* * *
Вечером гуляем по району, видим чужого пацана, подходим поговорить.
– Э, слушай, ты с какого района? – спрашивает Вэк.
– С Советского.
– А здесь хули делаешь?
– К тете приехал.
– Дай рубль.
– Нету.
– А если найдем?
– Сказал – нету.
– Ты слишком деловой, – Вэк бьет его прямым в нос. Пацан садится на жопу. Втроем пиздим его ногами, потом Вэк обыскивает карманы. Находит только десять копеек желтыми.
Пацан привстает с земли и заебисто смотрит на нас, типа сейчас вскочит и начнет всех молотить.
– Ты не психуй, пацан, – говорит ему Клок. – Раз на чужом районе, не надо выебываться. Сказал бы без понтов, что денег нет – никто б тебя не пиздил. А так...
Мы идем дальше.
– А я рассказывал, как меня на Пионерах обули? – спрашивает Клок.
– Нет. Когда?
– Недели две назад. Поехал я в ГУМ купить стержней. Выхожу идти на остановку – стоят Пионеры, человека четыре. Спрашивают – "соткудова?" Ясный пень, пиздить они меня возле ГУМа не будут, а бабки заберут – у меня больше рубля еще с собой. Говорю: с Комбината – это их типа друзья. А какая там школа? Восьмая. А кого с Пионеров знаешь? Говорю – Кузю: ну, Кузя на каждом районе есть. А хули тогда меня не узнаешь? – говорит один. – Кузя – это я. И хохочут, суки. Ну, пришлось отдать им бабки.
– И стержни тоже забрали? – спрашиваю я.
– Не-а, стержни оставили.
* * *
Не пошли к Швабре на геометрию, и от нечего делать поперлись домой к Клоку: он, я и Бык. Я у него раньше ни разу не был. Квартира – точно, как у нас: однокомнатная, проход в кухню через комнату. На кухне сидит его мамаша, а в комнате – сеструха возится с малым. Выходим на балкон покурить.
– Сколько вас человек здесь живет? – спрашиваю я Клока.
– Счас посчитаю. Я, мамаша, сеструха, малый, второй малый – он сейчас в саду, батька и сестроеб. Всего семь человек.
– Охуеть можно. Как вы все умещаетесь?
– Ну, так. Я на полу сплю на кухне. Батька на своем химзаводе на очереди стоит – на расширение. Нам предлагали четырехкомнатную на Космонавтах, но он не захотел – на работу далеко ездить, через весь город. Ждет теперь, что еще предложат, поближе. Говорят, может быть, к зиме.
Выбрасываем бычки на балкон под нами и идем в комнату. Из кухни приходит мамаша, и они с сеструхой Клока начинают трындеть про всякую свою херню Нам приходится это слушать.
– Саманкова, блядина, мужиков к себе водит каждую ночь, нет у человека совести, – говорит мамаша.
– Откуда ты знаешь? Ты что, свечку держала?
– Знаю, сама видела, как выходили.
– Ну и ладно. Ты лучше подумай, где мяса достать на Танькин день рождения. Надо же всех позвать. А если плохо приготовимся, обосрут.
– Я с Зинкой поговорю, она на мясокомбинат недавно устроилась.
– Хорошо.
– Что, так и будем сидеть? – спрашивает Бык. – Давай, хоть в карты поиграем.
Клок лезет в сервант искать карты, а сеструха с мамашей продолжают свой пиздеж.
– Видела бы ты, какая счас молодежь пошла, – говорит мамаша. – Ни стыда, ни совести. Юбки короткие – до жопы, пьют, курят, блядуют. Вы такими не были еще, а эти уже – да.
Она кивает на нас, и мне хочется послать ее в жопу, но я просто отворачиваюсь и смотрю на стену. К ней прилеплены старинные фотографии каких-то актеров, вырезанные из журналов. Они нецветные, и кто-то подкрасил им фломастером губы.
Клок высовывает голову из-за ящика серванта:
– Ты нас жить не учи, поняла? Мы все сами знаем.
– Ой, нашелся мне герой. На себя посмотри.
Клок больше ничего не говорит, достает карты, и мы садимся играть в дурака. Играть с Быком не интересно – он ни хера не соображает, и почти всегда дурак.
* * *
Двадцать пятого, в последний день занятий я, Бык, Клок и Вэк берем пива и идем на Вонючку купаться.
– Все, пиздец, школа кончилась, – говорит Вэк.
Бык тупо смотрит на него:
– А экзамены?
– Экзамены – хуйня. Никто тебе два не поставит. Всем тройки – и валите из школы на хуй. Или ты боишься, что тебя оставят еще на год в восьмом?
Бык делает серьезную морду, типа что-то обдумывает.
– А ты, Гонец? – спрашивает меня Клок. – В девятый пойдешь или куда-нибудь в техникум?
– Конечно, в девятый. На хера мне техникум?
– Правильно. Поебешь за нас учителям мозги. Кто классная будет, не знаешь еще?
– Не знаю. Но не Сухая. Cухую на пенсию выгоняют. Сам Гнус ей говорит, чтобы сваливала.
– Ну и правильно, нечего ей тут делать, – влезает в разговор Вэк. – Вот будет прикол, если Лариску сделают классной. Она в пятом классе у меня немецкий вела. Помните, тогда полкласса к Тамаре ходили, а полкласса – к Лариске. Лариска дурная – пиздец. Дрочится со своими тетрадками, херню какую-то нам дает – прочитайте и переведите. А раз копалась, копалась – все не могла найти, потом говорит: а, ни хера здесь нет.
– Пиздишь.
– Нет, правда. Бык, ты помнишь?
– Да, помню. А помните, как в пятом классе поехали на клейзавод крыс бить? Вэк, Ты был?
– Был.
– А ты, Гонец?
– Нет.
– Ты что, ни разу на клейзавод не ездил?
– Нет.
– А, ну, ты же раньше примерный был. Но клейзавод сам ты видел – сразу за химзаводом?
– Конечно, видел.
– Там еще кучи костей всегда валяются и воняет, когда едешь мимо на тралике. А из костей клей делают. И по костям крысы носятся – здоровые, бля, как собаки. Я штук десять палкой упиздил, или даже больше.
Бык замолкает и смотрит на реку. На том берегу – это уже другой район, Космонавты, – загорают в купальниках несколько баб.
– У, счас бы поебаться, – говорит Клок.
– Ты уже поебался, – Вэк хохочет.
– И ты тоже.
– Ну и я тоже. А Гонец – еще мальчик.
Они хохочут.
– А ты что смеешься? – говорю я Быку. – Ты ведь тоже.
– Что тоже?
– Мальчик.
Он молчит.
– Нет, все-таки хор – говно, – говорит Клок. – Надо, чтоб только пацан и баба, вдвоем. А так передо мной ее уже три человека выебли.
– Ты, может, и триппером заразился, – говорю я.
– Да не пизди ты. Когда триппер, с конца течет, а у меня ничего не было.
– Ну, не было – и хорошо.
– Повезло блядине, – Вэк кривится. – Ее даже не пиздили почти, только ебали. Сама тащилась, сука. А еще потом штуку бабок.
– Подо мной не тащилась. Лежала, как неживая.
– Подо мной тоже. Под Обезьяной тащилась, это я видел.
– А если с ней счас попробовать? – спрашивает Клок.
Вэк смотрит на него, как на припизженного:
– Тебе что, баб мало? Зачем тебе эта конченная?
– А если с Гулькиной? Она еще ходит с тем своим?
– Не знаю. Но она тебе не даст за просто так. Надо будет ее в кино, мороженое-хуеженое: заебешься. Надо искать такую, чтобы сама ебаться хотела – во-первых, чтоб лет восемнадцать и чтоб ни с кем не ходила постоянно.
Часть вторая
В троллейбусе по дороге на УПК встречаю Кощея. Он держит под мышкой пластиковый пакет с тетрадками. Он в темно-сером костюме, которые выдают в училищах, на ногах – старые кеды.
– Привет, – говорю я.
– Привет.
– Ты где сейчас?
– В четырнадцатом.
– И на кого учишься?
– На автокрановщика. И еще на тракториста и бульдозериста.
– Все сразу?
– Да. Три специальности.
– Ну, учись, учись. Будешь в колхозе работать.
– А ты в девятом?
– Да. А кто еще из пацанов пошел в девятый?
– Кроме меня, только Егоров, Заметкин и Овчаренко.
– А Иванов?
– Нет, тоже куда-то делся.
– Говорят, Клок в тридцать втором, на повара.
– Да, точно. Там в группе – трое пацанов, остальные тридцать человек бабы. Он специально пошел туда, чтобы было, кого ебать.
– А Бык с Вэком?
– Эти в четырнадцатом, на слесарей. Сигареты есть?
Кощей вытаскивает пачку "Примы". Я беру одну.
– Тебе сейчас выходить?
– Нет, через одну.
– Ну, давай.
– Давай.
