-Я думаю, что монахи на Афоне, втайне, практикуют боевые искусства. Нужно узнать, что это за наука, и наши мудрецы подберут к их европейскому яду достойное противоядие. Да благословит тебя небо, сын мой. Сам Будда будет помогать тебе на этом пути, - он помолчал минуту и опять презрительно хмыкнул. - Ха! Святая гора! Посмотрим, что она из себя представляет. Какое наказание, Сюй Чжун-шу, ты выберешь себе, если тебе не удастся выполнить возложенную на тебя миссию?
Монах не сомневался ни секунды:
-Я вырву себе глаз, учитель.
-Хм! - настоятель с уважением и даже любовью взглянул на подопечного. - Сюй Чжун-шу, ты безупречен. Как говорил мой приснопамятный учитель Лян Дун-цзяй: "Не взять то, что даровано небом, значит себя наказать. Не действовать, когда приходит время, значит себя погубить". Иди, сын мой, да поможет тебе небо.
Через неделю француз летел по маршруту Пекин - Салоники, половину полета он медитировал, половину - вспоминал английский язык.
Аэропорт, такси, автовокзал, Уранополи. И вот - Святая гора. Двадцать лет он не ступал на европейскую землю; волнения, как такового, не было, лишь желание достойно исполнить свою миссию переполняло его китайское сердце. Сев на паром, он с любопытством глядел на зеленые и каменистые берега Афона.
Приплыв в Дафни - святогорский порт, француз решил вначале посетить афонское правительство - Протат. Войдя в здание, которое располагалась рядом с соборным храмом Успения Божьей Матери - той самой Женщины с Ребенком, о Которой предупреждал настоятель, - Жак Пьер спросил по-английски, у кого он может получить разрешение на пребывание здесь в течение одного месяца. Ему указали на дверь, открыв которую, он увидел бородатого монаха, сидящего за столом. Протатский чиновник поприветствовал его по-гречески, но, увидев, что тот не понимает, перешел на английский:
-Что вы хотели, господин? - лицо монаха лучилось дружелюбием и гостеприимством.
Жак Пьер вкратце изложил суть своей проблемы:
-Понимаете, я французский ученый, посмотрев по каналу "Discovery" программу про Святую гору, я загорелся желаем изучить восточно-христианскую духовность.
-Очень хорошо, - внимательно осмотрев лысый череп ученого, монах, не теряя приветливости, осведомился о его вероисповедании.
-Я буддист. Бритая голова - это символ отсутствия суеты и тщеславия.
Монах показал на свои длинные черные волосы и засмеялся:
-Вы меня обличили, - затем он достал какой-то журнал. - Так вы, значит, хотели бы у нас остаться на месяц?
- Да.
-Ага. Очень хорошо, - монах объяснил ему, как продлевать афонский пропуск - димотирион и правила поведения на Святой горе для лиц не православного вероисповедания. - Матерь Божья да поможет вам.
- Спасибо, - и француз поехал на маршрутном такси в Великую лавру. Природа вокруг была красивой, но не настолько, чтобы вызывать его восхищение.
Красота Афона не впечатляла Жака Пьера, так же как и многочисленные святыни, приветливость святогорских монахов не могла его растрогать, песнопения православных хоров не бередили душу. Он всегда помнил изречение великого полководца Сунь Цзы: "война - это путь обмана". Он изучал чужую традицию с бесстрастием шпиона и равнодушием врага. Все здесь было похоже на другие духовные места - культовые здания, монахи с четками, гимнография, аскеза, почитание учителей, особая одежда и прическа, отличающая их от мирян, религиозная живопись. В общем-то, ничего особенного. Единственное, чего француз никак не мог найти, так это следы занятий боевыми искусствами, но его учитель не мог ошибиться. Надо искать. Настоятель, великий мастер шаолиньской школы бокса, перед самым его отлетом, научил Сюй Чжун-шу использовать энергию разрушающейся башни; теперь он мог использовать намерение разума и без применения грубой силы. Нанесение ударов на расстоянии десяти шагов! Насколько он знал, европейцам эту энергию еще никто не открывал. Великая честь!
Походив по горе с две-три недели, Жак Пьер услышал от одного паломника предание о невидимых старцах, которые, как и следует из их определения, не могли быть видны невооруженным и вооруженным глазом и несли тайный подвиг молитвы за мир. Наверняка, подумал француз, эти старцы владеют какими-то скрытыми и могущественными стилями Кун-фу, раз они предпочитают оставаться в безвестности и не решаются доверить свои приемы первому встречному.
Сосредоточив свои усилия на поисках невидимых старцев, Жак Пьер ночевал в Панагии и побывал даже на самом пике Афона - в храме Преображения Господня.
Там он провел почти десять дней, пока не началась сильная гроза. Француз, почувствовав, как вибрирует металлическая ручка двери храма, понял, что жизнь его находится под угрозой. Быстро выбежав из низенькой церкви, стоящей на самой высокой точке Афона, Жак Пьер начал спускаться по тропинке вниз. Гроза набирала силу, и молнии били в землю со всей мощи. Тучи сгустились, темное фиолетовое море внизу казалось отражением грозового неба. Грохот был таким сильным, что закладывало уши. Француз споткнулся о камень и упал, покатившись со склона; рядом огненная змея ужалила сухое дерево, которое, вспыхнув, также упало и покатилось вниз, словно боевой валик против римских легионов.
- Наверняка, это все волшебство невидимых старцев! - Жак Пьер подумал, что они раскрыли его как вражеского шпиона и собираются уничтожить. Еле живой и промокший до нитки, Сюй Чжун-шу добрался до Панагии и с облегчением лег на матрас в каменном притворе. Все тело болело, и он решил погрузиться в медитацию. Это было единственным лекарством, способным восстановить его душевное равновесие. Усевшись в специальной позе, француз расслабился и начал читать мантру, открывающую сознание. Предвкушая сладость транса, он выдохнул и приготовился к погружению. Что за бред?! Впервые за много лет Жак Пьер не мог медитировать. Он попробовал еще несколько раз с тем же самым успехом. Отчаявшись, француз чуть не заплакал, ведь в медитации скрыт источник всей его силы.
Через несколько дней измученный Жак Пьер решил вернуться в Китай, невидимых старцев он не нашел, секрета афонских подвижников не разгадал. Он сидел в монастыре Ксиропотам, в пустой келье и горестно вздыхал. Наконец, перед самым отъездом он спросил гостиничного монаха:
- Ответь мне, отец, я европеец, но живу в Китае, в шаолиньском монастыре. Все у вас хорошо, образ жизни ваших монахов похож на наш. Вы много молитесь - мы медитируем, вы мало спите и ограничиваете себя в пище, так же и мы воздерживаемся, вы поете - мы читаем нараспев мантры. Но ведь путь монаха - путь воина. Мы вот в Шаолине практикуем боевые искусства, а у вас есть что-нибудь подобное?
Монах лениво оторвался от книги:
- Шаолинь? Надо же! - он внимательно посмотрел на француза. - Понимаешь, представь, два человека враждуют между собою, каждый не хочет уступать другому, они ссорятся и не хотят даже разговаривать, не говоря о том чтобы примириться. И вот они встречаются в незнакомом месте, и один, преодолевая свою гордость, делает, при всем честном народе, земной поклон перед своим врагом. Последний, пораженный неожиданным великодушием противника, также просит у него прощения, и восстанавливается мир, - монах видел, что Жак Пьер, конечно, слушал с интересом, однако не понимал, о чем идет речь. - Кто из них победил?
- Победил в чем?
Грек стал понемногу выходить из себя:
- Ну, что ты, не понимаешь, что ли? Кто победил вражду?
- Ну, наверное, тот, кто первый попросил прощения, - Жак Пьер понял, что аспект борьбы здесь не затрагивает материальную сферу.
-Правильно! А как ты думаешь, ему легко было это сделать?
-Думаю, что трудно.
-Ага! Так вот, наше боевое искусство - научиться смиряться и прощать, чтобы, таким образом, побеждать зло. Понятно?
-Да, думаю, что да, - Жак Пьер получил от обрадованного монаха иконку сорока Севастийских мучеников, в честь которых назван монастырь Ксиропотам, и выслушал их житие. Эти мученики были воинами-христианами и отказались приносить жертву языческим богам. В наказание их загнали в ледяное озеро, где они и погибли, прославляя Бога. Француз подумал, что для такого подвига требуется немалое присутствие духа…
Снова в путь. Паром, Уранополи, автовокзал, такси, аэропорт. И вот Жак Пьер летит на самолете Салоники - Пекин, половину полета выстраивая свой предстоящий разговор с настоятелем, половину - думая, какой глаз у него хуже видит…
Учитель медитировал, когда Сюй Чжун-шу, поправив черную повязку на левой пустой глазнице, застыл в почтительной позе. Не выходя из медитации старец изрек:
-Кто имеет знание и делает вид незнающего, тот на высоте, Сюй Чжун-шу. Кто без знаний и делает вид знающего, тот болен. Кто избавляет себя от болезни - не болеет, - настоятель открыл глаза. - Ха! Я вижу, ты наказал себя, монах, следовательно, задание не выполнил. Рассказывай!
Француз рассказал обо всех значительных моментах своего пребывания на горе.
-Учитель, каких-то особенных секретов я там не обнаружил. Самая главная добродетель, которую желают получить монахи, - это смирение, а боевые искусства у них целиком направлены внутрь психической жизни, и любое рукоприкладство считается у них большим грехом.
-Ха! Вода - это самое мягкое и слабое вещество в мире, но в преодолении твердого и крепкого она непобедима, и на свете нет ей равного, - настоятель отпустил Сюй Чжун-шу залечивать свои физические и духовные раны, а сам не на шутку задумался. Он сидел в молитвенной позе до самого вечера, пока луна, отражающаяся на безупречной глади его черепа, не осветила долины. Шаолинь готовился ко сну.
Неразложившийся
Вообще-то, к жизни трудно привыкнуть. Можно привыкнуть к порядку и беспорядку, к счастью и страданию, к монашеству и браку, ко множеству вещей и их отсутствию, к плохим и хорошим людям, к роскоши и простоте, к праведности и нечестивости, к молитве и празднословию, к добру и ко злу. Короче говоря, человек такое существо, что привыкает буквально ко всему, кроме самой жизни. Монах Пахомий каждый раз, когда будильник подымал его на молитву, удивлялся тому факту, что он живет. Сколько он помнил себя, он всегда, с самого детства, этому удивлялся. Немного сложней было его отношение к, казалось бы, полной противоположности жизни, а именно, смерти. С одной стороны, к смерти можно было привыкнуть как к одному из явлений самой жизни, как, впрочем, и рождению. Да, наверное, отец Пахомий так и думал: к смерти, как и к рождению, можно привыкнуть. Но это, правда, касалось только чужой смерти.
Сейчас отец Пахомий с двумя послушниками откапывал могилу почившего три года назад эконома обители иеромонаха Лазаря. Пахомий проделывал эти процедуры уже неоднократно, приобретя особую ловкость гробокопателя и панибратское отношение к усопшим.
- Эх, Лазарь, ты мой Лазарь! Больше ты уже не споешь нам Лазаря, сейчас омою тебя винцом, которое ты так не любил при жизни, и поставлю твой череп, по блату - ведь мы с тобой, как-никак, были знакомы, - в самом первом ряду и на самое видное место, - Пахомий часто говорил подобные вещи, чем немало забавлял окружающих.
Его монастырским послушанием было приглядывать за кладбищем и стоящим на нем храмом, где была костница с лежащими на полках братскими черепами. Их было уже более двух с половиной тысяч. На каждой главе чернилами было написано имя, звание и возраст почившего.
По одному общепринятому афонскому преданию, цвет черепа отображал духовное состояние монаха. На полках попадались и черные, словно закопченные, черепа - знак достаточно нехороший; самым распространенным цветом глав была обычная краска смерти - белая, свидетельствовавшая о такой же обычной жизни обладателя черепа; и, наконец, были и желтые главы, как бы воскового цвета, - и чем желтей был череп монаха, тем святей была его жизнь.
Но даже черный цвет главы монаха не лишал его надежды на пребывание в раю - Матерь Божия будет ходатайствовать за всех почивших в Ее святом уделе. Единственным знаком, что загробная участь монаха находится под большой угрозой, был его собственный неразложившийся труп. Отец Пахомий много думал, почему на большой земле неразложившееся тело монаха называют нетленными мощами, а на горе - чубуком нерастленным. Не иначе, здесь сокрыта какая-то тайна.
Сейчас, откопав могилу, он должен был омыть кости отца Лазаря в вине, затем отнести череп и кости в костницу - еще один подвижник будет свидетельствовать о себе в веках. Когда-нибудь и его, Пахомия, глава будет красоваться на этой полке. Монах всегда представлял свой череп восковым, потому что был о себе достаточно высокого мнения. Возвышенные размышления Пахомия неожиданно прервал вопль молодого послушника.
- Отче, смотрите - чубук нерастленный! - послушник от полного изумления потерял всякий страх и ткнул лопатой в останки эконома.
- Что ты там городишь?! А ну, дай сюда, - Пахомий вырвал у послушника лопату и, подкопнув под виднеющимися ребрами, увидел, что действительно тело отца Лазаря почти не разложилось. - Вот те на! Это точно могила Лазаря? - монах внимательно проверил место, все, вроде бы, совпадало, затем тяжело вздохнул и послал послушника к игумену доложить о случившемся.
Пахомий уже выкапывал не первого монаха, среди его "клиентов" были и пьяницы, блудники и даже богохульники - и все же их черепа благополучно перекочевали в костницу. А тут такая незадача! Отец Лазарь был почти самым праведным и достойным монахом их обители. Некоторые святогорские духовники считали его даже старцем высокой жизни. Он никогда не повышал свой голос на окружающих, был ласков и вежлив со всеми, вина не пил вообще, но и пьющих не осуждал, последние четыре года он болел раком, однако старался не показывать своей боли и приходить на службу вовремя, служил, в свою чреду, размеренно и благоговейно.
- Но почему же тогда он не разложился? - необычная весть мигом облетела монастырь, и все его обитатели, движимые каким-то нездоровым любопытством, сбежались посмотреть на останки эконома.
-Ты смотри! Кто бы мог подумать! Видимо, Лазарь имел какой-нибудь тайный порок! - монахи, будто стая сорок, принялись обсуждать необычное явление, словно камень, заброшенное Богом в тихий, подернутый ряской монастырский пруд.
-Да что вы говорите! Какой еще порок? В его келье не нашли ничего предосудительного! - Пахомий недовольно посмотрел на собравшихся и решил не вступать в их нечестивую беседу.
-А что же он не разложился? А, братцы, мне все понятно! У него же перед смертью были сильнейшие боли. Не иначе, он не выдержал мучений и впал перед смертью в ропот или даже богохульство.
- Богохульство? Лазарь? Нет, не может быть, - спор разгорался не на шутку, самые рассудительные монахи один за другим выдвигали различные версии, почему земля не приняла Лазаря, а те, которые не обладали этим даром, пытались их опровергнуть.
- Я знаю, в чем дело, отцы, - Лазарь был в тонкой прелести. Когда его чем-нибудь задевали, словом или делом, он с каким-то хитрым видом всегда просил прощения, будто святой, но чувствовалось, как душа его надмевается.
- Да иди ты! Тебя самого попробуй задень.
- Помните, его тело сразу же стало смердеть, как будто труп блудника. Может быть, он имел какие-нибудь нераскаянные блудные грехи?
- Ну, это вряд ли, он был столь целомудрен, что боялся даже дотрагиваться до других, не говоря уже о чем-то серьезном.
