Скоро Католическое объединение святой Катарины стало для Филине вторым домом. Здесь она всегда чувствовала себя счастливой. Она познакомилась со всеми другими женщинами и знала, что здесь ее понимают, что она в безопасности и среди подруг. Многочисленные скатерки она завещала самым бедным из бедных в Вене, нищенские жилища которых были лишены каких-либо украшений.
Еженедельные вечера в Объединении святой Катарины стали источником света и заняли главное место в жизни Филине Демут. Они превратились в праздничные часы, и прелестная фройляйн тщательно к ним готовилась. Она принимала ванну, промывала свои белокурые волосы уксусом, чтобы сделать их еще более светлыми и блестящими. В середине дня она обедала в городе. Это был единственный повод, по которому Филине Демут вплоть до своей преждевременной и насильственной смерти ела в городе. Она открыла кабачок, где обслуживали только женщины. После трапезы она некоторое время медленно прогуливалась по соседнему Первому району, рассматривая витрины магазинов, полных многих вещей, назначения и смысла которых она не знала и которые все без исключения воспринимала как греховные. Потом она спала до 16 часов, а в 17 часов появлялась в Объединении святой Катарины, передавала Хаберланду свои скатерки, получала слова благодарности, похвалы и признания, и лицо ее озарялось улыбкой блаженства. Здесь все были добры к ней, здесь были рады ей, здесь было прекрасно!
А потом в низких, темных помещениях, украшенных изречениями из Библии и благочестивыми иллюстрациями, она проводила ранний вечер в обществе приблизительно двух дюжин молодых и пожилых дам. Подавался настой ромашки и дешевые пряники. Хаберланд немного читал вслух из Книги книг, но иногда они развлекались, играя в такие игры, как "Слепая корова", "Знаменитые мужчины", "Я вижу то, чего не видишь ты". В игре "Слепая корова" Филине была непобедимой. Очень ловкая и проворная, издавая резкие возбужденные крики, она сновала туда-сюда с завязанными глазами, и всегда ловила любого, как бы он ни старался этого избежать. Со "Знаменитыми мужчинами" дело обстояло не так хорошо, но тут она полагалась на господина капеллана Хаберланда, который подсказывал ей, хотя это, в общем, было запрещено и другие относились к этому отрицательно.
В 1937 году в приливе беспрецедентного легкомыслия фройляйн Демут купила по ужасающей цене - 25 шиллингов - огромную подарочную коробку шоколадных конфет с начинкой, чем поразила своих подруг, разразившихся ликованием.
В этот вечер фройляйн тихо сидела среди других членов общества и смотрела, как те поглощали сласти. Сама Филине не съела ни одной конфеты. На какое-то короткое грешное мгновение (она сразу же испуганно перекрестилась) ей подумалось, что у Господа Бога нашего Иисуса Христа, должно быть, был подобный душевный настрой, когда он сотворил известное чудо с хлебом и вином.
Чтобы искупить эту грешную мысль, которая наверняка пришла от дьявола, Филине в тот же вечер, возвратившись в тишину своей квартиры, приступила к изготовлению самой большой скатерти, которую она когда-либо вышивала. Бесконечно тяжелым трудом она воспроизвела сцену из Нового Завета с изречением "Я путь, истина и жизнь".
Покончив с этим делом, она сдала красиво упакованную скатерть в Объединение святой Катарины - для его преподобия Хаберланда, который в это время отсутствовал. На следующий день капеллан зашел к Филине, чтобы поблагодарить за подарок. По его словам, она доставила ему этой скатертью особенно большую радость. Памятуя о состоянии Филине, он добавил, что тем самым она, несомненно, доставила совершенно особую радость и Господу Иисусу Христу на небесах.
С этого момента Филине Демут полностью подпала под влияние капеллана. Она любила его так же необычно и болезненно, как жила, но это была, без сомнения, чистая любовь.
Капеллану Хаберланду было жаль молодую женщину. Будучи добрым и умным человеком, он знал, что в данном случае имел дело с бедным существом, с которым природа и воспитание сыграли злую шутку, - с запуганным, беспомощным созданием, которое ищет защиты в церкви, как ребенок ищет защиты у матери. Поэтому он уже давно был полон решимости окружить Филине особой заботой. Об этом же он думал и в те жаркие предполуденные часы в июне 1938 года, когда стоял рядом с фройляйн на большом балконе ее квартиры, и говорил с ней о профессоре Фрейде, о Зильберманнах, и об этом человеке - Гитлере. Филине как-то странно, беспомощно-сладострастно взглянула на капеллана и тихо сказала:
- Почему этот Гитлер так ненавидит евреев? Действительно только потому, что они убили Господа Бога нашего Иисуса Христа? Я не очень-то в это верю. Говорю вам, ваше преподобие, - зашептала она доверительно и прижалась к нему, - сейчас все будет очень плохо, очень, очень плохо…
2
Для Филине Демут все очень плохо стало в 1944 году.
