– А вы мне нравитесь.
– Целоваться не будете?
Воронов прислонил ладонь к щеке и покачал головой.
– Тогда пойдемте вон за ту скалу. Там бухточка есть маленькая. В ней по вечерам дельфины рыбу ловят.
Вход в бухточку преграждал высокий и острый выступ скалы; черный и гладкий, лоснящийся от воды, гранитный гребень, словно лемех, разваливал набегавшие на него волны. Они сердито шипели, отступая, пузырились крупной рыхлой пеной, таявшей на галечной отмели, и снова набегали, покрывая блестящую гальку, и лезли по черным бокам неподатливого утеса.
– Ого! Тут, брат, не прыгнешь. Давайте перенесу. – Воронов потянулся к Кате; он был в сапогах.
– Посторонитесь! – Катя отвела руку Воронова и отошла на несколько шагов от скалы.
– Раз, два, три… – Она считала волны и отшатывалась при каждом шумном ударе. – Оп-ля! – Катя рванулась по мокрой галечной отмели вслед за отползавшими пенистыми бурунами и в одно мгновенье оказалась за скалой.
Воронов побежал за ней, но следующая волна настигла его на полпути, упруго ударила в ноги, обдавая холодными брызгами. Он зашатался, потеряв равновесие, и еле устоял на ногах.
"Что за глупости я вытворяю! – с досадой подумал Воронов. – Занимаюсь каким-то нелепым ухаживанием… И еще недоставало искупаться…"
Он отряхивал с себя воду и хмуро исподлобья смотрел на смеющуюся Катю.
– О, какой вы сердитый! Идите сюда, здесь сухо. – Она сидела на высокой отмостке из булыжника, выложенной чьей-то заботливой рукой. – Вот сюда! И давайте глядеть на море. