Через минуту в магазине образовалась очередь, как и бывало обычно ближе к полудню. На этот раз стояли не только местные мужики за дешевым вином либо проезжие, заскочившие за "колой" или орешками на дорогу до границы. Сегодня пришли хозяйки за ароматизаторами для теста, ванильным сахаром, маргарином, изюмом. Продавщица с аптекарской скрупулезностью взвешивала "птичье молоко", мармелад в шоколаде и особые рождественские конфеты, в которых больше всего ценилась блестящая золотисто-фиолетовая обертка. Эта красота будет висеть на елке. Люди были вовсе не против, что очередь движется медленно, нет - каждый, как только оказывался у прилавка, принимался болтать с продавщицей, а она, отложив в сторону листок со столбиками цифр, пакетики с разрыхлителем, опершись о прилавок, выслушивала припасенный для нее рассказ. Казалось даже, покупатели не деньгами расплачивались, будто деньги - всего лишь ритуальные камешки. За изюм, пекарский порошок и дешевое вино рассчитывались незатейливой историей, вопросом, шуточками. Поэтому все и тянулось так долго.
У магазина остановился темно-зеленый шикарный автомобиль, одна из последних моделей с просторным, вместительным салоном. Сверху, на крыше, ехали лыжи. Из иномарки вышел мужчина, экипированный фирмами "Полар" и "Гротекс", в причудливой шапочке на голове. Он сказал что-то женщине, которая осталась в машине с двумя детьми-подростками, легко вбежал в магазин и встал в конец очереди, прямо за Матушеком.
- Есть журек? - спросил фирменно упакованный турист, потирая руки, и добавил уже вне всякой связи: - Уфф, холод какой.
От вопроса о журеке магазинный галдеж как-то скис. Продавщица, которой напомнили об ее обязанностях, прервала свой монолог на полуслове и неприязненно взглянула на приезжего.
- Журек, ну такой, в бутылке. Или в банке, не знаю, в каком он у вас виде: в бутылках или в банках.
- Журек, - подсказала продавщице Матвеюкова и начала складывать в пакет свои скромные покупки.
Все украдкой оглядели пришельца. Снег таял на его цветных модных "снегоходах". Желтая надпись на голубой куртке провозглашала на иностранном языке какую-то яркую истину. Продавщица посмотрела на нижнюю полку.
- Есть, - сказала она. - Последняя бутылка.
- A-а, значит, в бутылках. У нас, на севере, журек продается в стеклянных банках, - пояснил мужчина и весело обвел взглядом лица покупателей. - Мы едем на праздники в Австрию кататься на лыжах, жена уперлась, что без журека никак нельзя, а это последний магазин перед границей, - продолжил он уже потише, обращаясь бог весть почему к Матушеку.
Матушек отвернулся и принялся спокойно изучать марки сигарет, выставленных за витринным стеклом. Очередь молча продвинулась на одного. Матвеюкова пересчитывала у выхода сдачу.
- Что за праздник без журека? - снова завел свое мужчина. Его высокий, громкий, самоуверенный голос неприятно резал слух. - Это же наше, польское, национальное. Я уже столько стран объездил в Европе и в мире, а вот журека нигде нет. Понятное дело, у них там свои традиционные блюда, но ведь - не журек. Ну, еду я и думаю: если не здесь, то уже нигде не куплю. В Чехии журека нет.
Никто не поддержал разговор. Мужчина начал притопывать и дышать на замерзшие ладони. Продавщица, эта словоохотливая бабенка, смущенная присутствием чужака, выполняла свою работу четко и добросовестно. Очередь быстро продвигалась вперед, чересчур быстро - никто ведь никуда не торопился.
- Холодно, - сказал приезжий Матушеку и еще раз театральным жестом потер руки.
Матушек взглянул на него и сдержанно улыбнулся, из вежливости. Отвернулся к витрине с сигаретами.