Это случилось 5 августа, когда позвонили в дверь.
Филине сидела на балконе и читала Библию: "И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. Такое землетрясение! Так великое! И город великий распался на три части, и города языческие пали, и Вавилон великий воспомянут пред Богом, чтобы дать ему чашу вина ярости гнева Его. И всякий остров убежал, и гор не стало…".
Услышав звонок, фройляйн пошла в темный коридор и открыла входную дверь. Из трех мужчин, которые стояли перед ней, она знала только одного - портье Пангерля, который сразу же выбросил одну руку вверх и проревел:
- Хайль Гитлер!
- Добрый день, - с трудом ответила Филине, поскольку слегка испугалась: она испытывала страх почти перед всеми людьми, потому что почти все люди могли причинить зло. - В чем дело? - спросила она.
- Оба господина… - начал портье с партийным значком на груди рубашки. Однако один из двух в штатском, тот, что повыше, прервал его:
- Фройляйн Демут?
- Да…
- Моя фамилия Кизлер, это мой коллега Ханзен. Мы из жилищного управления. Позвольте войти. - С этими словами он отодвинул Филине в сторону, и все трое мужчин с шумом вошли в квартиру.
- Но господа… господа… позвольте, так же нельзя! Что вы себе позволяете… Правда, это же бесстыдство… нет-нет, это моя спальня… Там еще совсем не убрано!
Но мужчины вообще игнорировали Филине. Они ходили из комнаты в комнату, все осматривая и измеряя, зашли в кухню, ванную комнату и туалет старомодно обставленной квартиры. Они не обращали внимания на непрекращающиеся вопли Филине и делали заметки в больших блокнотах. Филине вынуждена была прислониться к стене - чудовищная волна слабости внезапно захлестнула ее.
"…великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле", - подумала она, пытаясь вздохнуть.
Мужчины вернулись вместе с портье. Снова заговорил более высокий, который назвал себя Кизлером.
- Помещение с балконом конфисковано, фройляйн Демут.
- Что это значит? - прошептала Филине, вся дрожа. - Конфисковано? Кем?
- Нами, - вмешался Ханзен, тот, что ниже ростом. - Вы здесь живете одна?
- Да.
- Четыре комнаты для одного лица - это же безумие! - резко сказал Ханзен. Он стал заполнять формуляр, осуждающе поглядывая при этом на Филине.
"…чтобы дать ему чашу вина ярости гнева Его…"
- Подпишите здесь, - Ханзен протянул Филине формулярный блокнот и карандаш, указывая пальцем на одну из строк. - Ну, пожалуйста, фройляйн Демут, будьте так любезны, да? Мы не можем тратить на вас целый день!
"…и города языческие падают", - подумала Филине и дрожащей рукой написала свою фамилию на формуляре, как этого от нее потребовали.
- Квартирант прибудет в ближайшие дни, - сказал Кизлер и вытер пот со лба. - Освободите комнату с балконом от вещей и сделайте там уборку. По всей видимости, мы придем еще раз. Четыре комнаты для одного-единственного человека! Хайль Гитлер!
- Хайль Гитлер! - пропел петухом и Ханзен. Затем оба исчезли. Филине слышала, как они прогрохотали вниз по лестнице в тяжелых ботинках.
"…и всякий остров убежал, и гор не стало…"
У Филине закружилась голова. Она быстро села на сундук в прихожей и, с выступившими на глазах слезами, подняла голову к портье:
- Умоляю вас, герр Пангерль, скажите, что это значит?
Герр Пангерль, партайгеноссе Франц Пангерль, был маленьким, скрюченным человеком с искривленным плечом, которое вынуждало его смотреть на всех людей снизу вверх, вывернув голову. На сидевшую на сундуке Филине он мог смотреть сверху вниз, и это немедленно вызвало у коварного и злого человека еще большую агрессивность.
- Моя дорогая фройляйн Демут, - сказал он слишком громко, пытаясь, правда напрасно, говорить хотя бы на сколько-нибудь литературном немецком языке, - надеюсь, вы поймете, что это значит! Ваша квартира слишком велика для вас! Вам не нужны четыре комнаты!
- Но они же принадлежат мне! - возразила Филине.
- У нас война, фройляйн Демут, - сказал портье и свирепо взглянул на Филине.
- У меня - нет! - Филине ударила своими маленькими кулачками по деревянному сундуку. - У меня нет никакой войны! Я никакой войны не начинала! Пусть отдают свои комнаты те, кто ее начал!
