"Как тяжело с этими вечно капризными красавицами" – Вил глубоко, как биндюжник перед стартом, вздохнул и решил исподтишка применить свои способности, утихомирить Свету и вывести ее, наконец отсюда, без драки и увечий, минуя соперницу-секретаршу, полиглота Илонку, да и всех остальных сотрудников заодно. Но не успел: Светлана внезапно сама успокоилась, приподняла повыше подбородок и молча пошла в дверь. "Попой крутит – загляденье, – подумалось Велимиру. – Это не выучка, это природный дар, особенность походки. И собой владеет лучше, чем кажется на первый взгляд". Он почесал левую бровь, правую – эту уже на ходу, потом у него зачесался нос и Велимир чихнул. Странно, очень странно, по всем признакам, тайным и явным, она должна была бы заплакать в голос… Фил разве что подсуетился, поколдовал? Умеешь, умеешь, даже и не пытайся скрыть: прет из тебя моща, у человеков такой не бывает… Фил шел за Светланой и впереди Велимира, и тот мог без помех созерцать широкий бритый затылок, без шрамов, складок и морщин, и светлый английский пиджак, облегающий мощную спину. Да, Велимир не возражал бы выглядеть со спины так же. Впрочем… О черт, этого еще не хватало!… Словно бы из засады, к ним устремились с разных концов зала совершенно ненужные в этот момент люди – менеджеры, клиенты, опять клиенты, еще какие-то клиенты… Бамбара-чуфара и эти… лорики-морики… Вот хорошо, и этого коллегу отсечь, обязательно, чтобы на всем пути через зал никто не цеплял дурными разговорами ни его, ни Свету с Филом. Пусть так и будет.
И так и было.
– Ну и куда теперь?
– Теперь по домам, ибо все мы изготовились к конторской жизни, а нас ждут сугубо полевые работы.
– А у меня роба – унисекс! – Велимир предложил окружающим полюбоваться на его джинсы, рубашку и кроссовки, якобы позволяющие трудиться на улице и в помещении. Впрочем, он действительно собирался в этот самый трудный день недели слегка отдохнуть: отметиться на службе – и якобы поехать по клиентам насчет договоров (которые уже были подписаны в пятницу и благоразумно не помечены числом) до самого окончания рабочего дня…
– Возможно. Однако, я, как начальник и человек более строгих вкусов, настоятельно посоветовал бы тебе сменить эту ярко-желтую незнайкину рубашку на что-нибудь более скромное, сливающееся с фоном, не выделяющее тебя и нас всех из толпы. Не забывай, что наше дело тихое.
– Усек. Хотя бесполезно – Света нас из любой толпы выделит одним своим… одной свой внешностью.
– Это мы перетерпим. Светлана, не знаю, что вам говорил Арсений Игоревич, но дополню от себя и сверх его обещаний: в случае неуспеха вы получите за несколько дней труда – несколько месячных окладов, в случае успеха – несколько годовых. Вопросы будут?
– Вопросы… А… Да, конечно. Но я… мне…
– Превосходно! Продумайте их за это время, и я с удовольствием постараюсь ответить на все. Ставлю первую общую для всех нас задачу: переодеться, умыться, если надо, подготовиться, кому как кажется уместным, перекусить и ровно… в 16 часов с тридцатью минутами пополудни – встречаемся на станции метро "Спортивная", не выходя на поверхность, наверху, возле выхода с эскалаторов. Светлана, вам понятно?
– Да. А на улице или под землей?
– Так. Да, почетче бы надо… Значит – под землей, но на самой верхней станции, за турникетами, препятствующими бесплатному входу, так, чтобы вы видели выход с эскалатора, а люди, выходящие с эскалатора на станцию, на верхнюю станцию, могли видеть вас.
– А, все, я поняла.
– Точно понятно? Что наверху, но под землей?
– Да. Только я не буду подходить близко к эскалаторам, потому что там давка и толкаются. Я встану чуть подальше. И можно я тоже надену джинсы, а не дурацкую эту юбку с жакетом?
– Даже нужно.
– Вилли? Нет, не звучит. А не лучше ли – просто Вил?
