- Господин Шпет, - начал он нашу беседу, - заключенный Исаак Колер пожелал, чтобы вы его посетили. Я разрешил ваше посещение, вы будете беседовать с Колером в присутствии охранника.
От Штюсси-Лойпина я слышал, что тот может беседовать со своими клиентами без свидетелей.
- Штюсси-Лойпин пользуется нашим доверием, - ответил директор на мой вопрос. - Не хочу сказать, что вы им не пользуетесь, просто мы вас еще не знаем.
- Понятно.
- И еще одно, господин Шпет, - продолжал директор уже более приветливым тоном. - Прежде чем вы начнете говорить с Колером, я хотел бы рассказать вам, какого я мнения об этом заключенном. Возможно, это вам пригодится. Не поймите меня превратно. В мои обязанности не входит выяснять, почему люди, порученные моему надзору, оказались здесь. Это меня не касается. Мое дело - исполнение приговора. И ничего более. Вот почему я не намерен рассуждать и о преступлении Колера, но, признаюсь вам честно, этот человек приводит меня в недоумение.
- В каком смысле?
Директор слегка замялся, потом сказал:
- Он кажется абсолютно счастливым.
- Можно только радоваться, - заметил я.
- Не знаю, не знаю, - ответил директор.
- В конце концов, у вас действительно образцовое заведение.
- Стараюсь, как могу, - вздохнул директор. - И все-таки согласитесь, если мультимиллионер счастлив, отбывая срок, в этом есть какое-то неприличие.
По тюремной ограде прогуливался крупный, жирный дрозд, привлеченный пением, щебетом и свистом благоденствующих в своих клетках птичек, чьи голоса порой с необычайной силой доносились из зарешеченных окон, и питающий, должно быть, тайную надежду, что ему тоже позволят здесь остаться. День был жаркий, судя по всему, снова воротилось лето, над дальними лесами собирались облачка, а из деревни доносился бой церковных часов. Ровно девять.
Я раскурил сигарету. Директор придвинул мне пепельницу.
- Господин Шпет, - продолжал он, - вообразите заключенного, который смеет прямо с порога заявить вам в лицо, что у вас превосходное заведение, усердные охранники, что сам он вполне счастлив и ничего не желает. В голове не укладывается. У меня это вызвало отвращение.
- Почему же? - удивился я. - Разве у вас и в самом деле не усердные охранники?
- Ну, разумеется, усердные, - ответил директор, - но судить об этом надлежит мне, а не арестанту. Коль на то пошло, в аду не ликуют.
- Разумеется, - поддакнул я.
- Я тогда совершенно вышел из себя, потребовал строжайшего соблюдения всех правил внутреннего распорядка, хотя, согласно указанию департамента юстиции, должен был отнестись к нему с предельной мягкостью и хотя нигде на свете правилами тюремного распорядка заключенному не возбраняется чувствовать себя совершенно счастливым. Но я ощущал полнейшую растерянность, чисто эмоциональную. Господин Шпет, вы должны меня понять. Колер получил обычную одиночку со строгим режимом, без освещения - вообще-то говоря, это запрещено, - однако уже спустя несколько дней я замечаю, что охранники его любят, я бы даже сказал - почитают.
- А теперь?
- А теперь я с ним смирился, - буркнул директор.
- И тоже его почитаете?
Директор задумчиво поглядел на меня.
- Видите ли, господин Шпет, когда я сижу у Колера в камере и слушаю, как он рассказывает, от него, черт побери, исходит какая-то сила, я бы сказал, надежда, впору самому уверовать в человечество и во все доброе и прекрасное, он и нашего пастора увлекает своими речами, это поистине какая-то липучая зараза. Но, благодарение богу, я трезвый реалист и не верю, что бывают абсолютно счастливые люди. И тем паче - что они бывают в тюрьмах, как мы ни стараемся облегчить жизнь наших поднадзорных. Мы не звери, в конце концов. Но преступники - они и есть преступники. Вот почему я еще раз говорю вам: этот человек может быть очень опасным, должен быть очень опасным. Вы делаете только первые шаги на своем поприще, поэтому будьте вдвойне осторожны, чтобы не угодить в его ловушку, а всего бы лучше для вас вообще с ним не связываться. Разумеется, я просто советую, не более того; в конце концов, вы сами адвокат, вам и решать. Если б только человека не дергали до такой степени в разные стороны. Этот Колер либо святой, либо дьявол, я счел своим долгом предостеречь вас, что и сделал.
- Большое вам спасибо, господин директор, - сказал я.
- Ладно, я распоряжусь, чтобы к вам привели Колера, - вздохнул директор тюрьмы.
Поручение. Беседа с абсолютно счастливым человеком происходила в соседней комнате. Та же обстановка, тот же вид из окна. Я встал, когда охранник ввел доктора h.c. Исаака Колера. Старик был в коричневой арестантской робе, его охранник - в черной форме и смахивал на почтальона.
- Садитесь, Шпет, - сказал доктор h.c. Исаак Колер. Он вообще держался как хозяин, непринужденно и покровительственно. Я в некотором смятении поблагодарил и сел. После чего я предложил арестанту сигарету, но тот отказался.
- Я бросил курить, - пояснил он, - я решил не упускать возможности сочетать приятное с полезным.
- Это вы тюрьму считаете приятной, господин Колер? - спросил я.
Он удивленно поглядел на меня.
- А вы не считаете?
- Я в ней не сижу.
Он прямо засиял.
- По-моему, здесь прекрасно. Это спокойствие! Эта тишина! Я, надобно сказать, вел крайне рассеянный образ жизни, раньше. Из-за своего треста.
- Могу себе представить, - согласился я.
- Телефона тут нет, - продолжал Колер. - Здоровье у меня заметно улучшилось. Вот поглядите. - И он сделал несколько приседаний. - Месяц назад я бы так не сумел, - гордо пояснил он, - кстати, у нас здесь есть спортивный клуб.
- Знаю, - сказал я.
За окном все так же, полный надежд, прогуливался жирный дрозд, но, возможно, это был уже другой. Абсолютно счастливый человек разглядывал меня с довольным видом.
- Мы с вами встречались.
- Знаю.
- В ресторане "Театральный", который занимает известное место в моей жизни. Вы, помнится, наблюдали, как я играю в бильярд.
- Я ничего не смыслю в бильярде.
- До сих пор?
- До сих пор, господин Колер.
Арестант засмеялся и, поворотясь к охраннику, сказал:
- Мёзер, не будете ли вы так добры, дать нашему молодому другу огня?
Охранник вскочил и вернулся с зажигалкой.
- Конечно, господин кантональный советник, само собой, господин кантональный советник.
Охранник тоже сиял во все лицо.
Потом он снова сел, а я закурил. Доброжелательность обоих порядком меня изматывала. Я бы с удовольствием распахнул большое незарешеченное окно, но в тюрьме это, должно быть, не принято.
- Видите ли, Шпет, - заговорил Колер, - я ничем не примечательный заключенный, только и всего, а Мёзер - один из моих охранников. Превосходный человек. Он посвящает меня в тайны пчеловодства. Я уже сам почти ощущаю себя пасечником, охранник Бруннер - с ним вам тоже не мешало бы познакомиться - обучает меня эсперанто. Мы объясняемся исключительно на этом языке. Можете сами убедиться: бодрость духа, домашняя обстановка, сердечность, мир и покой. Я стал абсолютно счастливым человеком. А раньше? Господи!.. Я читаю Платона в оригинале, я плету корзины, кстати, Шпет, вам не нужна корзина?
- К сожалению, нет.
- Корзины господина кантонального советника - верх совершенства, - гордо подтвердил охранник из своего угла. - Это я научил его плести корзины, и он уже оставил далеко позади всех наших плетельщиков. Ей-богу, я не преувеличиваю.
Я снова выразил сожаление:
- Увы, мне не нужна корзина.
- Жалко, а то я с удовольствием преподнес бы вам корзину.
- Очень любезно с вашей стороны.
- На память.
- Не могу помочь.
- Жалко. Прямо до слез.
Я начал выходить из себя.
- Не могу ли я узнать, зачем меня сюда вызвали? - спросил я.
- Разумеется, можете, - ответил он. - Без сомнения, можете. У меня как-то из головы вылетело, что вы приехали с воли, что вы спешите, что вы заняты. Хорошо, перейдем к делу: тогда, в "Театральном", вы, помнится, рассказывали, что намерены стать самостоятельным.
- Я и стал.
- Да, мне докладывали. Ну и как успехи?
- Господин Колер, - сказал я, - здесь об этом едва ли уместно говорить.
- Значит, плохо, - кивнул он, - так я и думал. А расположена ваша контора в мансарде на Шпигельгассе, верно? Тоже плохо. Еще того хуже.
Это переполнило чашу. Я встал.
- Либо вы скажете мне, чего вам от меня угодно, господин Колер, либо я уйду, - грубо сказал я.
Абсолютно счастливый человек тоже встал, вдруг прямо у меня на глазах сделался могучим, необоримым и вдавил меня обратно в кресло обеими руками, опустив их, словно гири, на мои плечи.
- Не уходите, - сказал он угрожающе, почти злобно.
У меня не осталось другого выхода, кроме как повиноваться.
- Хорошо, - сказал я и притих. Охранник тоже.
Колер снова сел.
- Вам нужны деньги, - констатировал он.
- Это мы здесь обсуждать не будем, - ответил я.
- У меня есть для вас поручение.
- Слушаю.
- Я желаю, чтобы вы заново расследовали мое дело.
Я растерялся.
- Другими словами, господин Колер, вы хотите добиться пересмотра?
Он помотал головой.
- Если бы я хотел добиться пересмотра, это означало бы, что вынесенный мне приговор несправедлив. Но он более чем справедлив. Жизнь моя завершена и подшита к делу. Я знаю, здешний директор считает меня лицемером, и вы, Шпет, сдается мне, тоже. Могу понять. Но я не святой и не дьявол, я просто-напросто человек, пришедший к выводу, что для жизни достаточно тюремной камеры, а для смерти вообще достаточно койки, позднее - гроба, ибо назначение человека - мыслить, а не действовать. Действовать может любой бугай.
- Хорошо, - сказал я, - чрезвычайно похвальные принципы. Но теперь я должен за вас действовать. Еще раз расследовать ваше дело. Позволительно ли будет бугаю спросить, что вы затеяли?
- Я ничего не затеял, - кротко ответствовал доктор h.c. Исаак Колер. - Я просто размышляю. О мире. О людях. Возможно, и о боге. Но для размышлений мне нужен материал, не то мои мысли начинают кружиться в пустоте. И от вас мне не требуется ничего, кроме небольшой помощи в моих занятиях, которые вы спокойно можете рассматривать как хобби миллионера. Кстати, вы не единственный, кого я прошу о незначительных услугах. Вы знаете старину Кнульпе?
- Профессора?
- Его самого.
- Я у него учился.
- Вот видите. Теперь он вышел на пенсию, и чтобы он у меня не завял окончательно, я и ему дал поручение. Он теперь занят исследованием: итоги одного убийства. Он выясняет последствия, которые возымело и еще будет иметь несколько насильственное прекращение жизни одного коллеги. В высшей степени интересно. Он вне себя от восторга. Задача состоит в том, чтобы, исследовав действительность, точно измерить воздействие одного поступка. А ваша задача, любезнейший, будет другого рода, и в некоторой степени она противоположна тому, что делает Кнульпе.
- Каким же образом?
- Вы должны заново рассмотреть мой случай, исходя из допущения, что убийцей был не я.
- Не понял.
- Вам надо составить фиктивное предположение, только и всего.
- Но раз вы убийца, все мои предположения не имеют смысла, - возразил я.