- Фройляйн Демут, поберегитесь! - Франц Пангерль был ответственным по кварталу от НСДАП и к тому же ответственным за гражданскую противовоздушную оборону. Филине внезапно вспомнила, как его преподобие Хаберланд настойчиво внушал ей всегда быть по отношению к этому человеку особенно осторожной во всех ее высказываниях.
- Я не это имела в виду, герр Пангерль, - сказала она с кривой улыбкой.
- Тогда ладно. - Портье снова поднял правую руку: - Хайль Гитлер, фройляйн Демут!
- Будьте здоровы, - ответила та.
К счастью, как раз в этот день проходило очередное собрание Объединения святой Катарины, которым вначале руководил Хаберланд. Филине удалось отвести капеллана в сторону и сообщить ему, что произошло.
Он пожал плечами:
- Здесь я, к сожалению, не могу вам помочь. Лучше всего, если вы смиритесь с этим.
- Но ваше преподобие, а если они поселят мне в квартиру мужчину! - Руки Филине задрожали, нижняя губа задергалась.
- Он не будет вам мешать, - сказал Хаберланд. Капеллан, которому сейчас было 35 лет, уже давно выглядел плохо и переутомившимся. Стенания Филине доставляли ему много хлопот. У Хаберланда были более серьезные и тяжелые заботы. Эти непринужденные встречи на улице Лихтенштайнштрассе и духовная опека одиноких женщин стали к тому времени средством маскировки. С раздражением он продолжал: - Дверь в ту комнату заприте на ключ, а с вашей стороны поставьте перед дверью шкаф. А если это действительно окажется мужчина, то он наверняка будет работать, а не сидеть целый день дома.
Фройляйн начала плакать.
- А ванная комната? - рыдала она. - А туалет?
"Я не должен распускаться, - подумал Хаберланд, - нужно успокоить эту симпатичную, психически больную женщину, прежде чем ее поведение станет бросаться в глаза".
- Но это же не причина для того, чтобы плакать, моя дорогая, - сказал он, обнимая ее одной рукой.
- Нет, причина! Причина! - воскликнула Филине в большом возбуждении.
- Тсс! Тихо. Другие дамы уже смотрят на нас. Фройляйн Демут… - ему пришлось глубоко вздохнуть и собрать все свои силы, чтобы не рявкнуть на нее, - …мы живем в ужасное время. Конечно, между разумными людьми можно урегулировать такие проблемы, как совместное пользование ванной комнатой и туалетом. А вы ведь разумный человек, верно? - Говоря это, он посмотрел на свои наручные часы.
17 часов 26 минут.
"Нужно уходить отсюда, - подумал он, - немедленно уходить". К тому, что капелланы на этих вечерах часто менялись, дамы уже давно привыкли.
Филине подняла свое бледное, поникшее от слез лицо.
- Ваше преподобие, - прошептала она, - вы не знаете, что все это для меня означает. Я никогда в жизни не жила вместе с мужчиной. Только с моим отцом, да благословит его Господь! Я ничего не могу поделать - я боюсь мужчин. Вы это знаете, ваше преподобие, мы так часто об этом говорили. Конечно, это неправильно с моей стороны, но это не моя вина. - И тут Филине, смущаясь, употребила слово, которое в точности передавало то, что она испытывала: - Меня тошнит от мужчин! - Она покраснела, как будто произнесла что-то неприличное.
Хаберланд решился на крайность:
- Дорогая фройляйн Демут, а если бы жилищное управление направило к вам, например, меня - что было бы тогда?
- Вас?
- Да, меня.
- Но у вас же есть где жить…
- Конечно. Я только говорю: если бы это имело место, вы бы и меня не захотели принять?
Мгновенно лицо фройляйн озарилось счастливой улыбкой. Слезы высохли.
- О, что вы, ваше преподобие! - воскликнула она. - Конечно! Это было бы так прекрасно!
- Вот видите, - сказал Хаберланд. - А ведь я тоже мужчина.
Филине озадаченно смотрела на него.
- Да, - ответила она, - это верно. Об этом я не подумала. - Она откинула голову и сказала хитро и задорно: - Но вы же не то, что другие мужчины!
- Почему?
- Вы капеллан!
- Капеллан тоже мужчина.
- Да, это так, но… но… - Она была совсем сбита с толку. - Я так стесняюсь, - сказала она и опять сильно покраснела.
Хаберланд, еще раз бросив взгляд на часы, помог ей.
- Возможно, - сказал он ("Я должен уйти как можно скорее!"), - что мужчина, который будет жить у вас, тоже священник. Или, по крайней мере, добрый католик. Неужели уже одно это не было бы для вас большим успокоением, фройляйн Демут? Знать, что этот человек добрый католик?
Она кивнула:
- Да, это было бы, конечно, большим успокоением. Прекрасно бы это не было. Но это несомненно бы помогло. - Она взглянула на него. - Шкаф я на всякий случай к двери придвину, - заметила она кокетливо, - даже если жилец окажется добрым католиком.