– Абсолютно лучше. Но я и всяко-разно с покорностию согласен. Рубашку я надену цвета военного хаки, чтобы быть невидимым среди листвы, а джинсы переодену на темно-серые, чтобы меньше пачкались, если придется передвигаться ползком. Собьем стрелки?
– Что?
– Что собьем?
– Стрелки. Часы сверим? У нас в Пушкинском Доме все так говорят и уже давно.
– Надо же! Ладно, сверяем по "думским". Света, ваши спешат на три минуты. Всем пока.
Глава 3
Время всегда идет мне навстречу, но, собственно, кто его об этом просит? Однако сейчас, сегодня, на данный его отрезок, у меня непредвиденно создался небольшой его запас, из часов и минут, и я действительно решил вернуться домой, да переодеться, да попить кофейку земного, заварного. Или нет, сегодня днем – какао. И задуматься о пятом, о десятом, благо есть о чем. Есть о чем! Какая долгожданная и, в то же время, заранее предвиденная удача! Я ведь специалист по приключениям и охотник до них, сразу чую необычное, как раз по пословице: "рыбак рыбака".
Вы спросите, зачем мне метро, когда я могу себе позволить маршрутку, такси, или иные, более скоростные, скажем так, способы передвижения? Да чтобы чувствовать себя человеком, прошу прощения за плосковатый каламбур… Я и есть человек… в определенном смысле… некоторыми гранями своего естества. Мне нравится быть человеком, и я не устаю себе повторять это по сто раз на дню. Я дышу, ем, пью, смеюсь, целуюсь как все люди и даже лучше. Почему бы мне не позволить себе погрузиться в людские проблемы? Я и позволяю. Я договорился о встрече с другими людьми и теперь стремлюсь домой, чтобы отдохнуть, хотя и не устал, и боюсь опоздать на встречу, хотя никого и ничего не боюсь. Метро в середине рабочего дня – самый скоростной вид транспорта, и я с удовольствием им воспользуюсь
Я и такси не брезгую, когда надо, и полетами иной раз, и даже мгновенными перемещениями, однако в такое время, когда надобно самую чуточку поспешить, но при этом серьезных причин поторопиться еще проворнее – не имеется, то я не выхожу за рамки общечеловеческих возможностей. Итак, повторяю, если сравнивать с теми же такси или маршрутками, да еще сквозь центральную часть города – до меня, до жилища моего, куда быстрее добирается наша родная подземка.
На "Грибоедова" спущусь – решил я, предварительно убедившись, что оба моих новоявленных партнера ненароком не составят мне компанию – мне этого отнюдь не хотелось.
Вы никогда не засекали по секундомеру время, необходимое, чтобы эскалатор доставил вас вниз или наверх? Оно существенно различается, в зависимости от глубины расположенности станции, но уж пару минут в любом случае – отдай и не греши. Если станция самого глубокого залегания – "Площадь Ленина" – и того больше. Я либо бегу стремглав вниз по ступенькам – и тогда думать некогда, либо смирно стою, когда эскалатор наверх, или если вниз, но народу на ступеньках в две колонны, и тогда вырубаюсь в кратковременные полудумы, полугрезы о том, о сем… Грезы – это несолидные мечты, однако если нет им свидетелей и критиков, то почему бы и не pas?… Бежать по эскалатору вниз – не штука, все питерцы умеют, а если умеючи скакать, со ступеньки на третью, через одну, то скорость существенно возрастает, чем ежели тарахтеть каблуками по каждой… Да, гораздо быстрее ступать через одну, хотя бы с точки зрения травматизма. Многие ухари увлекаются погоней за мною, бегуном-провокатором, и промахиваются ногой и дальше громыхают быстрым тяжелым кубарем за моей спиной, все одно не в силах меня нагнать. Иногда и дежурная подбавит в атмосферу адреналина, остановит ленту, никого из стоящих не предупредив. Вы скажете – мелкое хулиганство? Нет, просто я очень люблю соревнования на скорость по длиннющим питерским эскалаторам. Наверх тоже можно через одну да бегом, но на такие трюки способны немногие. Я, по вредности характера, не раз и не два заводил молодых ребят, из числа тех, кто нипочем не хочет пропускать вперед эскалаторного пешехода: угадаю такого запросто, с затылка, обгоню и иду себе, с гордым пыхтением. Тот – за мной, а я чуточку ускоряюсь, но самую малость, чтобы он понимал, что обогнать меня – плевое дело. Бывало и такое, когда я, беззаботной белкой, выныриваю с эскалатора наверх, на белый свет, а за мной из последних сил чешет, хрипя, задорный спортсмен-здоровяк, но бывало редко – почти всегда попутчики сходят с дистанции. И не потому что хилые, а потому что я им задавал правильный темп, который далеко не всем чемпионам-легкоатлетам под стать. В суставах соль, в легких огонь – о, хилые потомки троглодитов, средний палец вам всем на обозрение, рыбы вяленые!… Но, как я уже говорил, находились и настырные.