- Нет, только так они и приобретают смысл, - отвечал Колер, - кстати, вас никто и не заставляет исследовать действительность, этим занимается наш славный Кнульпе, вам надо рассмотреть одну из возможностей, которые таит в себе действительность. Видите ли, дорогой Шпет, действительность нам и без того известна, за нее-то я и сижу здесь и плету корзины, а вот о возможном нам известно очень мало. И это естественно. Возможное почти беспредельно, тогда как действительное строго ограничено, потому что лишь одной из возможностей дано воплотиться в действительность. Действительное - это просто особый случай возможного. А потому его нетрудно представить и другим. Из чего вытекает, что нам надлежит переосмыслить действительность, дабы проникнуть в сферу возможного.
Я засмеялся:
- Не совсем обычный ход рассуждений, господин Колер.
- Да, в здешних местах принято размышлять, - ответил Колер. - Видите ли, господин Шпет, по ночам, глядя на звезды между прутьями оконной решетки, я часто задаюсь вопросом: как бы выглядела действительность, будь убийцей не я, а кто-нибудь другой. Кем бы оказался тогда этот другой? Вот на какой вопрос я и хотел бы получить от вас ответ. Я назначу вам тридцать тысяч гонорара, из них пятнадцать в качестве аванса.
Я промолчал.
- Итак? - спросил он.
- Похоже на договор с дьяволом, - ответил я.
- Я же не требую от вас душу.
- Почем знать.
- Вы ничем не рискуете.
- Возможно. Но я не вижу смысла в вашей затее.
Он покачал головой, рассмеялся:
- Хватит с вас и того, что я вижу. Остальное вас не должно волновать. От вас требуется всего лишь принять предложение, которое никоим образом не нарушает закон и которое необходимо мне для исследования сферы возможного. Все издержки я, разумеется, беру на себя. Свяжитесь с каким-нибудь частным детективом, всего лучше с Линхардом, заплатите ему сколько он попросит, денег хватит на все, и вообще действуйте по своему усмотрению.
Я еще раз обдумал это странное предложение. Оно мне не понравилось, я смутно чуял ловушку, хотя и не мог сообразить, где она.
- А почему вы обратились именно ко мне? - спросил я.
- Потому что вы ничего не смыслите в бильярде, - спокойно отвечал он.
И тут я принял решение.
- Господин Колер, - сказал я, - ваше поручение представляется мне слишком загадочным.
- Ответ можете сообщить моей дочери, - сказал Колер и встал.
- А мне не нужно время для раздумий, я отказываюсь, - ответил я и тоже встал.
Колер спокойно взглянул на меня, сияющий, счастливый, розовый.
- Вы возьметесь за это поручение, мой юный друг, - сказал он, - я знаю вас лучше, чем вы сами себя знаете: шанс - это и есть шанс, а вам он нужен. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать. А теперь Мёзер, вернемся к нашим корзинам.
И оба удалились, под ручку, не сойти мне с этого места, а я был рад, что смогу, наконец, покинуть обитель абсолютного счастья и по возможности скорее. Я слинял в прямом смысле слова. Исполненный твердой решимости не ввязываться в это дело и никогда больше не видеть Колера.
Но я согласился. Хотя даже наутро все еще хотел отказаться. Я чувствовал, что на карту поставлена моя адвокатская репутация, пусть даже репутации как таковой у меня еще не было. Но предложение Колера не имело смысла, какой-то фокус, ниже достоинства моей профессии, откровенная возможность дуриком заработать много денег, против чего восставала моя гордость. В те времена я еще хотел оставаться незапятнанным, мечтал о настоящих процессах, о возможности приносить людям пользу. Я написал кантональному советнику письмо, где вторично сообщал о своем решении. На этом дело для меня было закончено. С письмом в кармане я вышел из своей комнаты на Фрайештрассе, как выходил каждое утро, в девять ноль-ноль, намереваясь по обыкновению для начала посетить "Селект", позднее наведаться в свою контору (мансарда на Шпигельгассе), а еще позднее - прогуляться по набережной. В дверях я раскланялся со своей квартирной хозяйкой, зажмурился от яркого света, глядя на желтый почтовый ящик возле дверей магазина, через дорогу от меня, несколько шагов, говорить не о чем, но поскольку жизнь порой напоминает действие плохого романа, я в это гнетущее, тяжелое, из-за того, что дул фён, то есть типичное для нашего города заурядное утро между девятью и десятью часами, как уже было сказано, встретил, и вдобавок подряд, одного за другим а) старого Кнульпе, б) архитектора Фридли, в) частного детектива Линхарда.
