Аж и застонал я, покрывшись мелкой испариной, и сразу бросился звонить в этот пригородный теплично-парниковый бардак. А там мне сообщают, что я, дескать, пьяный, что я обманом подсунул тов. Начальнику на подпись бумагу, которую он, не будучи еще окончательно введен в курс дела, подписал. И опять, что я-де был в нетрезвом состоянии и что, значит, уже бежит-катится на меня в родное учреждение капитальная телега за двумя подписями свидетелей.
- С Норильска, что ли, эти ваши ворюги-свидетели, - лишь огрызнулся я и бросил трубку, предварительно обложив их, за неимением другого оружия бороться со свинцовыми мерзостями жизни, густым матом.
Ну, а дальше? Дальше что? Дальше - что мне терять? Меня же все еще беляшная интоксикация яда грызла, поэтому я тогда - еще водки с солью. Короче говоря, упал я на улице, но привозят, слава богу, не в вытрезвитель, а в неотложку. А там врач Царьков-Коломенский, вот честное слово, не совру, сам еле на ногах держится, толстый, бородатый, как кот, и урчит:
- Как только тебя семья терпит! Из-за вас вот таких семьи разрушаются!
- Ах ты хряк! Сам косой вдугаря, а туда же! – не стерпел я, блюя. Ну и оттуда на меня тоже телега поехала.
А сейчас я и сам собственной персоной качу. Не то вслед за ними, не то - вперед... Вот так-то, сынок!
Говоривший открыл глаза, закрытые от волнения в самом начале рассказа, и обнаружил, что зал ожидания почти пуст. Исчезли бабы с мешками, девки с чемоданами, мужики с бабами, и гражданин с газетой ушел, и лишь татуированный юноша сладко спал, положив свою кудлатую голову на круглый кулак.
- Эй, кент! - тряхнул его рассказчик.
- Ну ты чо, ну ты чо? - забормотал во сне юноша.
- Вставай! Вставай!
Появилась строгая уборщица.
- Чего разорались, бичи? - крикнула она, гордо опираясь на высокую швабру.
- Мы... мы ничего, - оробел мужик. - Мы электричку ждем. До Кубековой.
- До Ку-бековой! - сардонически усмехнулась уборщица. - Давно ушла ваша электричка до Кубековой, освобождайте помещение, я мыть буду.
- А мы, - еще пуще оробел мужик. - Мы, можно, тетенька, следующую подождем?
- А следующая, племянничек, - ехидно сказала баба, - будет утром, следующая ваша электричка до Кубековой.
- Ну и ничего, а мы до утра, - предложил мужик.
- А вот этого ты не видел?
И баба показала мужику обидный шиш. Проснулся гитарист.
- А ну, что за шум! - гаркнул он. - Ты что, бабка, нас заколебала совсем? Щас как дам по кумполу!
- Я, я милиционера позову, - завизжала, отступая, эта пожилая женщина.
- Не надо, ой не надо милиционера! - вскрикнул мужик, как раненый.
- Это точно ты говоришь, батя, - снисходительно согласился юноша. - Милиционер нам вовсе ни к чему. По
шли отсюда, батя.
- А куда?
- Да куда-нибудь пошли. Куда-нибудь придем.
- Но куда ж все-таки?
- Да... пойдем споем... отчего деньги не водятся.
- Ну, идем, - сказал мужик.
И они куда-то пошли.
Как мимолетное видение
Однажды в ресторан "Север" забрел оборванец. Открылась дверь, и в вестибюле появился гражданин, которому здесь появляться явно не следовало бы. Драный пиджачок неопределенного цвета, бумазейный свитер, ботиночки с обгрызанными шнурками, немыслимые брюки.
Не место, и он сам мог бы это понять, если б имел хоть каплю здравого разума.
Потому что в ресторане "Север" росли кадочные пальмы; рок-ансамбль исполнял по вечерам популярные мелодии, а за чистыми столиками хорошие люди в чистом кушали вкусные и дорогие вещи.
Не следовало бы. Конечно, не следовало. Ну, проголодался. Это понятно, не ты один. Так и шел бы куда-нибудь - в пельменную, пирожковую или на колхозный рынок. Зачем ты сюда-то приперся?