Мимо меня, по правому скосу пропрыгал с противным звяком медяк, за ним второй… Нет, меня-то не надуешь: звук у них не совсем тот, у "медяков" у этих, но неискушенных людей обманет, конечно… Я нехотя расправил "глубинное" зрение, ткнул им вслед – так и есть: эти дурацкие карлики, числом… ого, уже трое, четверо, с полдюжины, грязным цугом катятся мимо… похожие на бесенят из дурацких мультфильмов, кувыркаются и регочут, нечисть, придурки, шпанята… Вот кто настоящие хулиганы, не я.
Думаю, каждому из них лет по сто-двести и больше, но по-настоящему взрослыми они так и не становятся. Тем более – эти, отбросы даже среди низкосортной нечисти. "Домжевые", "домжи" – так я их про себя называю, потому что были они когда-то домовыми, да лишились дома и хозяев, а новых – по лености ли, по глупости – так и не приобрели. Одеты соответственно: ярко-грязные, неряшливые, нечесаные… Обычные, оседлые домовые и кикиморы по метро да коллекторам никогда не шастают, крысам не уподобляются… в прямом и переносном смысле… Впрочем, я и благополучных домовых не люблю. Никаких не люблю.
Вот, какой-то мужчина решил, от эскалаторной скуки, "приподняться на бабки": цапнул горстью воздух – монетку не поймал, а нечаянного тумака одному из "домжевых" отвесил! И так удачно врезал: со всего маху! Тот заверещал, закувыркался вниз с удвоенной скоростью – ох и писк противный у него, да пронзительный какой! – прорвался даже в людскую реальность: брюнеточка, что рядом стояла, аж прической затрясла, уши у нее заложило. Женщины, кстати говоря, особенно в возрасте от двадцати до пятидесяти, гораздо более чуткие создания, нежели мужчины любого возраста, куда более впечатлительны и часто ощущают то, что обычные человеки и не должны бы воспринимать. Проблемы полового диморфизма универсальны, а стало быть и в магической плоскости предъявляют свои права: колдовские задатки более часты у женщин, но мужчины гораздо резче и "выше" их проявляют, если уж они обнаружились. Но зато ко всяким мелким знакам, знамениям и дуновениям – мужчины как правило тугоухи, а женщины внимательны.
Домж угрохотал куда-то вниз с пустопорожними проклятиями, которые никто не услышал, кроме меня и этой его шайки-лейки; теперь он наверняка внизу колбасится, ждет, пока "обидчик" спустится. Я из любопытства на своих двоих, по ступенечкам, потихонечку подобрался поближе: брюнетка очень даже вполне, парень – явно тупорылый и отдельно от брюнетки существует, не знаком с нею. Нет, тут никаким умыслом и не пахнет, случайная оплеуха получилась. Хорошо… Ладно, брюнетка подождет другого случая подцепить на вечер такого невероятно хорошего парня как я; жалко ее, конечно, да у меня времени в самый обрез, чтобы ехать и за нею ухаживать, забыв про дела и обязанности. А ведь утро мне совсем иные планы готовило: поехать в контору, отметиться, отмазаться и свалить куда глаза глядят, то есть на природу, по направлению к Выборгу, в леса. Там, в глубине одной болотистой по краям чащобки, у меня плантация хризантем, которые умеют видеть и пускать корни в нужном направлении, передвигаться, типа. Именно их я пожадничал бросать, дрогнул и вывез из другого мира, где многие годы жил садовником. И теперь с двадцать третьего мая сего года наблюдаю, как они бьются за жизнь посреди химически родственной, однако, все-таки, чужой флоры и фауны. Они как бы умнее окружающих берез и тимофеевок, но их меньше. А время-то их ограничено, а питерское лето ведь коротенькое… Успеют они отвоевать себе кусок пространства, сумеют ли приворожить местных опылянтов?… И на тебе! Документы ищи! И поищу, тоже дело полезное и занимательное, я не против.
