Что касается третьей, завершающей скорбный список причины, то она рассматривалась сверхгипотетически, в масштабах пространства, времени и человечества вообще… Посему также не добавляла конкретного в армейских условиях оптимизма.
А началось все тогда, когда он, первогодок, впервые попал на глаза комбатовской жене. Своим довольно редким сочетанием жгучей чернявости с интеллигентной мордой он моментально пропечатал по жадному вопросительному знаку в ее совсем уже было подугасших и не очень молодых глазах. Как раз к тому времени командованием округа решено было приступить к созданию газовой фотоэпопеи.
- Это дело интеллигентное! - сообщила она мужу. - Этот вот будет! - отдала она приказ комбату, указав на чернявого. - Как фамилие?
- Айтанян, - ответил солдатик, - Армен Ашотович… - и, смутившись, тут же отдал честь и поправился: - Виноват… Рядовой Айтанян!
Ответ понравился. Так решилась судьба военного строителя. Вернее, так она не состоялась… Поначалу, не веря подвалившему счастью, когда отработка этого счастья по полной программе еще не началась, он все же пытался подстраховать свое новое шаткое положение. Способ был изобретен с чисто армянской веселой хитростью и предполагал полное подавление противника на основе использования чужого авторитета, усиленного предъявлением неоспоримых доказательств. Куда бы он теперь ни шел, он брал на плечо небольшую оконную раму, брошенную на складе за ненадобностью и нашедшую постоянный приют в его лаборатории. И любому остановившему его начальнику, от ефрейтора до старшего офицера, имевшему любые намерения в отношении везунчика, четко, по-военному, объяснял, с туманным намеком указывая на раму:
- Личный приказ комбата. Разрешите идти?
- Идите, рядовой, - с явным сожалением отпускал его начальник.
Как только все успели привыкнуть к раме и уже плохо представляли себе батальонного фотографа без привычного оконного сопровождения, она перестала быть нужна. В его жизни начались трудовые романтические будни. Об этом знал каждый, за исключением того, кому полагалось об этом знать согласно статусу законного супруга. Так он сразу, минуя ненужные промежутки, вышел в армейский "закон". Так он молодой писатель Армен Айтанян, выпускник филфака Тбилисского университета, автор рукописного сборника невостребованных современниками рассказов и десятка блестящих, никому, включая автора, не нужных эссе, честно отдал двухлетний солдатский долг Барнаульской области своей Родины неизменным ведением фотолетописи траншейных разработок особой государственной важности.
…Кроме его кресла, в салоне было еще восемь мест. Два из них заняли Серега и Сашка Ким. Остальные пустовали. По задней стене салона, отгороженные выступающей перегородкой, располагались два туалета, и там же, рядом, за шторкой, разместился уютный закуток для бортпроводников, обслуживающих первый класс. Серега сунул нос в туалет и сообщил:
- Тут и вдвоем не тесно… Супер!
Дальше было интереснее всего. Интерьер завершал бар-стеллаж. Дверки его были слегка приоткрыты. Сашка Ким подошел и потянул одну из них. От этого движения обе они распахнулись настежь, предъявив обладателям первого класса свое содержимое. А посмотреть было на что. Полки были забиты бутылками, банками и пакетиками такой нечеловечески привлекательной силы, что у мужиков отпала челюсть и пошла густая слюна. Серега близоруко всмотрелся в самую красивую бутылку и прочел:
- Ненессу! Интересно, что бы это значило? - вопросительно добавил он.
- "Хенесси"! - уточнил Армен. - Это коньяк такой классный. Я пил этот "Хенесси"-шменесси с Тарковским, между прочим.
- А за закуской он тебе не бегал, между прочим? - обиделся почему-то Ким. - Только вот этого не надо, ладно?
В салон поднялась стюардесса, та самая, с обворожительной улыбкой. В руках она держала мельхиоровый поднос с хрустальными фужерами, доверху наполненными пенящимся напитком. Пена еще не успела осесть, и пузырьки продолжали весело лопаться. Она снова широко улыбнулась:
- Шампань, джентлмен!
Ребята пугливо покосились друг на друга. Платить, не платить - было совершенно неясно. Армен мысленно поблагодарил Дэвида за своевременные разъяснения их высокого билетного статуса и первым уверенно протянул руку к фужеру. Серега и Ким, доверившись интуиции и вдохновленные коллегой, последовали за ним.
- Айм Кимберли… Ким, - представилась стюардесса. - Ферст класс хост.
Ребята грохнули. Серега, смеясь, указал стюардессе на Сашку:
- Вот он, Ким! Он тоже Ким, понимаете?
- Оу, е-е! - тоже засмеялась стюардесса. Она поняла… Дружба начала набирать ощутимые обороты.
Они выпили, и Армен взял еще фужер:
- За вас! - он посмотрел в глаза стюардессе и приподнял фужер.
Она прекрасно поняла смысл тоста и поблагодарила улыбкой:
- Уэлкам э борд!
Затем прошла в закуток и вынесла оттуда три одинаковые упаковки - по подарочному дорожному косметическому набору и комплекту наушников для каждого пассажира:
- Уэлкам!
"Эх, Ашота бы сюда сейчас…" - мечтательно подумал он…
…Начиная с первого же дня по возвращении Армена из армии, деятельный Ашот решил самолично заняться сыновьим образованием для надлежащего введения его в достойную настоящего мужчины жизнь.
- Больше ошибок не будет, - сообщил он многочисленной армянской родне, проявившей живой интерес к судьбе первого в их роду молодого писателя. - Это я вам говорю, Ашот. - Он задумчиво почесал в паху. - Начнем, пожалуй, с производства. Там закрепимся, ну, а уж потом подумаем о партийном строительстве…
Но ни того, ни другого не вышло. Планы Ашота потерпели фиаско в самом зародыше. Цеховик по призванию, он, к великому сожалению, не стал педагогом по жизни. И хотя бы чуть-чуть психологом… Все началось с покупки билетов.
- На! - Ашот протянул сыну деньги. - Покупай! - Они стояли у городских железнодорожных касс.
- Что? - не понял Армен.
- Путевку! - строго пояснил отец.
- Какую путевку? - переспросил несостоявшийся писатель.
- Ара, в жизнь, в жизнь, какую же еще, ну-у? Кино такое было, да-а?
- В каком смысле?.. В смысле, в каком направлении? - задал наводящий вопрос единственный сын, смутно озаряемый тревожной догадкой.
- Ара, в любом! В любом! В любом! Без разницы. Разница только здесь… - он выразительно постучал по голове костяшкой указательного пальца. - Без учета следственного маршрута… то есть, я хотел сказать… маршрута следования!
И тем не менее маршрут был построен не без учета социально-географических особенностей необъятной Родины. Конечной точкой путешествия стал Биробиджан.
- Смотри внимательно… - говорил он сыну в каждом городе, где они совершали принудительную высадку в соответствии с разработанным Ашотом зловещим планом. - Вокруг смотри… Чего видишь?
- Чего? - искренне не понимал Армен.
- А чего не видишь? - уточнял вопрос отец.
- Чего? - снова удивлялся он, смутно подозревая наличие некоего скрытого смысла в этих странных вопросах.
Отец взрывался:
- Асвальта, асвальта, асвальта ты не видишь! Вот чего! Значит, чего сюда надо?
- Асфальта! - радостно сдавал урок инженер человеческих душ. - Сюда надо привезти много асфальта!
Ашот задумчиво сосредотачивался:
- Ну, много-мало… Считать надо. Записывай…
К следующему населенному пункту полученный опыт, к сожалению, успевал полностью раствориться вместе с рафинадом, исчезающим в граненых стеклянных глубинах, окруженных со всех сторон мельхиоровым подстаканником.
- Ну? - с тайной надеждой в глазах вопрошал родитель.
- Асфальт? - радостно угадывал отпрыск. - Много асфальта?
- Какой еще в п…у асвальт? Хлеб! - в ярости орал Ашот. - Хлеба тут нет ни хера! Две булочные на весь город!
- Подсчитаем? - угодливо подлизывался писатель.
- Я уже… - задумчиво отвечал отец. - С учетом роста населения по региону…
Цеховые исследования завершились к концу третьего дня, когда Армену все это уже порядком надоело.
- Поедим, пап? - а вот и симпатичная кафешка с аппетитной вывеской.
- Не надо нам этого… - хмуро бросил отец, - обойдемся… Пирожков возьми и подходи к квасу, я очередь займу…
Что-то разом щелкнуло в голове у сына. Щелкнуло и сразу наглухо защелкнулось, теперь уже навсегда. Он внимательно посмотрел на Ашота:
- Папа, ты не мог бы мне объяснить, зачем тогда все это тебе… нам… надо? Ты уже лет двадцать в этих делах, а продолжаешь есть пирожки на улице. А я должен составить тебе компанию? По всему маршруту?
Ни в какой Биробиджан он не поехал, а сел на первый самолет и вернулся в Тбилиси. С предпринимательством было покончено навсегда…
…Первый раз, не считая церемониального шампанского, они выпили, когда погасло световое табло и можно было отстегнуться. Ким была сама любезность, она работала только на их привилегированный салон. Распоряжался всем Армен. Никто не возражал, боясь впасть в немилость благодетеля, туманно намекавшего на особые летные финансовые полномочия, предоставленные ему продюсером. Дикое прошлое, по воле случая закинувшее их из рабовладельческих будней сразу в высшую и последнюю стадию Пан-Американского поднебесного капитализма, минуя все остальные возможные переходы, никак не отпускало. Но напиться хотелось страшно… Бесперебойная подача спиртного из разноцветных бутылок обеспечивалась попервоначалу при содействии Ким, но затем, по мере продвижения градуса в молодую кровь, постепенно переросла в робкое, и далее - в регулярное самообслуживание из бара напротив. Ким, казалось, была только благодарна. Она то исчезала вниз, то появлялась снова, иногда передыхая в своем закутке. Со своего крайнего места Армену видны были ее красивые ноги, одна закинутая на другую, и каждый раз, обозревая их, он начинал немного волноваться…
"А где же у них тут это… Сервис… - внезапно вспомнились слова Дэвида. - Неужели она тоже?.. - подумал он о Ким. - Ну хорошо, а если весь второй этаж захочет, тогда как?.. В очередь, что ли? Что-то здесь не так… - Он еще чуть-чуть нетрезво помозговал. - А может, у них специальный этаж есть? Точно… Я же видел лифт, при входе…"
Когда Мыриков появился в их салоне, они как раз чокались. Армен - "Хенесси", по заявленной им привычке, Сашка Ким - водкой Smirnoff, а Серега - баночным пивом. У Мырикова вытянулась физиономия:
- Что это вы тут себе позволяете? - растерянно спросил он.
- А?.. Айтанян? - вопрос почему-то был адресован Армену.
- Что вы имеете в виду? - искренне удивился режиссер.
Он залпом опрокинул коньяк и зажевал его лимоном, сладострастно поморщившись. Серега и Ким отставили выпивку в сторону.
- Значит, так, - придя в себя, произнес проректор. - Э-э-э, - он посмотрел на каждого из них, определяя свой выбор, - Баранов, ступайте вниз и займите мое место. Я полечу здесь. Будем заканчивать эти художества…
Серега молча встал со своего кресла и, ни слова не говоря, пошел вниз по лестнице. Потерянная было субординация частично восстановилась. Армен с ненавистью посмотрел на Мырикова, поднялся, демонстративно прихватил из бара непочатую бутылку Smirnoff, пару баночного пива, несколько пакетиков с орешками и пошел вслед за Серегой. Сашка вжался в кресло и остался сидеть на своем месте…
Ким сидела внизу, сбоку от лестницы, в пространстве, отгороженном для бортпроводниц первого этажа. Она приветливо улыбнулась Армену. Тут же изменив первоначальные планы, он, прощально похлопав Серегу по плечу, присел рядом с ней и сразу уловил тонкий аромат духов.
"Интересная вещь, - подумал он про себя, - нашу шмару, любую, самую крутую, надуши тем же самым - все равно так пахнуть не будет. Что-то здесь другое работает. Надо потом спросить у Художника…"
…Впервые он встретил Художника на вокзале, в Тбилиси. Тот сильно походил на нормального городского сумасшедшего и суетился в поисках номера пути, на который прибывал поезд из Москвы. Армен, в отличие от чокнутого, был "на работе" - фарцевал поддельными итальянскими джинсами. Сияющая лысина в сочетании с нечесаной седой бородой сразу привлекли его внимание. И, как выяснилось, привлекли на всю жизнь, вернее, на всю оставшуюся часть недолгой жизни Художника. Сразу и бесповоротно… А тот, кого тогда встречал Художник, оказался, как выяснилось потом, кинорежиссером Тарковским. Повод для знакомства с чокнутым случился минимальный - столкнувшись спинами, они крепко послали друг друга по линии матерей, отцов, родственников, всех вместе и каждого по отдельности, а также по линии их отдельно взятых простых и сложных частей и конфигураций. Но через пару часов, уже у него в доме, когда они вместе с гостем прикончили привезенную в подарок Художнику бутылку заморского коньяка "Хенесси", они же, в присутствии Тарковского, насмерть сцепились насчет мифотворчества Томаса Манна в его поздних произведениях. Тарковский слушал внимательно и молча, а когда Художник свалился, сказал Армену всего три слова:
- Ты должен снимать…
- Я знаю… - нетрезво согласился тот.
Домой Армен вернулся за полночь, притащив на себе подарок очнувшегося к тому времени Художника - огромный персидский ковер ручной работы.
- Дарю! - произнес Художник. - Могу доверить только тебе. Ни один сраный музей не достоин такой вещи - двенадцатый век!.. Ручной!.. Персидской работы!.. В смысле, наоборот…
- В-ва! - отреагировал писатель-фарцовщик и подарил Художнику три пары женских джинсов подросткового размера.
- Э-э-э-э… - ответил Художник, но подарок взял.