Швейцар товарищ Корольков был очень строгий человек. Мало того - он был очень важный человек. Он был очень крутой человек. Если он ласково говорил ханыге: "Ты куда же это, японец, лезешь без галстука", то ханыга мгновенно рвал когти, ибо твердо знал: ничего путного ему от швейцара после таких слов ждать нечего.
Строгий человек! Даже тогда, когда он приобретал пьяницам выпивку за их же кровные, лицо его сохраняло гордую неприступность. Чистый адмирал, а не швейцар! Адмирал швейцарской гвардии товарищ Корольков. Он, кстати, как адмирал Нельсон, был одноглазый.
Вот. Единственным своим глазом адмирал Корольков с изумлением и ужасом смотрел на вошедшего. Неужели несчастный не знает, какая горькая участь ожидает его, если он попытается проникнуть в заведение общепита первого разряда в таком виде?! Совершенно не важно, что на улице день и главное гуляние еще не началось. Ведь тут хорошие люди кушают, а также могут быть иностранцы, потому что развился туризм.
Корольков хотел сказать: "Ты куда?", но оборванец его опередил.
- Места есть? - спросил он.
Швейцар остолбенел.
- Ты чо, оглох ли, чо ли, дядя Ваня?
Как в дурном сне.
- Ну и стой, молчи, раз ты такой молчун, - резюмировал оборванец и прошел в зал.
Дядя Ваня хотел коршуном кинуться за ним вслед и победить, но вдруг почувствовал, что силы оставляют его тело и он сейчас свободно может хлопнуться в обморок, чего с ним не бывало в течение шестидесяти лет долгой и трудной жизни. От оборванца исходило такое ужасное магнетическое влияние, что Королькову безумно захотелось старательно вычистить щеточкой всю его гнусную одежду. Причем вычистить бесплатно, а этого Корольков не допускал до себя даже в самые горькие дни своей жизни, когда служил в шашлычной около Речного вокзала. В шашлычной, весь коллектив которой в одно прекрасное время отправили за хорошие дела куда надо.
- Господи Иисусе, - прошептал сходящий с ума швейцар.
А оборванец уже сидел между тем за столиком близ окошечка, и на него оглядывались. Подошла официантка и тоже хотела что-то сказать, но он ей и рта раскрыть не дал.
- Здравствуйте, девушка. Как поживаете? – вежливо осведомился оборванец.
- Ничего, - мямлила официантка, не понимая, что такое происходит.
- А как вас зовут?
- Анюта.
- Так вот, дорогая Анюточка. Я тут меню посмотрел, и что-то ничего мне, это самое, не подходит. Скажите, вы сегодня обедали?
- Обедала, - шептала официантка.
- Вот и отлично. Принесите мне все, что вы сегодня ели, плюс грамм триста коньячку.
Официантка попятилась и споткнулась о ковровую дорожку, шикарно устилавшую проход между столиками. Она попятилась, споткнулась и упала, отчего ее юбочка несколько задралась и показались краешки комбинации.
Оборванец ловко выскочил из-за стола, ловко подал потерявшейся официантке руку с обглоданными ногтями и любезно поинтересовался:
- Что это с вами? Устала, бедненькая. Попробуй-ка за нами за всеми поноси.
И возвратился за столик, крикнув Анюте вслед: "Сигарет еще, "Столичных" или "Варны"".
А высунувшуюся комбинацию он приметил. Комбинация была не простая, а красно-зеленая, в полоску.
Естественно, что к такому чучелу никто не подсаживался, и оборванец скучал. Он барабанил пальцами по столу и хмурился.
А время было действительно дневное, и главное гуляние еще действительно не началось, почему и метрдотель Марья Михайловна отсутствовала. Глядишь, будь она на месте, все бы обернулось по-другому, а так Анюте и посоветоваться оказалось не с кем. Все девочки бегали, а с поваром советоваться было бесполезно, ибо повар являлся натуральным дураком и мог насоветовать разве что какую-нибудь чушь.
Поэтому она нагрузила поднос едой и обреченно вышла в зал.
Оборванец сидел по-прежнему один, но уже где-то подстрелил закурить. Он пускал дым колечками, и кольца, надо сказать, у него получались замечательные - тугие, плотные. Он их надевал на палец, и они на пальце таяли.
- Полсолянки, люля-кебаб и компот, - сказала бедная Анюта.
- И коньячку, и сигарет.
Анюта молчала.
- И что-нибудь к коньячку: лимончик, семги принесите.
- Семги у нас нет никогда.
- А что есть копченое, вкусненькое?
- Теша нототении.
- Эх, тащите хоть и эту вашу тещу, - сострил оборванец. - А вообще-то я не ожидал, что официанты так
обедают.
- Как так?
- Скудновато, скудновато.
- С нас же высчитывают.
Оборванец засмеялся.
- Я так отсюда голодный уйду. Мяса! Дайте мне больше мяса!
Произнося последние слова, он несколько повысил голос, и слова получились немного визгливые. Но официантка не вздрогнула.
- Хорошо. Шашлык будете есть?
- Буду, буду. Отлично.
И она принесла. Оборванец вкусно обедал, выпивал и покуривал. Он очень наслаждался жизнью.
Но когда Анюта подала счет, странный посетитель решительно отложил бумажку в сторону.
- Нет! Не говорите мне о деньгах! Мне больно! Этого не измерить деньгами. Лучше скажите, когда вы заканчиваете работу.
- В двенадцать, - отвечала ошалевшая официантка. - Но я еще полчаса считаю выручку.
- Все ясно, - усмехнулся оборванец. - Все понятно.
Выручка. Дайте-ка мне ваш домашний адресок. Я приду к вам сегодня ровно в час ночи.
Хотите верьте мне, хотите нет, но официантка дала ему свой адрес. Вывела мертвой рукой на том же самом счете, где значились съеденные оборванцем двенадцать рублей сорок восемь копеек.
- До скорой встречи, - сказал оборванец и исчез, почтительно сопровождаемый швейцаром, который взял под
козырек и долго смотрел ему вслед.
Он ушел, а куда ушел - это нам неизвестно.
Зато все известно про официантку Анюту.
Она работала. Она разносила, принимала, подавала, считала, улыбалась, а потом пришла в свою пустую однокомнатную кооперативную квартиру и стала смотреться в зеркало.
Нового ничего не увидела. На нее глядела женщина страшненькая, сухонькая, лет тридцати, с золотым зубом. Начинающаяся сеточка морщинок. Тонкие губки накрашены перламутровой помадой.
- Чушь, - сказала Анюта.
И часы пробили час.
- Чушь, - повторила Анюта через пять минут. -Чушь. Чушь.
И начала переодеваться.
За стенкой развлекались. Слышалось пение "Хмуриться не надо, Лада".
- Не надо, - сказала одинокая официантка, снимая синее форменное платье, развязывая черный галстук с
широким узлом, распуская волосы.
И тут прозвенел звонок. Анюта накинула халатик, открыла. И сразу поняла, что оборванец порядком пьян.
- Пардон. Задержался в одном месте, - объяснял он, покачиваясь.
Та же гаденькая одежда, то же гаденькое все.
- Уходите. Вы пьяны! - с тоской сказала Анюта.
- Ну, пьян. А почему я должен уйти? - возражал оборванец. - Пустите меня, и я ничего вам не сделаю.
Официантка молчала.
- Ну чо ты? - оборванец обнял Анюту.
И она его впустила.
- Только не подумайте, что я... - сказала она.
- А я и не думаю, - сказал оборванец.
- И не надейтесь, что я...
- А я и не надеюсь.
- Будете пить чай?
- Буду.
Они молча пили чай. Тихо тикали часы. Они молча пили чай.
- Вкусный чай, - сказал оборванец.
- Вкусный чай, - повторил оборванец и обнял Анюту.
Вкусный чай...
- Не надо, - сказала Анюта.
- Нет, надо, - сказал оборванец.
- Ну не надо, - шептала Анюта.
- Надо, надо. Ох, милая! Надо, надо.
- Я тебя очень прошу. Погоди! Постой!
И она села в постели. Оборванец лег на спину. На полу валялась одежда: красно-зеленая комбинация, халат и оборванцевы тряпички.
- Давай покурим, - сказала официантка, и у ней что-то пискнуло в горле.
- Ну, давай хоть покурим, - горько сказал оборванец. - Это что за черт? Неужели я и отсюда уйду голодный? -Это что же за черт?
Они закурили. В окно светил ясный месяц. Алели точечки сигарет.
- А где твой муж? - полюбопытствовал оборванец.
- Муж - объелся груш, - туманно пояснила Анюта.
- Ага. Понятно. Бельишко у тебя шикарное.
- Французское.
- Ну? - оборванец привстал.
- Да ну? - повторил он. - Врешь!
- Чего это я буду врать.
- Вруби свет.
И при свете действительно оказалось бельишко французским. Марка имелась- фирма "Карина".
- Во дает, - сказал оборванец.
И потушил свет. И к ней.
- Давай, давай, давай!
А она:
- Я, ох, милый ты мой, хороший, я, ох, милый ты мой, лапушка ты моя ненаглядная, я сегодня никак не
могу, не могу, ну ты понимаешь? не могу я сегодня, ну не могу, ну не могу.
- Вот так дела, - сказал оборванец, остывая. - Совсем как в том анекдоте.
- Расскажи анекдот, - попросила Анюта.
- Анекдот? Слушай. Это мужик приходит домой, а жена ему говорит, вот как ты мне сейчас. А он: "Вы что все, сговорились сегодня, что ли?"
- Ты что? Ты уже сегодня был у какой-то женщины? - вспыхнула Анюта.
- Ты чо ты, чо ты, - испугался оборванец. - Это же анекдот, я к слову.
- Смотри у меня, - надменно сказала Анюта.
Оборванец засмеялся и опять стал к ней приставать.
- Милый, лапушка. Я ж тебе сказала. Я правда не вру. Вот ей-бог.
- А тогда давай как-нибудь по-другому, - лукаво сказал оборванец.
- Это как еще по-другому? - помолчав, спросила Анюта.
- По-французски давай?
- Это как?
И оборванец объяснил, как, по его мнению, протекает французская любовь.
- Подлец! - Анюта выпрямилась. - Ишь чего захотел! Подлец! Я тебе щас всю морду расцарапаю! Подлец!
- Почему подлец? - мирно оправдывался оборванец. - Я читал в научной книжке, мне один давал. Там
написано, что это вовсе не извращение, а все в порядке, если партнеры любят друг друга и чистые.
- Подлец! Подлец! Я к нему, как к порядочному, а он - вон оно что! Подлец! Убирайся!
- Ну чо ты, чо. Ну уж ладно.
Анюта заплакала. Она поплакала и уснула.
А оборванец опять закурил. Он встал, походил по комнате и разглядел в темноте все: добрый шифоньер, телевизор, радиолу, трельяж.
- Богатая, - пробурчал оборванец. - Официанты все богатые. Они нас обкрадывают.
И возвратился в постель. И тут наконец увидел он лицо Анюты - страшненькое, и тут наконец увидел он тело Анюты - бедное, детское. Она лежала, съежившись, и тихонько посапывала.
- И какой-нибудь мальчик босой называть будет "мамочка" гимназистку с пушистой косой, - тихо спел оборванец.
Бедное, детское.
Оборванец застонал. И выругался.
Он застонал, выругался и тоже уснул. Они оба спали. Страшненькая Анюта и оборванец. Во сне они обнялись, а в окошко все светил и светил ясный месяц.
Когда Анюта проснулась, то было уже утро, а оборванца, наоборот, не было. Зато имелась записка. "Анюта! Я тебя очень полюбил. Ты мне запала в сердце. Я тебя буду вспоминать, а через два дня приду. Будь дома. Целую. Твой Юра". И внизу подписано: "Я у тебя взял в сумочке четыре рубля. Я потом отдам. Целую еще раз. Юра".
- Как же! Отдашь! - сказала Анюта и в сердцах изорвала записку.
Эти два дня она как раз не работала. У них был такой график, что сутки работаешь, а потом два дня отдыхаешь. И два дня она не находила себе места.
Была у Вали, у Кати. Отстояв очередь, приобрела в ЦУМе пальто джерси. И шло время, и не шло время, и шло, и не шло. И прошли два дня, и прошли три дня, и прошли четыре дня. И она работала, и она отдыхала, и снова работала, а он все не появлялся
По вечерам смотрела телевизор. Жила же раньше, жила и теперь. Смотрела телевизор.
И вот как-то раз, кстати в пятницу, она увлеклась передачей под названием "02", которую организовывает милиция.
Анюта с интересом смотрела, как они кого поймали. И как ничего нельзя написать, а потом зачеркнуть, потому что есть очень специальные приборы, которые все это дело просекут. Милиционер, как фокусник, велел одному мужику что-нибудь написать и зачеркнуть, а потом немного повозился и объявил: "Здесь было написано "проба пера". "Правильно, - сказал мужик. - Правильно. Вы, Иван Иванович, угадали совершенно правильно".
Анюте захотелось чаю. Она пошла на кухню, а когда вернулась, то сердце у ней упало. С экрана на нее глядел Юра. Крупным планом. Глядел, а потом план сменился, и она увидела, что он понуро сидит за столом, лейтенант задает вопросы, а Юра отвечает.
- Что ж. Нам все понятно, - сказал лейтенант и повернулся к телезрителям.
- Перед вами Климов Юрий Михайлович, 1935 года рождения. Нигде не работает. Последнее место работы не
помнит. Говорит, что служил в цирке, а иногда, что был пожарником, сторожем.
- Что ж, циркач он знатный, - пошутил лейтенант. - Основная специальность гражданина Климова - облапошивание слишком легковерных граждан, а в основном - гражданок. Он, пользуясь доверием неопытных
женщин и вымогая у них деньги, колесил по Союзу. Таких в народе зовут трутнями. Этот бич, то есть бродяга,
как мимолетное видение появляется то там, то тут. Ночует где попало, а на что живет - я вам уже объяснял. Последнее место жительства гражданина Климова... Аня замерла.
- Туалет железнодорожного вокзала, - выдержав паузу, сказал лейтенант и строго обратился к оборванцу: -
Как думаете дальше жить, Климов?
- Я исправлюсь, - глухо пообещал трутень.
- Что ж, я думаю, у вас будет для этого достаточно времени, - сказал лейтенант и твердо заявил: - Гражданин Климов осужден по статье... И назвал статью. Бродяжничество, тунеядство, то, се. - ...на год и шесть месяцев исправительно-трудовых работ.
Анюта как в чем была, так и выскочила на улицу. А на улице, по случаю завершения трудовой недели, гуляли и пели люди.
- У нас сейчас, наверное, тоже поют, - мелькнуло у Анюты. - Мальчики играют, Жора в барабан бьет, а гости поют, пляшут.
В телефонной будке, к счастью, никого не оказалось. Аня набрала "09".
- Да, алё.
- Как можно позвонить на телевизор?
- На какой еще телевизор?
- Ну, на телевизор, где показывают.
- Что вы говорите такое?
- Ну, телевизор, где показывают.
- На студию телевидения, что ли?
- Ну.
- Выражайтесь яснее, - буркнула телефонистка. - А то - телевизор.
И через некоторое время сказала:
- Два – двенадцать - двадцать два.
Два и двенадцать и двадцать два.
- Алё, это студия телевидения?
- Да. Вас слушают, - раздался веселый голос.
- Мне нужно Климова. Скажите ему, что Анюта, мол, зовет. Он знает.
- Климов? Сейчас я посмотрю.
Посмотрел.
- Климов? Но позвольте, у нас нет такого.
- Мне Климова надо.
- Послушайте, вы, Анюта, какого вам нужно Климова? Вы куда звоните? У нас нет Климова.
- Есть. Там у вас "ноль-два" идет. Он там. Ему дали полтора года. Если нельзя, так пусть хоть под конвоем
приведут. Мне ему надо сказать. Ой, дяденька! - официантка вдруг заплакала. - Ой, дяденька, ну я очень прошу, ну очень. Позови, сделай, а я в долгу не останусь. Честное слово.
Дяденька растерялся.
- Эй! Эй ты там! Не плачь. Да не плачь же ты. Не могу я его позвать.
- Не можешь, гад! Ничего вы не можете!