Короткое гавкающее троекратное "ура".
– К тор-жест-вен-но-му маршу!.. В-оз-на-ме-но-вание!.. По-рот-но!.. На од-но-го ли-ней-но-го дис-тан-ции!.. Первая ро-та пря-мо!.. Ос-таль-ны-е на-пра-во!.. Рав-нение на-пра-во!.. Ша-го-м!.. Ма-р-ш!..
Офицерская "коробка" поворачивает и идет на исходную позицию. "Старший" суетится, забегает, что-то вспоминает – перебежками к последней шеренге, где собрана вся мелкота.
– Последняя шеренга, последняя шеренга, – шипит он с придыханием, – равнение, не отставать! По вам будут судить о всем нашем прохождении! Вы – наше заднее лицо! Так что не уроните! Ясно?!
– На-ле-во!.. Пря-ма-а!!!
Одеревеневшие ноги бьют в землю. Шеренги… шеренги… студеные лица…
– …подтянулись!.. Ногу… ногу взяли! Равнение направо!..
Огромными прыжками, непрестанно матерясь, догоняет остальных последняя шеренга… наше заднее лицо… Она не уронит…
Ой, мама!
Отрабатывалась торпедная стрельба. Подводный ракетно-ядерный крейсер метался в окружении сейнеров. Сейнеры были начеку: гигант мог и придавить; а когда гиганту пришла пора сделать залп, он его сделал, спутав сейнер с кораблями охранения.
Вдруг всем стало не до рыбы. Торпеды выбрали самый жирный сейнер и помчались за ним. Сейнер, задрав нос, удирал от них во все лопатки.
– Мама, мамочка, мама!!! – передавал радист вместо криков "SOS".
– Он что там, очумел, что ли? – интересовались в центре и упрямо вызывали сейнер на связь.
– Самый полный вперед, сети долой!!! – кричал сразу осевшим голосом капитан. Его крик далеко разносился над морской гладью, и казалось, это кричит сам сейнер, удиравший грациозными прыжками газели Томпсона. За ним гнались две учебные торпеды, отмечавшие свой славный путь маленькими ракетками.
– Иду на "вы"! – означало это на торпедном языке. На мостике это понимали и так, а когда до винтов оставалось метра полтора, обитатели мостика, исключая капитана, вяло обмочились.
Капитан давно уже стоял, крепко упершись в палубу широко разбросанными ногами. Капитан ждал.
Только мотористы, скрытые в грохочущем чреве, были спокойны. Лошадям все равно, кто там сверху и как там сверху; и чего орать – добавить так добавить, был бы приказ, а там хоть все развались.
– А что потом? – вероятно, все же спросите вы.
– А ничего, – отвечаем вам, – сейнер убежал от торпед.
Собака Баскервилей
Перед отбоем мы с Серегой вышли подышать отрицательными ионами.
Боже! Какая чудная ночь! Воздух хрустальный; природа – как крылышки стрекозы: до того замерла, до того, зараза, хрупка и прозрачна. Черт побери! Так, чего доброго, и поэтом станешь!
– Серега, дыши!
– Я дышу.
Тральщики ошвартованы к стенке, можно сказать, задней своей частью. Это наше с Серегой место службы – тральщики бригады ОВРа.
ОВР – это охрана водного района. Как засунут в какой-нибудь "водный район", чтоб их, сука, всех из шкурки повытряхивало, – так месяцами берега не видим. Но теперь, слава Богу, мы у пирса. Теперь и залить в себя чего-нибудь не грех.
– Серега, дыши.
– Я дышу.
Кстати о бабочках: мы с Серегой пьем еще очень умеренно. И после этого мы всегда следим за здоровьем. Мы вам не Малиновский, который однажды зимой так накушался, что всю ночь проспал в сугробе, а утром встал как ни в чем ни бывало – и на службу. И хоть бы что! Даже насморк не подхватил. О чем это говорит? О качестве сукна. Шинель у него из старого отцовского сукна. Лет десять носит. Малину теперь, наверное, в запас уволят. Еще бы! Он же первого секретаря райкома в унитазе утопил: пришел в доф пьяненький, а там возня с избирателями, – и захотел тут Малина. По дороге в гальюн встретил он какого-то мужика в гражданке – тот ему дверь загораживал. Взял Малина мужика за грудь одной рукой и молча окунул его в толчок. Оказался первый секретарь. Теперь уволят точно.
