожиданная неприятность получилась с ней от скуки, такое сейчас у нас снимают кино.)
А в руке влюбленного, задремавшего под выстрелы старичка, к окончанию киносеанса оказалась ее совершенно хладная лапка…
Старичок всхлипнул и, потрясенный, верно последовал за невестой.
Состоялись дружные похороны, и благодарный сын даже не знал, как благодарить Константина Алексеевича (он буквально даже совсем растерялся от своей благодарности), и, посоветовавшись сам с собой, решил Чижикову все-таки не платить.
И в самом деле, что это такое? Бедный сын мучился со своей живучей мамашей столько десятков лет, а тут какой-то, можно даже сказать, шарлатан, этот Чижиков-Пыжиков, буквально ничего не делая, раз, и все?
И сын подумал, что в такой сомнительной ситуации можно Чижикову не платить. И врачи по вскрытии его утвердили в этом убеждении, не найдя в смерти старой живучей матери никаких неестественных сомнений.
Они назвали болезнь "инсульт", дали сыну об этом удостоверительную справку и этим кончили дело.
И сын вложил означенную договором с Чижиковым денежную сумму в ремонт и наконец сдал освободившуюся квартирную жилплощадь.
Но что же наш Константин Алексеевич?
А что наш Константин Алексеевич, Константин Алексеевич…
Из газеты "Спрос" в тот же вечер исчезло его замечательное предложение.
Исчезла из прихожей его квартиры рамочка со списком предоставляемых им услуг.
Исчез и сам Чижиков.
Говорят, он переехал.
Только адреса он не оставил.
Вот мы и думаем: где же этот Чижиков-Пыжиков теперь поселился?..
Вернее…
В ком?
Кот-наследник
Жил-был во втором подъезде на шестом этаже длинного дома Виктор Иванович Курочкин. Он ходил в сером пиджаке помятом и в клетчатых рубашках. И у него была жена Маша, у нее была некрасивая бородавка на щеке, а во всем остальном она была красивая и хорошая женщина (Мария Константиновна тоже Курочкина, завлабораторией по анализам районной 62-й больницы).
А сам Виктор Иванович был художником (он в 1966-м закончил Строгановское училище по отделению Керамики) и писал на холстах большие зеленые картины, а также картины цвета "Закат" и "Рожь", с видами на речку Поганку, где была у них с женой старенькая развалюшка с забором.
Сын у них не пил, он у них и не курил даже никогда, но все равно в девяносто шестом повесился в сарае у друга (там вышла у них какая-то стервозная история с замужней женщиной, этим другом и сыном).
Так что их Саша повесился, не оставив родителям даже записки, а только детские свои черно-белые фотографии и еще две цветных, полароидных, что принесли на поминки Сашины школьные товарищи Лева Гречкин и дурак Мишка.
Фотографии цветные (дрянь порядочная все же были эти заграничные полароиды) скоро выцвели и стали бледнее, чем черно-белые.
От Саши еще им достался пластилиновый ослик, скатанный из шариков, с ножками из спичек, и пушка (тоже из пластилина и с ядрами, как хлебные катушки). Пушка и ослик стояли у них на низеньком холодильнике на кухне.
Еще у Марии Константиновны в картонной коробке, в шкафу, Сашенькины голубые и розовые вязаные пинеточки, тетрадки с прописями 1 класс "А" и дневник за 6 класс "Б", когда они уже переехали и Сашенька пошел в новую школу.
А дочка у них (Маечка, красавица) утонула уже давно (шести лет), в 82-м, в этой самой речке Поганке, где у них развалюха с забором и которую все рисовал на картинах Виктор Иванович.
И они с Машей остались одни-одинешеньки, жить на белом свете.
Виктор Иванович преподавал в средней № 833 школе рисование в младших классах, а в старших он преподавал черчение (еще он вел дополнительные занятия, после уроков по рисованию и, кто отстает, по черчению).
Правда, на них никто никогда не ходил, а на уроках Виктора Ивановича приклеивали к стулу клеем "Момент-гарант" и кидались в пиджак тряпкой.
Но они жили, они жили как-то (хотя им по утрам, сразу с Сашеньки, ни разу не захотелось ни проснуться, ни встать), но они себя как-то держали.
Они молодцы. Они заставляли себя друг другом, по очереди: то он все же крякнет и встанет, то она вдохнет и…
И тут она, Маша (Мария Константиновна), ему говорит, она в тот момент, пока это говорила, его пиджак от мела утюгом отпаривала.
Но тут она поставила утюг на дыбы и говорит ему: "Витюша!" – она ему говорит.
"У меня что-то больно сегодня весь день вот тут, (она ему указала, где у нее болит), и я…"
И все. И больше она ему ничего не сказала, и она села на стул и умерла.
И больше у него на всем белом свете ни единого человека. А только, знаете, как бывает? – люди.
И больше никого.
Ну ладно. У него было скоплено несколько, на сберегательной книжке. У нее еще то же.
У него еще оставался, к тому же, кот Маня, Мяунья (которому имя было дано по звуку, производимому его голосом).
Маня, еще с котятского детства, говорил не простое "Мяу", а "Мяу-нья" и "Ма-нья", в общих чертах у него выходило "Мяунья" (Марек, Мотя, Мармуга, Маргалис, Мурасус, Макарус, Маргалус) и просто, как мы уже говорили, Маня. Настоящий породистый кот (неизвестной породы), но серо-буро-рыже-белых полос, с черным сердечком на грудке, в белых валеночках и с серым хвостом. Глаза у Мани были желтого цвета, но добрые.
Такой был их с Машей совместный кот Маня, и Маня очень любил Машу, и вот, так выходило у Виктора Ивановича, что ради Мани опять ему жить, вставать по утрам, варить на двоих геркулесовую кашу и идти на работу по синему хрусткому снегу…
По серой ноябрьской чавкоти.
По желтым кленовым коврам.
По запаху зацветавших черемух.
Невозможно, невыносимо.
"…А летом они с Мяуньей уедут на дачу, и Виктор Иванович снова станет писать свои "Закаты" и "Рожь", а Мяунья будет ловить в камышах лягушек, а в подполе мышь.
А на зиму они обратно в московскую квартиру на свой шестой этаж, в четвертый подъезд длинного дома", – рассказывал Мяунье Виктор Иванович, когда тот начинал плакать по Маше и ходить по квартире и мякать…
"Мяу-нья!.." "Мяу-нья!.." "Мя-ша!" "Мя-ша…" – заводил похоронку кот, и Виктор Иванович брал похуделого котика на руки и, прижимая к себе, садился на стул, где умерла его Маша.
И так, в таком положении не очень возможно и совсем не хотелось жить, и, наверное, должно было в этот момент произойти хоть что-то хорошее, но что оно могло быть, а, Мяунья?
…А дети рисовали мелом на классной доске свои обычные гадости, стреляли в спину из ручек бумажными катушками, приклеивали учителя рисования "Момент-гарантом" к стулу, и у Виктора Петровича опустилось в пиджак лицо, и с мелом дрожали у него руки.
И он решился, что нужно ему все-таки просто отравиться. "Газом. Это очень просто выйдет, и получится хорошо, главное, чтобы Мяунью сперва отдать кому-то, в хорошие руки, пристроить его, а потом…" – думал Виктор Иванович, возвращаясь домой с работы, и это его успокаивало, потому что жить очень долго, а так можно раз, и все.
И он дал объявление в газету, что отдаст хорошего кота в добрые руки.
На объявление не позвонили.
Виктор Иванович стал думать дальше, и наконец сообразил, что нужно делать.
Он написал в газете, что даст за котом приданое: квартиру, дачу и денег. У него было на сберегательной книжке около двадцати тысяч. И еще от Машиных оставались.
На такое объявление "добрые руки" сразу, конечно, нашлись и даже пришли по адресу. И даже не одни.
Но Мяунья забился под шкаф и не вылезал даже при помощи фонаря и швабры.
Наконец, пришла по объявлению вполне симпатичная, немолодая женщина (она Виктору Ивановичу даже показалась чем-то похожа на Машу).
И у нее тоже была бородавка.
И они с ней попили на кухне чай, все обсудили как следует, и хотя Мяунья так и не показал носа из-под шкафа, Виктор Иванович и эта дама договорились, пошли в среду (у Виктора Ивановича по средам был выходной) к нотариусу и оформили кошачье наследство как надо.
Провозились, правда, долго, месяца полтора тянулась эта нотариальная бумажная свистопляска. Но наконец все бумаги им выдали с печатями и завереньями на руки, и Виктор Иванович хитростью изловил на кухне Мяунью, запер в переносную корзинку, и, пока ехали с Мяуньей в метро и троллейбусе к новой хозяйке, Мяунья кричал истошным голосом "Мяу-нья!" "Ма-ша!" – спасите, помогите! И даже один-единственный раз за всю свою котовью жизнь Мяунья крикнул "Мяу!"…
А после он сдался и затих…
А Виктор Иванович плакал и гладил кота по прутьям корзинки…
Вот все так хорошо получилось, кота Виктор Иванович пристроил, и пора было наконец "до свидания".
Он попил чаю, взял альбом (это такой толстый семейный у них был альбом, в хорошей с тиснением бархатной обложке, с фотографиями, где все было собрано счастье: и Саша, и Маечка, и Машенька, и Мяунья, и папа Виктора Ивановича, и теща Елена Николавна, Сашкины классные фотографии… В общем, вся жизнь).
Он подложил себе этот фотоальбом под голову, и он показался ему мягче подушки, и он открутил газу ручки, и распахнул духовку, и он лег на пол, возле старого холодильника, где стоял Санин пластилиновый ослик и пушка, и стал засыпать, потому что у него больше не было сил жить дальше.
И все его, кто были на фотографиях, стали к нему приходить, и они улыбались ему приветливо, и все они, оказывается, еще были живы, хотя Виктор Иванович не удивлялся нисколечко этому, потому что он так и думал, что где-то то они должны быть, даже если их больше нету…
(Как с Мяуньей, которого больше не было в квартире, а он был в добрых руках, две остановки на троллейбусе от метро Измайловская, в доме № 24.)
Виктор Иванович не знал, кто может только прийти за ним из этой духовки, но они очень были похожи на всех его людей, без которых он больше не мог, и он лежал на фотоальбоме и улыбался с облегчением и радостью…
И тут телефонный звонок.
Такой оглушительный. Такой треск, и все звонит, все звонит, и кто-то такой упрямый попался!..
И все, кто из духовки, вдруг зашипели и обратно попрятались…
От этого звука.
Знаете, в этот момент очень удивительное произошло. Да.
В длинном доме, где жил Виктор Иванович, в тот день проводились профилактические ремонтные работы по газовому обеспечению, и о том висело на подъезде, у домофона, бумажное объявление. Но Виктор Иванович объявления не заметил. Ему было не до того.
И газ по 4-му подъезду перекрыли на три часа (с 17.00 до 1900) и принесли свои "извините" за временные неудобства.
Да. Такие вот дела.
И Виктор Иванович полежал еще немного, а телефон все кричит! Все дребезжит, и звук так и впивается в уши. Мешает. Будит.
Он подумал: "Ладно, отвечу, и потом… А то так невозможно…", и он встал и снял телефонную трубку.
А оттуда эта дама, новая хозяйка Мяуньи, кричит и плачет, и он сквозь ее всхлипы еле что сообразил и собрал…
Она, эта женщина, кричала, что кот у нее умирает. У него изо рта пена идет, и он лежит под дверью у нее и хрипит.
И побежал Виктор Иванович со всех ног, и пока до метро, пока на троллейбусе (до метро Измайловской от метро Октябрьское поле очень долго, с пересадками), он только молился Маше, молился Саше, молился Маечке, чтобы Мяунья не умер…
И они его услышали. Наверное.
И Мяунья дождался Виктора Петровича, и поехал в переноске обратно, в свою оставленную ему по нотариально заверенному завещанию квартиру.
Дитя
Родился как-то раз, под Крещение, у одной женщины черт.
В родильном доме № 64, по улице героев Панфиловцев дело было и, конечно, за полночь, (где-то в первом часу).
Обычно, когда черти рождаются, то тут только слепой этого не заметит. То ребеночек как ребеночек, а то шерсть, копытца, щетина да пяточек. Еще на УЗИ доктор видит, что у женщины там некоторая неприятность в животе вырисовывается, а тут, как нарочно, дама эта, у которой черт родился, на все эти их медицинские мероприятия не ходила, анализы не сдавала и ведать не ведала, что в ней дитя завелось, пока, вот, не родила черта.
Это крупная была дама (бывают такие дамы, что очень на покушать хромают), вот и она была одна из таких.
Сядет, бывало, завтракать, и завтракает до ужина, а там уже и новый завтрак не за оврагами.
Как она умудрилась при ее аппетитах успеть такое дело, это вопрос не к нам, к тому же о таких делах неудобно незнакомую женщину спрашивать. Однако каким-то образом она умудрилась, и ее привезли на скорой помощи всю в схватках, и она им раз, и родила прямо в кресле одним махом черта, да так легко ей это удалось, что они (доктора) даже ахнуть не успели.
Вот она родила себе, и лежит, в потолок смотрит. Отдыхает. (Это все мамочки так после родов проделывают, дело-то тяжелое, не каждый мужчина такое вытерпит.)
Вот, она лежит, а они, медицинские работники, люди хотя и бывалые, но тут всё-таки и они подрастерялись, столпились… Медсестричка одна даже сознание, говорят, потеряла, пришлось еще и с ней возиться.
Но они видят, чертик у этой женщины вышел крепенький (серенький, правда, волосюки по всему тельцу, вместо носишки пятачок, вместо родничка – рожки).
А тот, что роды принимал, главный доктор, с Нового года еще Старый Новый год провожал, и он подумал, что эта пакость ему мерещится. И все так подумали, потому что в больницах тоже люди работают, а новогодние праздники пропускать не годится.
И главный доктор делает вид, что все у него под контролем и это не черт, а самый обыкновенный младенец.
Акушерка, хоть ей и было тошно с этим чертенком возиться, его, как всех прочих, обмыла, в пеленочку завернула и на весы.
Видит: на все четыре триста потянуло дитя. Просто не дитя, а целое научное открытие. Сенсация, скажем…
Но им, докторам, в их непрерывном графике рождаемости не до научных открытий. Они думают: "Как бы эта внезапная мать, как увидит, что родила, от дитя с первого взгляда не открестилась и не принялась орать, что младенца ей подменили".
Смотрят, а мать уже в себя пришла и требует своего бесятку к груди.
(Это все мамочки, почти, как в себя после родов придут, так делают.)
И эта туда же.
И акушерка быстренько дитя в душевую, и там она его безопасной бритвой обрила, тальком обсыпала (рожки, конечно, так оставила, не спиливать же их? Думает, пропишем, что шишки просто, родовые травмы) и кое-как рожки волосенками прикрыла.