Ну, жди, парень, мелкой пакости… да и ждать-то не придется: еще на платформе у тебя – либо неоттираемая грязь на брюках окажется невесть откуда, либо "трубка" сама собой выскочит из футляра и чокнется об каменный пол, чтобы не звонить более никогда. Довелось мне однажды видеть, как такие же вот уродцы развлекались: целым гамузом пыхтели, старались пьяного прапорщика на рельсы подпихнуть – силенок не хватило им тогда, прапорщик хоть и в стельку был, а на рельсы не пожелал, уперся руками об воздух, подогнул неверные ноги, да и спать. Думаю, он и ментам не обрадовался, когда очнулся в обезьяннике (я успел увидеть, как его подбирают), а все лучше, чем напополам и нигде.
И нет мне, казалось бы, никакого дела до всего этого: по большому счету и людской род, и эти домжи да оседлые одинаково далеки от меня и близки друг к другу, но… Точно: окружили они того парня, за шнурки дергают, и вот уже пиво из открытой бутылки – у него на белой рубашке и штанах, тоже светлых, к мокрым пивным разводам явно восприимчивых. А они-то довольны, а они-то ликуют, распищались. И, главное, мало им, еще хотят пакостей добавить, благо парень для них все равно что слепой. Мне его не жалко, естественно, дебил как дебил, хоть аппендикс ему вырвите заживо, но как вы меня своим гнусевыми голосятами достали! И запах… Нет, для обычного мира ничем они не пахнут – ни серой, ни тиной, ни подобными глупостями, а вот магический "аромат" от них премерзкий. Это когда естество у них скособочивается, слабеет, теряет способность владеть самим собой, то как бы гнильца в них прорастает, душочек дает и понимающие его чуют.
И вот эти "неуловимые мстители" прыгают-галдят, а я подобрался поближе, стою, такой, будто бы из простых, – и на всех скоростях хвать одного за ухо, да приподнял повыше, да как налажу об пол со всей силы! Горжусь собой: все вышло мгновенно, единым "росчерком пера"!
Они, по-моему, даже и не поняли что к чему: только что прыгал выродец и верещал вместе со всеми, а теперь лежит кучка тряпья на полу и не шевелится. Как раз и поезд подошел, и я в него, ту-ту, граждане домжи, счастливо оставаться. Я бы мог одним заклинанием или вовсе без него навсегда вышибить дух из всей компании, комплексно… Однако, зачем? – Пусть себе воздух коптят, не санитар я дому сему, так, развлекся мимоходом. Приложил я того мерзавчика от души, но нечисть живуча – авось, через годик-другой-третий – оклемается. Если же нет – что мне с того? Не жалко. Зато представляю – сколько у них домыслов будет и разговоров: "как, что, откуда"? Но всего вернее – ничего сверхъестественного не произойдет: друг на друга будут коситься и подозревать, мелкопомойные интриги выстраивать для объяснения случившегося. Умишко у них ветреный, одноходовой: увидел – хвать! Поймал – грызи, бьют – беги! Они бы ведь и обобрали своего беспомощного "коллегу", да брать с него нечего, даже грязные тряпки-одежды – всего лишь фантом, в подражание людским обычаям.