– Серега, ты дышишь?
– Дышу.
Господи, какой воздух! Вот так бы и простоял всю жизнь. Если б вы знали, как хорошо дышится после боевого траления! Часов восемь походишь с тралом, и совсем по-другому жизнь кушается. Особенно если тралишь боевые мины: идешь и каждую секунду ждешь, что она под тобой рванет. Пальцы потом стакан не держат.
– Серега, мы себя как чувствуем?
– Отлично!..
– Ах, ночь, ночь…
– Ва-а-а!!! Господи, что это?!
– Серега, что это?
– А черт его знает…
– Ва-а-а!!!
Крик. Потрясающий крик. И даже не крик, а вой какой-то!
Воют справа по борту. Это точно. Звук сначала печальный, грудной, но заканчивается он таким звериным ревом, что просто мороз по коже. Лично я протрезвел в момент. Серега тоже.
– Может это сирену включили где-нибудь? – спросил я у Сереги шепотом.
– Нет, – говорит мне Серега, и я чувствую, что дрожь его пробирает, – нет. Так воет только живое существо. Я знаю, кто это.
– Кто?..
– Так воет собака Баскервилей, когда идет по следу своей жертвы…
– Иди ты.
В ту ночь мы спали плохо. Вой повторялся еще раз десять, и с каждым разом он становился все ужасней. Шел он от воды, пробирал до костей, и вахтенные в ту ночь теряли сознание.
Утром все выяснилось. Выл доктор у соседей. Он нажрался до чертиков, а потом высунулся в иллюминатор и завыл с тоски.
Личность в запасе
Если ваш глаз чем-нибудь раздражен, положите его на капитана первого ранга Платонова. На нем глаз отдыхает. Маленький, смирненький старичок в очках; выражение лица детское, шаловливое, с лукавинкой, особенно если он сидит в садике и читает центральные газеты. Ни за что не скажешь, что это легендарный подводник, командир, известный всему свету своими лихими маневрами, нестандартными решениями и ошеломительными выходками на берегу.
Как-то на курорте он подумал-подумал, напился крепенько и начал купаться Аполлоном, раздевшись до него, до Аполлона, прямо на пляже. Его тогда схватили-скрутили, ручонки за спину, дали по затылку и отвезли прямо в комендатуру, из которой он бежал, выломав доску в туалете. Но так он пил, конечно, очень редко.
Однажды на учении его лодка всплыла в крейсерское положение, и над ее ракетной палубой тут же завис вертолет непонятной национальности. Не так уж часто над подводниками зависают вертолеты, чтоб в них что-то понимать.
– Штатники, наверное, – решил Платонов, – а может, англичане. Это их "сикинг", скорее всего.
Потом он услал всех вниз, а сам залез на рубку, снял штаны и, нагнувшись, показал мировому империализму свой голубой зад. Обхватив ягодицы, он там еще несколько раз наклонился, энергично, на разрыв, чтоб познакомить заокеанских коллег со своими уникальными внутренностями.
Пока он так старался, с вертолета донеслось усталым голосом командующего Северным флотом:
– Пла-то-нов! Пла-то-нов! Наденьте штаны! А за незнание отечественной военной техники ставлю два балла. Сдадите зачет по тактике лично мне.
– Товарищ командующий, – спросила как-то эта легендарная личность на инструктаже перед автономкой, – а как вести себя при получении сигнала бедствия от иностранного судна?
– Пошлешь их подальше, ясно? – сказал командующий.
– Ясно, есть! – сказал Платонов. Он как в воду глядел. В конце автономки, на переходе в базу, при всплытии на сеанс связи поймали "SOS"; норвежский сухогруз тонет, на судне пожар, поступает вода.
Лодка всплыла, подошла к сухогрузу, с нее прыгнула аварийная партия. Потушили пожар, запустили машину, заткнули им дырки, снабдили топливом – и привет.
По приходе в базу он доложил по команде.
– А-а-а!!! – заорало начальство. – Боевая задача! Скрытность плавания! Два балла! – и подготовило документы об увольнении его в запас.
А норвежские моряки, зная, что у нас к чему, по своим каналам обратились и попросили наградить командира "К-420" капитана первого ранга Платонова за оказанную помощь.
– А мы его уже наградили, – ответили наши официальные органы.
– Награжден, награжден, – успокоили атташе.
– Ну, тогда пришлите нам письменное подтверждение, что вы его наградили, а мы у него потом возьмем интервью, – не унимались норвежцы.
Дело принимало международный оборот. Пришлось оставить его в рядах: влепили ему выговор и тут же наградили каким-то орденом.
Норвежцы не успокоились до тех пор, пока и из своего правительства не выколотили для него еще и норвежский орден.
Отдыхая после этого в Хосте и принимая первую в своей жизни сероводородную ванну, Платонов вдруг с удивлением приятно обнаружил, что его здоровьем интересуются: подошел мужик в халате, пощупал пульс и спросил о самочувствии.
После ухода медперсонала Платонов встал, выбрался из ванны, надел на себя белый халат, висевший тут же на гвоздике, и в таком виде (халат до пола) с серьезной рожей обошел все кабины и у всех женщин проверил пульс и спросил о самочувствии. Тетки были удивлены и растроганы такой частой посещаемостью медперсонала.
Жена командующего очнулась первой: где-то она уже видела этого гномика; а когда они встретились в столовой, то Платонова уже ничто не могло спасти от увольнения в запас.
Без опозданий
Жена от Сереги Кремова ушла тогда, когда обнаружила в нем склонность с алкоголизму.
С этой минуты он напивался после службы каждый день. А чтоб на службу не опаздывать, он приходил в состоянии "насосавшись" в тот дом, где жил командир его боевой части Толик Толстых, поднимался на третий этаж и ложился перед дверью своего командира на половичок. Прямо в шинели, застегнутой на все пуговицы, и в шапке, натянутой на уши.
Каждое утро командир боевой части капитан второго ранга незабвенный Толик Толстых выходил из дверей и спотыкался о своего подчиненного: тот принципиально спал на пороге, лежа на спине строго горизонтально.
Толик спотыкался, обнаруживал Серегу и разражался речью следующего содержания:
– Ах ты кукла бесхозная, муфлон драный, титька кислая, гниль подкильная! Ах ты!..
Потом Толик Толстых очень долго желал Сереге, чтоб его схватило, скрутило и чтоб так трахнуло, так трахнуло обо что-нибудь краеугольное, чтоб он, Толик, сразу же отмучился. Заканчивал он всегда так:
– Ну ничего, ничего! Я тебе сейчас клизму сделаю. Профилактическую. Ведро глицерина с патефонными иголками. Ты у меня послужишь… Отечеству!..
Потом он всегда поднимал Серегу, взваливал его на плечо и тащил на лодку.
Так что за десять лет их совместного проживания Серега так ни разу на службу и не опоздал.
Служба
Чем занимается помощник оперативной бригады ОВРа Кронштадского водного района, если он уже два года как лейтенант, в меру нагл и зовут его Шура Бурденко? Конечно же, он занимается службой.
У Шуры рожа нахальная и любую фразу он начинает так: "Вот когда мы управляли тральщиком…"; а если требуется на ком-нибудь окончательно поставить точку, то следует: "Ну-ка, перестрой-ка мне строй уступа вправо в строй обратного клина".
По телефону он представляется: "Оперативный!"
А где при этом сам оперативный? При Шуре, который, стоя помощником, по молодости не спит вообще, оперативному дежурному делать нечего. Он либо смотрит телевизор, либо "харю давит", либо жрет, либо гадит с упоением.
Всем в этом мире правит помощник. Все на нем. Тайн в службе для Шуры не существует. Семена романтики в душе его уже взошли чирьяками, а зад с определенных пор стремительно обрастает ракушками.
Звонок. Звонит оперативный базы. Шура берет трубку и представляется:
– Оперативный!
– Так! Какой у вас дежурный тральщик?
– МТ-785.
– А поменьше есть?
– Есть, рейдовый, "Корунд".
– Значит так, со стенда кабельного размагничивания буй сорвало, отнесло его к Кроншлоту и бьет о стенку. Разбудил полгорода. Пошлите туда это корыто, пусть его назад отволокут.
– Тык, товарищ капитан второго ранга, двадцать два часа уже, они там пьяные наверняка, может, утром?
– Что?! С кем я разговариваю? Что такое?! Кто пьяный? Вы пьяный?
– Никак нет!
– Тогда в чем дело?! Вы получили приказание? Что за идиотизм?
– Есть!
– Что "есть"?!
– Есть, послать корыто оттащить буй.
– И доложите потом.
– Есть.
– И приведите себя в порядок!
– Есть.
– Все.
– Есть.
Коз-зел! Шура устало поправил очки и аккуратно опустил на место трубку. Наберут на флот козлов трахомных! Этот оперативный – связист, а связисты – они вообще святые. "Они приказа-али", а ты бегай, как меченый зайчик. Невтерпеж им, видите ли! Шура взялся за трубку телефона:
– "Корунд", едрена вошь!
– Есть.
– Кто "есть", бугель вам на все рыло?!
– Мичман Орлов!
– Представляться надо, моченая тетя, пьян небось?!
– Никак нет! В рабочем состоянии.
– Знаем мы ваши "состояния". Значит так, Орлуха, заводи свой керогаз и струячь к Кроншлоту. Там буй сорвало со стенда кабельного размагничивания. Прибило его к стенке и мочалит его об нее. Со страшной силой. Уши у населения вянут. За ноздрю его и назад к маме! Понял?
– Так точно!
– Давай, пошел. Ноги в руки и доложите потом.
– Есть!
Конечно, Орлуха был в "рабочем состоянии", то бишь – пьян в сиську. Иначе он бы ничего не перепутал. К Кроншлоту он так и не дошел. Он увидел по дороге какой-то беспризорный, как ему померещилось, буй ("этот, что ли?"), заарканил его и начал корчевать.
Буй сидит на мертвом якоре. Там еще и бетонная нашлепка имеется, но Орлухе было плевать. При-каза-ли.
Тральщик потужился-потужился – никак. Ах ты! Орлуха врубился на полную мощность. Его керогаз гору своротит, если потребуется.
И своротил. Буй сопротивлялся секунду-другую, а потом Орлуха его выдернул и проволок его якорем по новым кабелям стенда кабельного размагничивания. Якорь пахал так, что вода кипела от коротких замыканий. Десять лет стенд ремонтировали и теперь одним махом все свернули в трубочку. Утром зазвенел телефон. Шура взял трубку:
– Оперативный. Трубка накалилась и ахнула:
– СУКИ!!! – и дальше вой крокодила. – Сраная ОВРа (ав-ав)! Стая идиотов!.. Распушенные кашалоты!.. Задницы вместо голов!.. Геморрой вместо мозга!.. Давить вас в зародыше!.. Да я вас… Да я вам! (Ав-ав-ав!)
Шура выставил трубку в иллюминатор, чтоб случайно в уши не попало.
А тот буй, что об Кроншлот ночью било, так и разбило, и он тихо булькнул.
Гарькуша
Гарькуша у нас командир тральщика и в то же время великолепный гонщик.
Переднее колесо у него на мотоцикле огромное, а заднее – маленькое. Гарькуша сидит на своем аппарате, как на пьедестале.
После каждого выхода в море он катается по поселку, а за ним ВАИ гоняется. Вы бы видели эти гонки! Куда там американским каскадерам. Гарькуша несется как птица, пьяненький, конечно, а сзади у него баба сидит, и юбка у бабы белая с синим, и развевается она, как военно-морской флаг, а на хвосте у них – ВАИ. Чтоб у них слюна непрерывно текла и глаза чтоб горели, он держит их от себя в пяти сантиметрах и смывается прямо из-под носа.