- Ну вот видите, - с облегчением ответил Хаберланд.
Дверь заведения отворилась. Вошел викарий, который должен был его сменить.
3
- Говорит имперское радио Вены! С ударом гонга было двадцать часов. Внимание! Сначала сообщение об обстановке в воздухе. Крупные соединения вражеских бомбардировщиков приближаются к Немецкой бухте и к провинции Бранденбург. Верховное командование вермахта сообщает: на Восточном фронте группа армий "Север" успешно сорвала широко задуманные попытки большевиков достичь Рижской бухты… - Внезапно голос говорившего с пафосом диктора исчез, и из громкоговорителя раздался другой, странно приглушенный и тем не менее сильный голос: - Говорит "Оскар Вильгельм два"! Говорит "Оскар Вильгельм два" - голос правды…
- Опять он, - сказал унтер-офицер Вернер Альт своему товарищу, унтер-офицеру Алоису Хинтерэггеру, сидевшему рядом. Перед обоими солдатами стоял стол с многочисленными электронными измерительными и поисковыми устройствами. Эта станция обнаружения вражеских и нелегальных радиопередатчиков находилась в бараке рядом с закрытым рестораном "Домик на Роане" в Драймаркштайне, поросшей лесом возвышенности на северо-западной окраине Венского леса.
Сильный голос продолжал:
- Правда, жители и жительницы Вены, заключается в сообщении о политическом и военном положении, которое Радио Лондон передает каждый час. Обзором этих сообщений мы начинаем сейчас новую серию нашего "Еженедельного радиообозрения".
Голос по-прежнему слышался очень четко. Оба солдата уже начали работать со своими приборами, когда раздался звонок полевого телефона унтер-офицера Альта. Он поднял трубку и ответил.
- Он опять говорит! - послышался голос из трубки.
- Я слышу, Карл. Мы уже работаем!
- Мы тоже!
- Только опять ничего не выйдет, - сказал Альт.
Другой голос с грохотом обрушился на него:
- Что вы себе позволяете, вы! Я отдам вас под военный трибунал! Я велю расстрелять вас! Вы что, с ума сошли, а? Вы вообще знаете, с кем вы говорите?
- Понятия не имею…
- Майор Раке! - рявкнул голос. - Командирован сюда, чтобы у вас, засранцев, наконец что-то сдвинулось с места и мы схватили эту свинью!
- Мы делаем все, что можем, господин майор, - угрюмо ответил Альт.
- Ни черта вы не делаете, проклятое сонное отродье! Но теперь я заставлю вас шевелиться, будьте уверены!
Майор Раке с пунцовым лицом, который так бушевал, стоял рядом с двумя другими унтер-офицерами в бараке, оснащенном такой же аппаратурой. Он был среднего роста, с лицом обывателя и носил очки без оправы. Барак находился далеко, по другую сторону Дуная, в Двадцать втором районе, в Нойкагране, на территории спортивной площадки, которая на севере граничила с Эрцгерцог-Карл-штрассе, а на востоке упиралась в рельсовые пути Восточной железной дороги. Немного южнее был расположен вокзал Штадлау…
Сильный голос мужчины, раздававшийся из громкоговорителей станций подслушивания и перехвата в Венском лесу и в Штадлау, зазвучал вновь:
- Уже двадцать второго июня, в третью годовщину нападения гитлеровских преступников на Россию, Красная Армия начала мощное наступление на группу армий "Центр". Поскольку величайший убийца всех времен, называющий себя величайшим полководцем всех времен, поскольку этот маньяк настаивал на своем жестком приказе стоять до последнего, советским армиям удалось значительно превосходящими силами в течение нескольких дней уничтожить основную часть группы армий "Центр" в количестве тридцати восьми дивизий, и пробить значительную брешь в линии фронта. При этом сотни тысяч наших земляков погибли или попали в плен - возможно, среди них твой муж, твой сын, твой брат, твой жених… Кровопийца Гитлер не успокоится до тех пор, пока не останется камня на камне…
- Девятнадцать Юг, тридцать шесть Восток, - унтер-офицер Хинтерэггер говорил в микрофон и одновременно вращал диск, установленный над изображением компаса. Вверху, на крыше барака, крутилась антенна пеленгатора.
- Не может быть, Алоис, - раздался из маленького громкоговорителя рядом с Хинтерэггером голос унтер-офицера Фельднера, который, склонившись над своими приборами на пеленгаторе по ту сторону реки, рядом с вокзалом Штадлау, пытался определить местонахождение чужого радиопередатчика. - У меня шестьдесят два Юг и семнадцать Восток. - И на крыше барака на спортивной площадке поворачивалась ищущая антенна пеленгатора.