а) Старина Кнульпе. Он заступил мне дорогу у почтового ящика. Я только было собрался сунуть в щель письмо с отказом, как он обошел меня с целой стопкой писем и начал аккуратно, одно за другим, опускать их. Как и обычно, старину сопровождала жена. Профессор Карл Кнульпе имел рост около двух метров, вид у него был изможденный: кожа да кости, напоминал он сразу и проповедника Симона Бергера и св. Николая Флюенского, только без бороды, был неухоженный и грязный, зимой и летом носил пелерину и берет. Супруга его тоже вымахала метра на два, была такая же изможденная, такая же неухоженная, тоже круглый год не снимала пелерины и берета, так что многие полагали, будто она не жена Кнульпе, а его брат-близнец. Оба были социологи и достигли известных степеней в своей области. Но хотя в жизни супруги были, что называется, водой не разольешь, в науке они враждовали не на жизнь, а на смерть и порой обрушивались в печати со злобными нападками друг на друга, он был великий либерал ("Капитализм как духовная авантюра", издательство "Франке", 1938), она - страстная марксистка, снискавшая известность под именем Моисей Штеелин ("Марксистский гуманизм реальной жизни", издательство "Ойропа-ферлаг", 1939), у обоих политическое развитие привело к одинаковым последствиям. Карл Кнульпе не получил въездной визы в США, Моисей Штеелин - в СССР, он позволил себе слишком резкие высказывания против "инстинктивных марксистских тенденций" Соединенных Штатов, она высказывалась еще беспощаднее против "мелкобуржуазного предательства" со стороны Советского Союза. Он позволил, она высказалась. К сожалению, здесь можно употреблять только прошедшее время: недели две назад грузовик Штюрцелеровской конторы по сносу старых зданий задавил обоих, его предали земле, ее кремировали согласно завещанию, которое не на шутку осложнило похороны.
- День добрый! - дал я знать о себе, все еще держа в руках письмо Колеру.
Профессор Карл Кнульпе не ответил на мое приветствие, только, недоверчиво опустив взгляд, заморгал сквозь запыленные очки без оправы, жена его (в аналогичных очках) тоже промолчала.
- Не знаю, помните ли вы меня, господин профессор, - сказал я, малость обескураженный.
- А как же, - ответил Кнульпе. - Помню. Вы изучали юриспруденцию и болтались у меня в социологическом семинаре. У вас и сейчас вид как у вечного студента. Экзамены сдали?
- Давно, господин профессор.
- Адвокатом стали?
- Так точно, господин профессор.
- Молодцом. Социалист небось?
- Отчасти, господин профессор.
- Исправный раб капитала? - осведомилась супруга Карла Кнульпе.
- Отчасти, госпожа профессор.
- У вас, должно быть, что-то есть на сердце, - установил Карл Кнульпе.
- Отчасти, господин профессор.
- Проводите нас, - сказала она.
Я их проводил. Мы прошли мимо "Павлина", письмо я так и не бросил, из внезапной забывчивости, впрочем почтовых ящиков у нас хватает.
- Выкладывайте, - приказал он.
- Я был в тюрьме, господин профессор, у доктора h.c. Исаака Колера.
- Так-так, значит, вы были у него, у нашего добродетельного убийцы. Ай-ай! Значит, вас он тоже вызвал?
- Так точно.