- У нас заказан люкс в Альпах. Знали б вы, какие там подъемники, какой сервис! Спускаешься час, а то и больше. А внизу в гостинице - бар и бассейн. Питаемся мы, конечно, сами. В каждом апартаменте есть кухня, поэтому жена и сможет приготовить этот журек. Возьму еще кусок колбасы, но какой-нибудь получше. Есть здесь хорошая колбаса? - заволновался он вдруг.
От прилавка неохотно отошла очередная покупательница. Продавщица приспустила молнию на вороте свитера.
- Вижу, есть колбаса, но если цена ей шесть злотых, чего там может быть хорошего, - заметил проезжий.
Из машины посигналили. Мужчина подошел к двери, и в магазин ворвалось клубящееся облако морозного воздуха. Он что-то прокричал своим и вернулся на место.
- Жена нервничает - вечером нам надо быть уже в Альпах. А мне, видите ли, журека захотелось.
Матушек покупал сигареты, апельсиновую эссенцию, поллитровку и хлеб. Продавщица сноровисто просуммировала столбик цифр и в ту же бумагу завернула бутылку.
- И журек, - добавил он. - Бутылку журека.
Весь магазин притих. Продавщица подала ему бутылку с каким-то благоговением. Матушек быстро расплатился.
- Послушайте… - начал, совершенно опешив, мужчина в пуховике, но Матушек мигом сгреб с прилавка свои покупки и исчез.
Возле магазина он увидел Халину с ее чокнутой дочерью и вручил ей эту бутылку.
- На, возьми. Нам ни к чему, мы в сочельник свекольник едим, - сказал и еще раз напомнил, чтобы вечером зашла за давно обещанным одеялом.
Ивонка стеснялась идти в дом. Стояла у забора и клацала зубами, непонятно: то ли от холода, то ли от страха.
- Ты чего, дура, трясешься? Съедят тебя, что ли? Тогда надо было бояться, не сейчас, - сказала ей мать.
- Там мужики какие-то. Иди сама, а я с мальцом тут подожду.
- Ну и хорошо, что мужики, может, теперь, при свидетелях мы и порешим дело. При свидетелях. А ну пошли!
Девушка нехотя повиновалась.
В кухне за столом сидели четверо мужчин. Матушек как раз налил по последней рюмке. Его жена, грузная и толстая, занималась процеживанием молока. На буфете стыл сдобный пирог, посыпанный крошкой. Было тепло и уютно.
- Мать, вон девки пришли за пуховым одеялом, - объявил Матушек.
Пододвинул им один свободный стул. Халина присела на краешек, а Ивонка осталась с ребенком стоять на пороге.
- Ну, ваше здоровье, - произнес Гураль и опрокинул рюмку. Остальные тоже выпили, но молча. Крякнули, запили "фантой".
Хозяйка скрылась в комнате и тотчас вернулась с тюком, завернутым в полиэтилен и перевязанным веревкой. Заворковала над ребенком.
- Звать-то как?
- Еще не назвали, - быстро отозвалась Халина.
Ивонка начала нервно переминаться с ноги на ногу.
- А крестины когда?
Халина пожала плечами.
- Одеяло хоть куда, - сказала Матушкова. - Все лето проветривалось на чердаке. Пододеяльник-то есть?
- Вон его отец, - вдруг угрюмо выпалила Ивонка от двери и кивнула на Гураля.
Повисло неловкое молчание.
- Ну, Ивонка? - подбадривала ее мать.
- Ты его отец, - на этот раз она взглянула ему прямо в глаза.
Матушкова сдвинула с лобика младенца шапочку и пристально посмотрела на него.
- У меня своих четверо, - наконец выдавил Гураль. - Послушай, чего ты ко мне привязалась, сама не знаешь, кто с тобой спал.
- Эй! - грозно сказала Халина.
- Я с ней спал, - выкрикнул Грач.
Язык у него заплетался, в глазах гулял пьяный огонек. Быстро мужик хмелел.
- Да, спал с ней, - произнес он, растягивая слова. - Но я с-п-а-а-л; так наквасился, что вмиг заснул, значит, это не я.