Сколько они на Гарькушу комбригу жаловались – не перечесть. И все без толку. А вчера он на мотоцикле на корабль въехал. На подъем флага они опаздывали. Только запикало – 8.00. – как с первым пиком он въехал на трап, по ступенькам вниз, потом промчался на ют, развернулся там на пяти квадратных сантиметрах, слез и, с последним пиком, скомандовал:
– Флаг поднять!
Комбриг будто шпагу проглотил: глаза выкатил, а изо рта – ма-ма! Потом он сделал несколько глотательных упражнений и сказал сифилитическим голосом:
– Гарь-ку-шу… ко мне…
Я говорю всем…
Я говорю всем: прихожу домой, надеваю вечерний костюм – "тройку", рубашка с заколкой, темные сдержанные тона; жена – вечернее платье, умелое сочетание драгоценностей и косметики, ребенок – как игрушка; свечи… где-то там, в конце гостиной, в полутонах, классическая музыка… второй половины… соединение душ, ужин, литература, графика, живопись, архитектура… второй половины… утонченность желаний… и вообще…
Никто не верит!
Своими руками
Зам любил говорить с народом. Он рассказывал массу хороших, поучительных историй, но перед каждой историей в небольшой предисторической справке он всегда рассказывал о своей долгой и трудной жизни, а в конце концов добавлял: "все сам, своими руками." Зам каждый раз находил для нее новую интонацию, украшал ее тысячью различных оттенков, которые придавали фразе всегда утреннюю свежесть. Однажды в автономке вдали от родных берегов зам, рот которого практически никогда не закрывался, вдруг замолчал суток на пять. При этом он почти не появлялся из каюты, лишь иногда его огромное, скорбное тело бесшумной тенью скользило в гальюн. На шестые сутки вахтенные заметили, что зам отправился туда с каким-то ужасным, баррикадным выражением. Он зашел в гальюн, задраил дверь и принялся там ворочаться ночной неустроенной птицей.
– Чего это он? – спросил один вахтенный у другого.
– А… эта… жизнь была такая долгая и такая мотыжная…
– А, – сказал вахтенный, – ну да…
Отсек погрузился в тишину, лишь изредка оживал и ворочался гальюн. Дверь гальюна наконец лязгнула, и зам, с лицом искаженным за все человечество, появился из него. Надо заметить, что он по-старости и в результате тяжелого детства, забывал поднимать за собой стульчак.
– Пойду подниму. – привычно сказал вахтенный. Вскоре он вернулся и молча поволок своего напарника за рукав.
– Ты чего?
– Смотри!
– Вот это да-а!..
– Это вам не мелочь по карманам тырить! Внутри унитаза лежало, исключительно правильной формы, нечеловеческих размеров, человеческое… мда. Если б оно было одето в скорлупу, никто бы не сомневался, что это яйцо сказочной птицы Рух! Первый вахтенный закатил глаза, растопырил руки, пожал плечами и сказал заунывным голосом заместителя:
– Ну все, все своими руками! По-другому было не вытащить!
– Слушай! Давай замовское говно Сереге покажем!..
– Так он же спит.
– Ничего, разбудим……Вахтенный офицер наклонился к инженер-механику.
– Не может быть! – повеселел мех.
– Может.
– Товарищ вахтенный офицер, – официально привстал механик, – разрешите навестить гальюн первого отсека. Только туда и сразу же взад.
– Идите. Только без лирики там. Туда и сразу же взад… Целых три часа весь корабль ходил и изучал сей предмет. Последним узнал, как всегда, командир.
– Не может быть! – придвинулся он к старпому.
– Может, – сказал старпом и развел при этом руками на целый метр, – вот такое!
– Помощника сюда, – потребовал командир.
– Сергей Васильич! – обратился он к помощнику, когда тот появился в центральном, – что у нас происходит в первом отсеке?
– В первом без замечаний, – улыбнулся помощник.