А я тоже умница! Еще на эскалаторе точно знал, что поеду через "Сенную", но отвлекся на чепуху и сел совсем на другую ветку…
Так вот насчет домжей: мне их легче уничтожить, нежели подчинить, в этом их удивительное сходство с человеками. Любого из них заставлю пресмыкаться предо мною и служить мне, а всех в целом – все равно что вороньим граем подпоясываться. Нет с них толку ни малейшего, только докука, всегда в досаду – плюются ли они на тебя, или ботинки тебе лижут. Как люди, честное слово! В свое время я уже упоминал, как жрецы создавали в мою честь тотемы, культы… А потом меня же и пытались выпихнуть с постамента. И никакой лютостью подобные революционные позывы было не искоренить: проходит поколение, второе, третье – и опять подкоп снизу со стороны завистников и ниспровергателей… Где ваша память, спрашивается? Где ваш коллективный разум, который учится на роковых ошибках предшественников? Получается, что и нигде – отсутствует, типа. Не учатся, не помнят, не думают… Кто они и кто Я??? Не понимают, не хотят и не могут, прямо как те пчелы, которые воюют до последнего жала в последней пчелиной заднице. Конечно, человечеству никогда не стать Пятой стихией, но какова наглость! Опыт подобного рода не то чтобы настраивает на философские размышления, но реально позволяет делать открытия в области бессмертного бытия и околовсемогущества. Взять хотя бы меня и реальность. В животном мире, в естественной среде обитания, любая особь имеет некий "противовес", ограничитель, который не позволяет ей заполнить все пространство. Примером этому служат и волки-олени, и птицы-насекомые, и щуки-караси, и… так далее. А у меня этого ограничителя вроде бы и нет, но он есть. Во-первых – я сам, который, сознательно ограничивая собственные потребности и оперативные возможности, не желает уподобляться Гималаям и Атлантическому океану, с их неповоротливым масштабом и всеохватным равнодушием. Мне счастливее почувствовать себя чайкой, клюющей бутылку из-под кока-колы, нежели мировым океаном, едва ощущающим и туго осмысливающим, как в тебе и на тебе копошатся миллиарды биологических единичек. "Не хочу быть материком" – раз за разом говорю я сам себе и сам себя же ограничиваю "в размерах".
А если не противопоставлять, а перемежать одно другим? Так ведь я так и делаю, но – перемещаясь в ту же чайку – я как раз добровольно и резко ограничиваю возможности… Ну, возможности зрения, скажем, пищеварительного тракта, пользования предметами… В этом, пожалуй, есть своя прелесть, особенно если не слишком усердствовать в поисках простоты, но есть и опасность немалая. Всего лишь однажды, на полминуты, я побыл комаром. Вернулся только потому, что предусмотрел "реле" автоматического возврата. И ничего оттуда я не запомнил, только поиски тепла и еще чего-то невнятного, посреди непонятного нечто… А так бы я и не понял утраты и самой необходимости вернуться. "Не хочу быть комаром и инфузорией-туфелькой!" Попытка же раскатать свое сознание пошире, на весь материк или море – неминуемо швыряет тебя к границе небытия, ты уже все постиг и тебе… лень?… скучно?… неинтересно забираться в маленькую скорлупку чьего-то отдельного тела. На меня не угодишь, как говорится: много – плохо. Мало – еще того хуже. А в самый раз – это добровольное усекновение собственных возможностей. Парадокс? Нет – главный ограничитель. Вы можете назвать это боязнью смерти и будете правы. Смерть – это кирдык в юбке, полный и окончательный. Смерти нет для меня, но она есть. Такого не будет, чтобы она пришла ко мне, потрясая допотопной косой и сказала: "Все, милай, откоптился! Иди за мной и не забудь выключить за собой сознание. Конец фильма". Нет, не по косе я такой дешевке и не по зубам. Смерть моя придет незаметно, без возражений, но буквально исполняя мою волю. Захоти я стать, не поставив собственный "таймер" на возвращение в прежнюю ипостась, тою же Атлантикой – фиг когда я вернусь, потому что… Потому что… Потому что меня бы – вот этого вот – уже бы не было и некому было бы хотеть вернуться. А она ходит кругами, похохатывает: "Не-ет, – говорит, – голубчик, никуда ты от меня не денешься: сначала могущество, потом познание, потом еще познание для еще большего могущества, потом усовершенствование тела, потом усовершенствование мозга, потом постижение пределов собственного я, а потом ты или музыка сфер, вовеки веков, или популяция бабочек… на моей костлявой ладони…" Тварь такая!… Как будто мало я ее кормил, со своей длани, миллионы лет подряд.