- Она уже к Владеку ходила и его норовила охомутать. Кто ж знает, чье это дитя…
- Дитя оно все ж таки дитя, - вмешалась Матушкова.
- Да она с солдатом с погранзаставы путалась. Все видели, - добавил Гураль. - Ищи теперь иголку в сене.
Он поднялся, снял с вешалки шапку и направился к двери.
- Боже ж мой, - запричитала хозяйка. - Что ж ты, мать, за ней не уследила? Сама виновата, Халина, сама.
- Вы так думаете? Что же мне, за ногу ее привязывать? Интересно, а что бы вы на моем месте сделали? Да ведь она - ребенок, хоть с виду и зрелая баба.
- Ежик? - обратилась вдруг, подстегнутая нехорошим предчувствием, Матушкова к самому молодому из мужчин, своему племяннику.
Гураль замешкался в дверях.
Ежик покраснел до самых кончиков ушей, его пронзительно-голубые, как у многих местных, глаза, казалось, стали еще ярче.
- Это не я, теть. Я осторожно.
Грач осклабился и загоготал:
- Без пол-литры не разберешь. Ну, хозяйка, с вас причитается.
Матушкова застыла в растерянности посреди кухни, посматривая то на Ежика, то на Гураля, то на мужа. Сейчас она выглядела еще более тучной, тяжелой, как комод. Все ждали, что она скажет, а она мелко перебирала губами, словно лепила особое слово, дающее в одночасье название всему, с начала до конца. По-видимому, это ей все же не удалось, потому что она подошла к столу, хлопнула ладонью по клеенке и крикнула:
- А ну, будет глаза заливать. Марш по хатам, ить сочельник завтра, дома дел у всех полно.
Схватила узел и всунула его Халине в руки. Та обхватила одеяло, прижала к себе, будто чудовищных размеров конверт с новорожденным, и, уткнувшись лицом в полиэтилен, разрыдалась. Матушкова лихорадочно принялась убирать со стола. Гости молча поднялись и направились к двери.
И тут заговорил ее муж.
- Погоди, погоди, - сказал он. - Постой.
Умолк, словно еще раздумывал, принимал решение, барабаня пальцами по столу.
- Я - отец этого мальца.
Наступило долгое молчание. Он сидел. Его жена стояла посреди кухни, а все остальные мялись у двери в луже растаявшего снега. Потом Матушкова заголосила что было сил:
- Ты че, сдурел, что ль? Да какие ж у тебя дети. У нас уже двадцать лет детей нету, все знают, что не может у тебя быть детей после той аварии.
- А ну, баба, помолчи. Заткнись. Мой это ребенок.
Грач, покачнувшись, рухнул на стул.
- Ну и ладушки. Коль так, надо отметить…
Ивонка, переступая с ноги на ногу, тупо качала ребенка.
- Так ведь… - завела опять Матушкова, ее толстые пальцы подхватили край фартука и прижали к глазам. Потом выбежала, хлопнув дверью.
Матушек полез в буфет и вытащил бутылку. Вынул из мойки рюмки и разлил водку на шестерых.
- Ей нельзя, - сказала Халина. - Восемнадцати еще нет. И грудью кормит, - кивнула она на Ивонку.
Выпили в торжественном молчании.
- Крестины-то когда? - поинтересовался Матушек.
- Ксендз сказал, что можно бы в Новый год.
- Ну тогда за крестины в Новый год, - пробормотал Грач и раньше других опорожнил свою рюмку.
Потом Матушек велел всем отправляться по домам. Сказал, что завтра сочельник и дел невпроворот. В дверях Халина вытерла рукавом слезы и взглянула на Матушека с улыбкой.
- Спасибо вам за журек, - попрощалась она.
Они пошли к дому напрямик, по чистому нетронутому снегу. Ивонка ставила ноги след в след за матерью.
