Бенно принимал Дафну за Монику Штайерман, потом между ним и Винтером что-то произошло. Разрыв Дафны с Бенно явился результатом именно этого инцидента, равно как и последовавшее за разрывом падение Бенно. Будучи женихом Штайерман, он мог рассчитывать на любой кредит, сам по себе - ни на малейший. Тут я насторожился. Версия Линхарда вступала в противоречие с фактами. Ведь Дафна порвала с Бенно лишь после того, как он ее избил. А Моника Штайерман отреклась от Бенно лишь после того, как с ним порвала Дафна. Далее Винтер и Людевиц знали, что Дафна - не Моника Штайерман, и не только они знали. Не так это просто, чтобы один человек выдавал себя за другого, сведя к нулю собственную личность, здесь требуются и другие посвященные. Среди представителей городской власти об этом наверняка кое-кто был осведомлен. А уж про Колера и говорить нечего. Об этом мне, кстати, рассказывала настоящая Моника Штайерман. Короче, об этом могли знать очень и очень многие. Ловушка же, в которую я угодил по словам Мокка, могла состоять лишь в том, что я вольно или невольно усвоил эту всеобщую веру в невинность Колера, хотя сам и не разделял ее. Я просто как бы согласился поддержать ее, потому что принял его поручение. Поддавшись ложному допущению, что убийца не Колер, я неизбежно должен был выйти на другую кандидатуру: если Цезаря убил не Брут, значит, его убил Кассий, если не Кассий, то Каска. Вполне возможно. Возможно даже, что слух о невинности Колера пошел не от директора тюрьмы и не от охранников, а от меня. Откуда начальник узнал о данном мне поручении? Мёзер, охранник, присутствовал, когда Колер мне его давал, чета Кнульпе, Елена, Фёрдер, личный секретарь Колера, без сомнения, еще некоторые юристы, ну, потом Линхард, а из людей Линхарда кто? Еще об этом знала Ильза Фройде. Будет ли эта молчать? Возможно, поручение Колера давно уже стало темой общегородских пересудов, и хотя лично я был убежден, что Колер совершил убийство из чисто научного интереса, но благодаря поручению мои поиски уводили от Колера, вместо того чтобы вести к нему. Не в этом ли заключался смысл его поручения? И, поставляя ему отчеты о своих изысканиях, не сам ли я давал ход недоступному для моего ума маневру? Но положение у меня было безвыходное. Не сегодня-завтра Линхард предъявит счет. Мне нужны деньги, а их единственным источником может быть только Колер. Значит, надо пахать дальше. Несмотря на все сомнения. Или есть какой-нибудь другой выход? Мне пришла в голову мысль наведаться к моему прежнему шефу Штюсси-Лойпину и обсудить ситуацию с ним. Сперва я колебался, потом решил к Штюсси-Лойпину не ходить, отчеты не представлять, и будь что будет. А потом окончательно перестал колебаться. Доктор Бенно возник у меня в ночь с 30 ноября на 1 декабря 1956-го, с пятницы на субботу. Около полуночи. Я точно запомнил. Ибо в эту ночь решилась его судьба - и моя тоже. Я в третий раз перечитывал отчет, когда он рванул дверь бюро, ранее ему принадлежавшего, где за его письменным столом теперь сидел я. Бенно был рослый, крупный мужчина с длинными прядями черных волос, которые он зачесал так, чтобы прикрыть лысину. Он, шатаясь, приблизился к моему столу. Он производил впечатление человека, чрезмерно тяжелого для собственного скелета. Руками, которые казались почти детскими в сравнении с массивным телом, он оперся о столешницу и, наполовину освещенный светом настольной лампы, в упор поглядел на меня. Он был явно нетрезв, удручен и трогателен в своей беспомощности. Я откинулся на спинку кресла. Его черный костюм залоснился от долгой носки.
- Доктор Бенно, - спросил я, - где вы пропадали? Вас повсюду ищет пресса.
- А не все вам равно, где я пропадал? - пропыхтел он. - Шпет, не начинайте процесс, умоляю вас.
- Какой процесс, доктор Бенно? - спросил я.
- Который вы затеваете против меня, - ответил он хриплым голосом.
Я покачал головой:
- Доктор Бенно, никто не собирается затевать против вас процесс.
- Врете вы все, - закричал он, - врете! Вы пустили по моему следу Линхарда, Фантера, Шёнбехлера, Фойхтинга. Вы натравили на меня прессу. Вам известно, что у меня были причины убить Винтера.
- Но убил его Колер, - ответил я.
- Вы и сами уже в это не верите. - Он трясся всем телом.
- Напротив, в этом никто не сомневается, - пытался я его успокоить.
Бенно в упор поглядел на меня, промакнул лоб грязным носовым платком.
- Вы начнете процесс, - тихо добавил он, - а я погиб, я знаю, что погиб…
- Помилуйте, доктор Бенно, - ответил я.
Он, шатаясь, побрел к двери, медленно открыл ее и ушел, не удостоив меня больше ни единым взглядом.
Алиби. Меня опять прервали. Вмешалась судьба. На сей раз в лице Лакки. И еще одного субъекта, которого он представил как Маркиза. (Поскольку, начав писать, я отстранился от участия в роковом действии, куда ввязался как активный участник, мне надлежит теперь называть вещи своими именами. Итак, среди преступного мира я и сам заделался преступником. Не сомневаюсь, господин прокурор, что подобное признание встретит полное ваше одобрение, но я должен сделать одну оговорку: к этому преступному миру я причисляю и вас, и то общество, которое вы представляете по долгу службы, а не только Лакки, Маркиза и самого себя.) Что до этого человекоподобного субъекта, то его занесло к нам из Невшателя. Вместе с открытым "ягуаром". Во всю вывеску улыбочка, словно этот тип заявился прямиком из Ко, а манеры такие, будто он торгует высокосортным мылом. Дело было в десятом часу вечера. В воскресенье (эту часть отчета я пишу в конце июля 1958 года - слабая попытка хоть как-то упорядочить свои записи). На улице бушевала гроза, гулкие, страшные раскаты грома, дождь еще лил, но это не приносило облегчения, было по-прежнему душно и муторно. Этажом ниже гремели псалмы: "Рухни мир в объятья Христовы, к гибели страшной все мы готовы!", и еще: "Дух святой, под бури гром грешников сожги живьем!" Лакки как-то смущенно пощипывал свои усики и вообще вроде бы нервничал, да и его апостольские глаза светились задумчивым блеском, какого я никогда прежде в них не наблюдал: Лакки явно о чем-то размышлял. Оба были в плащах, но почему-то почти сухих.
- Нам нужно алиби, - наконец робко выдавил из себя Лакки. - Маркизу и мне, на последние два часа.
Маркиз заулыбался умильно.
- А до этого?
- До этого у нас такое алиби, что не подкопаешься, - сказал Лакки и пытливо на меня глянул. - До этого мы сидели с Гизелой и Мадленой в "Монако".
Маркиз утвердительно кивнул.
Я поинтересовался, не видел ли кто, как они ко мне входили. Лакки, по обыкновению, был настроен оптимистично.
- Узнать нас никто не мог, - заверил он меня. - На этот случай зонтик - незаменимая вещь.
Я задумался.
- А куда вы дели зонтики? - спросил я, потом встал из-за стола и запер в ящик свои записки.
- Внизу. Мы их поставили за дверью в подвал.
- Это ваши зонтики?
- Нет, мы их нашли.
- Где?
- Тоже в "Монако".
- Значит, два часа назад вы их взяли с собой на прогулку?
- Так ведь дождь шел.
Лакки с огорчением заметил, что его ответы меня не вдохновляют. Он с надеждой извлек из своего плаща бутылку коньяку "Наполеон", и Маркиз в свою очередь тоже наколдовал бутылочку.
- Недурно, - кивнул я, - это уже по-человечески.
После чего каждый из них выложил на стол по тысячефранковой бумажке.
- Мы народ щедрый, - сказал Лакки.
Я отрицательно замотал головой и выразил сожаление:
- Дорогой Лакки, я принципиально не намерен садиться за дачу ложных показаний.
- Усек, - сказал Лакки.
Оба подкинули еще по тысяче.
Я оставался неумолим.
- И с зонтиками у вас какая-то мура получилась, - констатировал я.
- Полиция ищет нас не из-за зонтиков, - вставил Лакки, хотя ему явно было не по себе.
- Но из-за зонтиков она могла напасть на ваш след, - выразил я свои сомнения.
- Вас понял, - сказал Лакки.
Оба пожертвовали еще по тысяче.
Я даже удивился:
- Вы, никак, миллионерами стали?
- Ну, бывают же у людей доходы, - уклончиво ответил Лакки. - Когда нам выплатят остаток, мы сразу сделаем ноги. Куда-нибудь за границу.
- Какой такой остаток?
- Остаток гонорара, - пояснил Маркиз.
- Какого гонорара? - спросил я еще более недоверчиво.
- За поручение, которое мы выполнили, - уточнил Лакки. - Как только мы будем в Ницце, я передам тебе Гизелу и Мадлену.
- Я тоже передам вам своих девочек, - заверил меня Маркиз. - Невшательки очень практичные.
Я тщательно осмотрел тысячефранковые бумажки, сложил и сунул в задний карман брюк. Лакки хотел посвятить меня в подробности, но я не дал ему договорить.
- Уговор дороже денег: я не знаю, зачем вам понадобилось алиби и знать не желаю.
- Пардон, пардон, - извинился Лакки.
- А ну выкладывайте ваши сигареты, - скомандовал я тогда. Лакки был весь прямо нашпигован сигаретами: "Кэмел", "Данхилл", "Блек энд уайт", "Сьюпер кинг", "Пикадилли". На столе росла гора пачек.
- Одна подружка держит киоск, - объяснил он извиняющимся тоном.
- А что курит господин Маркиз?
- Вообще почти не курю, - смущенно прошептал тот.
- У тебя что, и сигарет при себе нет?
Маркиз отрицательно замотал головой.
Я снова сел за письменный стол. Пора было действовать.
- Теперь будем с вами курить полчаса подряд. Как можно больше. И скорей. Я - "Кэмел", Лакки - длинные "Сьюпер кинг", а Маркиз, господи помилуй, - "Данхилл". Курить так, чтобы можно было прочесть марку, потом гасить и все складывать в одну пепельницу. Под конец каждый прихватит с собой початую пачку.
И мы начали дымить как одержимые. Вскоре мы освоили новый метод: раскуривать по четыре сигареты сразу, а уж потом они сами догорят. За окном по новой разбушевалась гроза, этажом ниже заныли псалмопевцы: "Убей, господь, наш мерзкий род, убей, Христос, и наш приплод. Ведь мы тебя распяли. И дух святой попрали".
- По-честному я вообще не курю, - стонал Маркиз. Ему было до того плохо, что он даже начал походить на человека.
Спустя полчаса в пепельнице высилась гора окурков.
Воздух в комнате стал прямо опасным для жизни, потому что мы закрыли окна. Покинув комнату, мы побежали по лестнице и этажом ниже угодили прямо в руки полиции: впрочем, сегодня полиция явилась не ради нас, а ради "Святых Ютли". Нажаловались соседи, которые предпочитали сойти в ад без псалмов. Толстый Штубер из полиции нравов тряс дверь, два его спутника, обычные патрульные полицейские, злобно глядели на нас. Мы все трое были им хорошо известны.
- Но как же так, Штубер, - полюбопытствовал я, - вы ведь из полиции нравов. Какое вам дело до святых?
- Приглядывайте лучше за своими святыми, - буркнул Штубер, давая нам дорогу.
- Потаскуший адвокат, - еще крикнул мне вслед один из полицейских.
- Может быть, нам уж лучше тогда сразу топать в полицейское управление?! - стонал Лакки.
Встреча с полицией совершенно его деморализовала. Маркиз, по-моему, вообще начал со страху читать молитвы. Я уже чувствовал, что ввязался в очень сомнительное дело.
- Ерунда, - пытался я их приободрить. - Ничего удачнее, чем встреча с полицией, просто быть не могло.
- А зонты…
- Я их перепрячу.
Свежий воздух привел нас в чувство. Дождь прекратился. На улицах царило оживление, а на Нидердорфштрассе мы прямиком последовали в "Монако". Гизела еще была там, Мадлена ушла (теперь я по крайней мере знаю, как ее зовут), но зато там были еще Коринна и Полетта, две новенькие на службе у Лакки, только-только импортированные из Женевы, и все три в роскошном виде, сообразно с ценой, и при каждой - уже несколько кавалеров.
- До чего ж Маркиз зеленый! - замахала нам Гизела. - Что вы с ним сделали?
- Два часа резались в карты, - объяснил я, - и Маркизу пришлось курить с нами на равных. В наказание за то, что он хочет увести тебя у Лакки.
- Je mʼen suis pas rendue compte, - сказала Полетта.
- Дела надо обделывать без шума.
- Et le résultat?
- Теперь я твой адвокат, - сказал я. Полетта очень удивилась. А я повернулся к Альфонсу. У бармена была заячья губа, и он перемывал рюмки за стойкой. Я потребовал виски. Альфонс выставил нам три смеси "сиксти-найн". Я залпом выпил свою, сказал бармену: "Господа заплатят" - и покинул заведение. Не успев отойти от "Монако" шагов на десять, я услышал, как позади остановилась машина. И мог издали наблюдать, как начальник вместе с тремя детективами из комиссии по расследованию убийств вошел в бар. Я юркнул за угол и свернул в первую попавшуюся забегаловку. Мне и дальше повезло (должно же хоть когда-нибудь): когда час спустя я вернулся к себе, Штубер и двое патрульных успели покинуть дом на Шпигельгассе. Все было тихо, братья Ютли, должно быть, тоже удалились. Оба зонтика я нашел за дверью в подвале и хотел уже спуститься, чтобы хорошенько их запрятать, но тут меня осенила другая идея. Я поднялся наверх. Перед обиталищем секты все было тихо, и дверь не закрыта, в противном случае я открыл бы ее собственным ключом, благо он, как это часто бывает в старых домах, подходил для всех дверей.
Я вошел в переднюю. Сюда еле-еле пробивался свет с лестничной площадки. Возле дверей стояла подставка, и в ней уже было несколько зонтов. Я сунул два своих мокрых зонтика к остальным, тщательно запер дверь и поднялся к себе. Войдя, зажег свет. Окно было распахнуто. В кресле сидел начальник.
- Здесь много курили, - сказал он, бросая взгляд на полную окурков пепельницу. - Пришлось открыть окно.
- Ко мне заходили Лакки и Маркиз.
- Маркиз?
- Да, один тип из Невшателя.
- Настоящее имя?
- А мне ни к чему.
- Генри Цуппей, - сказал начальник. - Ну, и когда же это они у вас были?
- С семи до девяти.
- А дождь уже шел, когда они заявились? - спросил начальник.
- Они прибежали как раз до дождя, - отвечал я, - чтоб не промокнуть. А почему вы спрашиваете?
Начальник еще раз бросил взгляд на пепельницу.
- Штубер из полиции нравов видел вас, Лакки и Маркиза, когда вы в девять часов покидали свою лавочку. Куда вы потом направились?
- Я?
- Вы.
- В "Хёк". Я там выпил два виски, а Лакки и Маркиз потом перешли в "Монако".
- Это я знаю, - сказал начальник. - Я их там арестовал. Но теперь мне придется их отпустить. У них есть алиби. Они у вас курили. Два часа подряд.
Он снова перевел взгляд на пепельницу.
- Я вынужден поверить вам на слово, Шпет. Человек, озабоченный судьбами справедливости, не станет устраивать алиби двум убийцам. Это было бы слишком абсурдно.
- А кого они убили? - спросил я.
- Дафну, - ответил начальник. - Девушку, которая выдавала себя за Монику Штайерман.
Я сел за стол.
- Я знаю, вы в курсе, - продолжал начальник, - вы побывали у настоящей Моники Штайерман, которая отреклась от ложной, ну Дафне и пришлось идти на панель. Не согласовав предварительно этот вопрос ни с Лакки, ни с Цуппейем. А теперь ее нашли мертвой в "мерседесе", на стоянке у Хиршенплац. Примерно в половине девятого. Она подъехала в семь, но из машины выходить не стала. Гроза была жуткая. Ну, у Лакки и Цуппейя теперь есть алиби, а плащи не промокли. Придется мне их выпустить, - он промолчал. - На редкость красивая девушка, - сказал он потом. - Вы с ней спали?
Я не ответил.
- Впрочем, это и не важно, - сказал начальник и, раскурив неизменную свою "Байанос", закашлялся.
- Вы слишком много курите, начальник.
- Я знаю, Шпет. Мы все слишком много курим. - Он снова покосился на пепельницу. - Впрочем, я вижу, вы проявляете известное участие. Ладно, я тоже проявлю к вам известное участие: такого темного человека, как вы, мне еще в жизни встречать не доводилось. Неужели у вас нет ни одного друга?
- Не люблю заводить врагов, - отвечал я. - Вы меня допросить хотите, что ли?
- Нет-нет, всего лишь проявляю любопытство, - уклончиво отвечал начальник. - Вам ведь еще нет и тридцати?
- Я просто не отлынивал от занятий, я не мог себе это позволить.
- Вы были самым молодым из наших адвокатов, - продолжал начальник. - А теперь вы вообще не адвокат.
- Да, контрольная комиссия выполнила свой долг, - подтвердил я.
- Ах, если бы я мог разгадать, что вы за человек такой, мне было бы тогда легче вас понять. Но разгадать вас я не могу. Когда я первый раз пришел к вам, на меня произвела впечатление ваша борьба за справедливость, и я сам себе показался жалким, но теперь ничто в вас мне не нравится. В алиби я, так и быть, вам еще поверю, но в то, что вас тревожат судьбы справедливости, я вам уже не поверю.
Начальник встал.
- Мне вас жалко, Шпет. Я вижу, что вас запутали в нелепую историю, и если вы сами при этом становитесь нелепым, помочь тут ничем нельзя. Думаю, именно поэтому вы уже не дорожите собой. От Колера есть какие-нибудь вести?
- Да, с Ямайки, - отвечал я.
- Давно он в отъезде?
- Больше года. Почти полтора.
- Человек так и колесит по нашему шарику. Впрочем, может, он скоро вернется.
С этим начальник ушел.