- А никто не слышал, как Лазарь не право мудрствовал о православных догматах, о Пресвятой Троице или иконах? Мне кажется, что он был скрытый монофизит. Однажды я спросил его, как он понимает природу Христа, и Лазарь ответил, что Он Бог. Я продолжил его пытать, а как насчет человеческой природы, на что Лазарь…
- Помолчи лучше! Вам бы, таким умным, после академии преподавать в миру, а не на Афоне подвизаться! Ты уже везде ищешь заблуждения. Никогда из его уст не исходила ересь!
-У него же остался в миру брат, помните, который приезжал еще шесть лет назад, - композитор. Они с Лазарем переписывались. Может быть, его привязанность к брату вытеснила из сердца любовь ко Христу?
-Да нет, пустое говоришь!
-Отцы, мне сейчас стало все понятно! Лазарь имел одного друга - зилота, да и сам он, в свое время, отдал дань этому злому учению. Он никогда не крестился, когда на ектенье поминали Вселенского патриарха, я специально за ним следил.
-Да, но ведь он официально отошел от зилотства уже двадцать лет назад!
-Может быть, это только внешне, ведь он же дружил с этим Петром? Втайне, сердцем, он, без всякого сомнения, был с ними. Кто-нибудь слышал, что он хулит зилотов? Нет! Следовательно, он сам был зилот. Вот Матерь Божия и показала, на чьей Она стороне. Пусть теперь Есфигмен знает!
-Кто его знает, может, ты и прав. Хотя, честно говоря, я вообще не слышал, как он кого-нибудь хулил.
Монахи бы так и судачили дальше, но пришел игумен и разогнал это собрание:
- Что стоите здесь, пустобрехи, косточки перемываете? Это послушание не ваше, а Пахомия, так что возвращайтесь к своим делам. Лучше сейчас помолиться за Лазаря, чем вот так празднословить.
Затем старец лично отслужил на открытой могиле литию перед останками эконома. Пахомий получил благословение закопать могилу и со слезами на глазах засыпал свежей землей нерастленный чубук бедного Лазаря. Сейчас об этом доложат самому Вселенскому патриарху, который также должен лично прочитать разрешительную молитву над могилой монаха. Конечно, святейший сделает это, не покидая Фанари, но ведь для благодати расстояние не преграда. Через три года, если будет жив, Пахомий вновь раскопает эту могилу.
- Надеюсь, Лазарь, к тому времени ты все-таки разложишься.
В монастыре произошедшее событие, как, впрочем, и все другие, быстро забыли, и дни вновь потекли в своем привычном русле. Одного Пахомия этот вопрос продолжал мучить, лишая его привычного душевного мира и спокойствия. Он часто ходил к игумену, открывая беспокоящие помыслы.
- Отче, почему наш Лазарь не разложился?
- Бог знает, Пахомий. Суды Божии не в нашей власти, - игумен снисходительно и даже несколько надменно разговаривал с ним, как с каким-то сопливым послушником, что очень не нравилось старому монаху. Когда после смерти старого игумена выбирали нового, он всех подбивал голосовать за своего друга Парфения. Но как только тот стал игуменом, вся их дружба куда-то пропала. Как власть все-таки меняет людей.
- Да, но, отец, пойми. Это же для нас какой-то знак! - монах решил не реагировать на тон Парфения, который, видимо, думал, что, разговаривая таким образом, отсекает его страсти.
- Пахомий, не ищи черную кошку в темной комнате, особенно если там ее нет, - игумен иногда на досуге почитывал восточных мудрецов, считая, что он, как мудрая пчела, добывает нектар со всех мировых лугов.
- Парфений, послушай, для меня, учитывая специфику моего послушания, этот вопрос имеет первостепенное значение, - Пахомий, неожиданно для себя, перешел на официальный язык. Так говорил его дедушка - бухгалтер одной транспортной конторы. - Я поражен тем фактом, что вечно пьяный келиот Игнатий, которого уже не пускали на панигиры, воровавший из трапезной вино и куривший дешевый табак, имеет белый череп, а наш кроткий порядочный Лазарь так и не разложился!