Перевод О. Катречко
Желание Сабины
Сейчас речь пойдет о Сабине, которая раз в неделю наводит порядок в доме доктора М., его жены пани Йоли и дочери Кази. Наводит порядок она уже несколько лет, не одну сотню сделала этих уборок, как две капли воды похожих одна на другую. Кабинет доктора, приемная, где ждут пациентки, туалет. Потом комнаты, огромная кухня и спальни наверху: одна супругов М., вторая - Кази. Иногда - реже, чем остальные, - комната для гостей, в основном после праздников, долгих выходных, именин. Еще есть две веранды - открытая и закрытая. Там нужно подметать и мыть пол, выложенный гладким кафелем.
Пятьдесят с лишним уборок в течение года; пять-шесть раз в год Сабина моет все окна; пылесосит и натирает мастикой терракотовые полы примерно двадцать раз; выколачивает ковры три-четыре раза. Каждый закуток, каждый предмет знаком Сабине - даже слишком хорошо. Некоторые ей нравятся (деревянная столешница, торшер с витражным абажуром), иных она не выносит (медные сосуды, которыми заставлен весь камин, вечно заляпанная плита), а кое-какие - любит (розовый ковер в Казиной комнате, белоснежный кафель в ванной).
Сабина приходит в пятницу, когда у нее дома мальчики разогревают себе блинчики, оставшиеся с четверга. В доме доктора в этот день готовят рыбу - потом она оттирает пригоревшую сковороду. Появляется Сабина рано. Добирается на красном городском автобусе от Подгуже до элегантной виллы доктора М. Дорога через Валбжих доставляет ей удовольствие - Сабина воображает, будто едет на экскурсию. Ей всегда бывает жалко, что это путешествие из мрачного, обшарпанного, вонючего Подгуже в тенистый, пропахший жасмином Щавно такое короткое. Она садится возле окна, а когда много народу - не стесняется занять "место для детей и инвалидов". Потому что Сабина беременна. Чаще всего она беременна; в результате у нее пятеро сыновей - одни мальчишки! - и беременность Сабины - ее характерная черта, естественное состояние. У нее никогда не бывает тошноты, головокружений, резких перемен настроения, зверского аппетита. Она не старается поправиться или похудеть. Сабина не переживает из-за своего тела. Облачает его с утра в хлопчатобумажный тренировочный костюм или цветистое ситцевое платье и ходит так целый день, до самого вечера. Где-то там, внутри, под слоем ситца, ее тело живет своими собственными интересами. Не стоит из-за него переживать.
Теперь Сабина иногда останавливается перед большим зеркалом жены доктора в ее спальне, чтобы разглядеть свое тело; она смотрит, не выглядит ли живот иначе, чем обычно. Известно ведь, что, если должна родиться девочка, живот становится широким, похожим на купол, и мягким. Если мальчик - наоборот - выпирает, будто хочет пропороть мир, и на ощупь твердый, как мяч. Когда недавно за этим занятием ее застала пани Йоля, Сабина смутилась. Она покраснела и сделала вид, что протирает зеркало. "Беременность тебе на пользу, - сказала жена доктора. - Ты хорошо выглядишь".
Сабина бережно и аккуратно складывает брошенные на кресло вещи хозяйки. Блузки и платья берет за рукава так, словно они - живые существа, домашние животные. Вешает их на деревянные плечики в шкаф. Вдыхает запах, который там обитает и пропитывает весь гардероб. Это запах распустившихся цветов, Сабина не знает, каких. Аромат женственности, тонкий, дразнящий, недоступный. Менее охотно складывает она одежду доктора. Хотя рубашки и пиджаки сшиты из таких же мягких тканей, как платья и женские костюмы, прежде чем до них дотронуться, рука Сабины на мгновение застывает в замешательстве. Нет ни малейшей причины для этого замешательства, так что Сабина продолжает свое занятие. Как их назвать, эти полсекунды, когда пальцы сопротивляются прикосновению? Что это? Ощущение колючей мужской щеки? Грубость мужских рук? Четкая линия бровей? Отзвук тяжелых шагов на лестнице? Слабый запах алкоголя?
Убрав все, Сабина закрывает шкаф, стараясь не глядеть на свое отражение в зеркале на дверце.