* * *
На НВП военрук ведет нас – четверых пацанов – в свою каморку, которая под сигнализацией и закрывается сначала решеткой, потом железной дверью. Там у него несколько "калашей" с распиленными стволами и патроны. Когда мы были во втором классе, Митяй – он тогда был в восьмом – залез в эту каморку и стырил две коробки патронов, а потом продал по десять копеек пацанам из первого и второго класса. Я не купил – у меня копеек с собой тогда не было, а остальные почти все купили, даже Егоров. Ему потом больше всех ввалили – типа, отличник, а такое натворил: "в тихом болоте все черти водятся". Митяй, говорили, сел потом лет на семь или на восемь: кого-то "пописал".
– Как называется это отверстие? – спрашивает военрук. Он уже старый дядька, и морда красная, как у всех алкашей. Говорят, он бухает прямо в школе, между уроками: запрется в своей каморке и вмажет.
Все молчат – или не знают, или не хотят высовываться.
– Ну, так что, как называется это отверстие?
– Анальное, – говорю я.
Все хохочут, кроме военрука.
– Вон отсюда, скотина и моральный урод, разлагаешь дисциплину. Это же надо – додуматься. Тут кругом враги повсюду, такая обстановка в мире сложная, а ему все шуточки. Вон отсюда!
Я поднимаюсь, беру сумку и выхожу.
* * *
Бык все лето работал на овощной базе – сбивал деревянные ящики для помидоров, заработал рублей триста и купил себе старую "Яву" – "щучку". Теперь все время возился с ней: собирает, разбирает, что-то ремонтирует. "Щучка" его добитая, но иногда заводится, и он тогда гоняет по ней на району с таким видом, типа на "Кавасаки".
Я захожу к нему вечером, и он предлагает:
– Поехали кататься.
Я вообще ни разу не ездил на мотоцикле, ни за рулем, ни сзади. Кое-как сажусь за спиной Быка – сиденье узкое, а он толстый – хватаюсь за ручки. Катаемся сначала по грязным неасфальтированным улицам, потом проезжаем мимо окон школы и на улицу Строителей.
Нас догоняет Слон на "чезете" – он на год нас старше, раньше тоже учился в нашей школе, а теперь в каком-то училе.
– Привет, – говорит ему Бык.
– Привет. Как твоя "щучка"? Еще не наебнулась?
– Скорее твой наебнется. Я тебя на нем обгоню.
– Охуенно ты меня обгонишь.
– А давай поспорим.
– Ну, давай. На сколько?
– На чирик.
– Идет.
Они жмут друг другу руки, а я "разбиваю". Они решают устроить гонку прямо здесь: машин почти нет. Я слезаю, сажусь на бордюр и закуриваю.
– Скомандуй нам, – говорит Бык.
– Что скомандовать – "на старт, внимание, марш"?
– Нет, это же тебе не бег. Крикни: "Пошел".
– Ладно.
Оба заводятся, и я кричу:
– Пошел.
Бык на "щучке" сразу отстает. К середине улицы Слон уже метров на десять впереди. Он оборачивается и начинает и начинает кривляться и орет:
– Говно твоя "щучка". Выкинь ее на помойку.
Из переулка выезжает ЗИЛ и сбивает "чезет" Слона. Он слетает с мотоцикла, и поднимается метров на пять в воздух, потом падает на асфальт головой вниз.
Бык останавливается, спрыгивает со "щучки" и бежит к нему. Я тоже бегу. Голова Слона расплющена, и из нее вытекли вымазанные кровью мозги.
– Дурак, блядь, – говорит водила, старый дядька со сморщенной мордой. – Летит, ни хера не смотрит, блядь.
Бык просит у меня сигарету.
– Ну, зато червонец отдавать не придется, – говорю я.
– Вообще-то да. Но пацана все равно жалко.
* * *
На остановке встречаю Клока, и мы садимся побазарить. Подходит Вэк:
– Быка в ментовку вызывали насчет аварии. Но ни хуя ему не сделают: он не виноват, он сзади ехал. Слон сам его не заметил, потому что видит хуево. У него один глаз вообще не видит, а второй – хуево. Ему вообще не хуй было на мотоцикл садиться. А Быку только штрафу ввалят за то, что без прав.
Мы молча курим.
– А я сегодня мастака своего постелил, – говорит Вэк. – Гондон сам виноват: не надо было в залупу лезть. Стоим с пацанами в туалете, курим. Он приходит – хуе-мое, курить в туалете нельзя. Я ему показал как нельзя – ебнул по почкам и по ебальнику. Главное, что при всех пацанах с моей группы.
– И что тебе будет?
– Нихуя. Что, думаешь я первый его отпиздил? Он, долбоеб, думал, что если я первый курс, то можно понты кидать. Докидался. Теперь знает, до кого можно доебываться, а до кого нет.
– Смотри, вон Иванов пиздует, – говорит Клок.
Неформал подходит к остановке. Он снова отпустил волосы и вставил серьги.
– Э, привет! – кричит ему Вэк. – Иди сюда, расскажи, где ты сейчас, а то не виделись давно.
Неформал подходит без улыбки, с кислой рожей. Руки не подает, и мы ему тоже не подаем.
– Я сейчас в третьей школе учусь. Перешел.
– А зачем тебе все это говно в ушах, волосы, как у бабы, – говорит ему Вэк. – Или ты думал – из семнадцатой ушел, так можно ходить, как хочешь? Нет, по нашему району так не ходят.
– Это мое дело, как ходить. Тебя не касается.
– Что ты сказал? Повтори.
– Тебя это не касается.
– А если я ебну?
– Попробуй.
– И попробую.
Вэк дает ему прямого в челюсть. Неформал замахивается дать сдачи, но Вэк отбивает и засаживает ему ногой по яйцам. Неформал приседает, и Вэк добавляет ему в нос.
– Ты что, вообще нюх потерял – на своих пацанов заебываться? Еще раз увидим со всем этим делом – яйца оторвем. Понял?
– Понял.
– А теперь вали отсюда. Вон твой троллейбус.
Вэк поворачивается к нам:
– Заебали эти неформалы. В центре видели сколько их?
– И что, Пионеры их не трогают? – спрашиваю я.
– Нет. Они там все друзья. Пионеров половина сами металлисты. А тебе "металл" нравится?
– Нет.
– Ну и мне нет. Так что, пусть стригется или переезжает на Пионеры жить. Не постригется – сами постригем.
* * *
На следующий день я, Бык и Клок приходим в "контору" к Обезьяне. Кроме нас, там Гриб и еще несколько пацанов с района. Часов в девять вечера кто-то стучит в дверь.
– Это еще кто? – орет Обезьяна. – Свои все дома.
Он подходит к дверям.
– Кто там?
– Участковый.
Обезьяна открывает, и входит старлей Миша по кличке "Горбатый". Он высокий и все время горбится.
– Добрый вечер, ребята. Как дела?
Никто не отвечает.
– Зря вы так. Я бы на вашем месте повежливее был. Все-таки на моем участке живете. Мало ли что...
– А что случилось? – спрашивает Обезьяна.
– Ничего. А вы думаете, если пришел, значит, обязательно что-то случилось? Я, может быть, просто пришел поговорить с вами.
Горбатый смотрит на штангу, гири.
– Спорт – это хорошо, спорт – это очень хорошо. Занимались бы лучше спортом, с девушками гуляли. Только не так, как с Анохиной. Вы ей, блядь, ноги целовать до конца жизни должны, а то сели бы на полную катушку. Черепкова знаете?
– Черепа? Знаем, конечно, – говорит Вэк. – Ну, и что?
– Ничего. У него уже жопа трещит на зоне. Думаешь, там любят тех, кто за изнасилование садится? Вот сядешь ты, и спросят у тебя, какая статья. И ты скажешь – такая-то и такая-то. А они потом спросят – а что это за статья такая? И ты скажешь – изнасилование. И тогда все станет ясно. И будут тебя в жопу без вазелина каждый день ебать. Понятно?
– Понятно, – Вэк говорит это с таким видом, чтобы мент понял: пора валить отсюда, всех уже достал.
– Нет, пацаны, вы поймите...
Все смотрят в пол и ждут, когда он уйдет. Но Горбатый продолжает нести свою херню:
– Я же для вас стараюсь. У меня – все нормально: квартира, жена, детей двое, на "Жигули" стою на очереди. А ведь до армии сам был таким, как вы. Я вырос на Рабочем. Спросите у пацанов постарше. Хотя, какие они уже пацаны? Взрослые мужики. Я тоже за Рабочий лазил когда-то. Всякое бывало.
– И поэтому Рабочий всегда пизды получал, – говорит Вэк, и все хохочут.
Горбатый махает рукой.
– Поймите, пацаны. Я только не хочу, чтобы вы по дурости сели.
– Не надо за нас волноваться. Не маленькие уже, – говорит Обезьяна. – Мамкину сиську не сосем, и папкин хуй тоже.
– А ты за всех не отвечай. Мы на тебя скоро уголовное дело заведем. Во-первых, за тунеядство. Во-вторых, за уклонение от армии. С тобой все уже ясно. Тебе дорога одна – в зону. А они – еще пацаны. И не надо их сводить.
– А нас никто не сводит. Ты нас не лечи. Понял? – говорит Вэк.
– А ты мне не тыкай. Счас переебу палкой – потыкаешь.
Горбатый хмуро смотрит на нас. Видно, что мы его допекли.
– Ну, ладно. Смотрите сами. Мое дело предупредить.
Он выходит.