Конечно, он был божественно талантлив. Из осколков разбитой тарелки, коробки спичек и носового платка в течение пятнадцати минут он мог родить шедевр. И тут же расстаться с ним, легко и искренне, просто подарив первому попавшемуся на глаза жулику. С такой же легкостью, случайно встретившись с проходимцем года через два-три, мог гневно потребовать подарок обратно, особо не утруждая себя изложением мотивов такого странного своего поведения.
Рисунки, а позднее и живопись Гения, Армен впервые увидел тоже в доме Художника. Потрясение было столь велико, что он долго не мог прийти в себя. Что-то проросло в его уже вполне окрепшей, но несколько недоученной душе. Писательство, прихватив по пути фарцовку, отступило, уступив место цвету, движению, картинке…
Художник подливал масла в огонь:
- Ну, что, все теперь про нас понял, неуч? - и смачно хохотал, перебирая завитки волос на седой груди вечно измазанными краской пополам с грязью, истертыми подушечками своих божественных пальцев.
Первый, изданный в Союзе, альбом Гения в подарок Художнику привез Мастер, знаменитый аниматор. Только что он завершил свою "Сказочную повесть" и привез в Тбилиси копию картины, что называется, прямо с колес.
Мультфильм был снят в необычной технике, называемой в профессиональной среде "Перекладка". Движение на экране осуществлялось за счет едва уловимых глазом последовательных перекладок фиксированных объектов фильма. При этом персонажи оживали куда натуральней, чем в рисованом варианте. Они, словно распределяли вокруг себя живую волну, ничего, казалось, не делая специально, и оставаясь в заданном авторами образе.
При этом каждый кадр сопровождался удивительным эффектом - эффектом прорастающего волшебства, которое хотелось и, казалось, можно было потрогать руками.
На премьеру в Дом журналиста они пришли, слегка поддав со встречи. Художник представил Армена:
- Твой будущий студент. Исключительно опасен…
- В-ва! - нетрезво ответил Мастер. Это "В-ва!" впоследствии говорили все, кто хоть раз встретился с Художником, и это "В-ва!" не зависело уже ни от пола, ни от возраста, ни от профессии, ни от национальности его произносящего…
Зал был набит битком, и для них принесли стулья. Стулья были узкие, с низкой спинкой.
- Надо бы по два… - произнес Художник. - А то по трезвому делу с них запросто е…шься…
Раздались аплодисменты. Мастер на сцену не пошел, он просто поднялся и сказал, обращаясь к публике:
- Говорить ничего не буду. Просто смотрите…
Это было еще одно потрясение, гораздо более сильное… Это был шок… Все, что мучило Армена в последнее время, окончательно срослось и сомкнулось. Каким-то новым, другим своим умом, он вдруг понял, зачем… Зачем все… Вообще все… Он точно знал, что должен теперь делать. И как…
Через неделю, с билетом, паспортом и сотней в кармане, не посоветовавшись с родителями, он уехал в Москву поступать на Высшие режиссерские курсы, где преподавал Мастер, который согласился взять Армена на свой курс. Об этом позаботился Художник…
- Я - режиссер, - сказал он Ким, - Армен, - и, прочертив рукой в воздухе пару причудливых фигур, добавил: - Анимэйшн…
- О? Армэниан анимэйшн? - с неподдельным интересом переспросила она. - Грейт!
- Йес! - ответил он. - Армэниан, но я - Армен… Имя мое такое, - он положил руки на грудь, - нейм..
- Ай донт спик армэниан, - огорчилась Ким. - Куд би… парле ву франсэ? - предоставила она ему неожиданно свежий шанс.
- Ноу, - вздохнул Армен. - Ноу франсэ тоже…
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись…
…Прошло полчаса, а они все никак не могли наговориться. Тарабарский, но по-режиссерски выразительный язык Армена, в сочетании с профессиональной понятливостью и юмором Ким, дали свои плоды. Отдельные лингвистические несовершенства вскоре почти перестали быть помехой на пути зарождающегося взаимного интереса сторон.
"Черт, как же узнать-то об этом… Деликатно… - его не отпускала навязчивая идея. - И чтоб не обидеть…"
И тут он вспомнил про врученную ему Дэвидом карточку.
"Там же гарантия оплаты, - восстановил он в памяти ситуацию. - Олл инклудед…"
Он залез в карман и выудил оттуда картонный прямоугольник.
- Вот, - протянул он его Ким. - Ай хэв вот! Олл инклудед… - он внимательно следил за ее реакцией.
Реакция была, как всегда, естественной и не более того. Ким мило улыбнулась, прочитала содержимое и сказала:
- Грейт! Конгратьюлэйшнз!
"Черт! - подумал он. - Что же она такое сказала? Кон… и чего-то там… Это значит "да" или значит "нет", интересно? Не у Мырикова же идти спрашивать?.."