Когда она заканчивает уборку в спальне, возвращается из школы маленькая Казя. Ее слышно уже из холла. Словно Казина мама, Сабина бежит вниз поздороваться с девочкой. На минуту она забывает обо всем остальном.
Казя сидит на полу и развязывает шнурки. Отвечает на мамины вопросы. Улыбается Сабине. У Кази светлые немного вьющиеся волосы до плеч, веснушчатое личико, светлые ясные глаза. Рот небольшой, словно предназначенный не для того, чтобы есть, а для птичьего щебета; губы тонкие, бледные. У нее крупные зубы - это трогательно. Так считает Сабина. Она берет у девочки ранец, чтобы отнести его наверх. Уборку Казиной комнаты она начнет с того, что положит ранец на место. Казя пока пообедает, а потом придут учитель английского и две соседские девочки, и начнется урок. Внизу, в гостиной, Сабина слышит только голоса мужчины и девочек, иногда - телевизор, обрывки диалогов на чужом языке, абсолютно неразборчивые гортанные звуки. И только "yes" Сабина понимает, к собственному удовольствию.
Тем временем наступают самые приятные для Сабины минуты. Комната Кази, комната Кази - слова, сладкие, как гоголь-моголь, как халва. Казина комната розовая, совершенно розовая. Мягкий ковер под ногами вызывает у Сабины благоговение. Никогда она не осмелилась бы ступить на него в обуви. Стоя на коленях, она выбирает из ковра детали конструктора, крошки печенья. Потом пылесосит его два-три раза. Случается, в минуты слабости или грусти, или как это там называется - Сабина не умеет давать название таким вещам, - особенно в те минуты, когда… ах, лучше об этом не думать, одним словом, иногда она ложится на этот розовый ковер - на бок, чтобы живот не мешал, - и лежит некоторое время. Комната с пола кажется ей еще безопаснее, еще уютнее. Она могла бы так лежать и лежать, перебирая пальцами мягкий розовый мох. Помечтать, почувствовать тепло внутри, заснуть неглубоким сном, в котором мысли появляются одна за другой и меняются местами. "Yes, yes", - слышатся снизу девчоночьи голоса. Сабина поднимается, потому что у нее еще много дел. Она меняет постельное белье в детской кровати; белье чистое, невинное. Долго взбивает подушку, чтобы Казиной голове было на ней удобно. Встряхивает одеяло, чтобы пух лежал ровно. Потом, подумав, с удовольствием выбирает цвет наволочки - в шкафу у Кази их несколько: розовая с зонтиками, светло-синяя со слониками, белая, розовая сатиновая, гладкая, как лед, и комплект из жатой ткани с веточками сирени.
Потом Сабина наводит порядок на письменном столе малышки - раскладывает цветные карандаши и точилки, тетради, исписанные корявым почерком. Убирает огрызки яблок, фантики от конфет, апельсиновые корки. Вытирает пыль. Аккуратно укладывает кукол в кроватки и коляски. Следит, чтобы у них были оба ботиночка, платья застегнуты на спине. И это тоже приятные минуты каждой пятницы - прикасаться к куклам, поправлять им волосы, рассаживать их на полках. Сабина не знает даже, как об этом подумать, только улыбается про себя. Однако она видит, что ее пальцы, негнущиеся и немного распухшие, не справляются с завязками и крючочками на кукольных одежках. В этот момент всегда заходит пани Йоля. Делает вид, будто что-то ищет, но на самом деле она беспокоится, когда Сабина в Казиной комнате.
"Сабина инфантильна, - сказала она однажды мужу. - Похоже, она там играет в куклы". - "Не выдумывай, - ответил он равнодушно. И добавил: - Скажи ей, чтобы проверила гемоглобин и что я могу ее обследовать на следующей неделе". Пани Йоля: "Поставил бы ты ей спираль". Он: "Видишь ли, я никогда не успеваю. Только соберусь - а она снова беременна. Скажи ей, пусть придет на УЗИ".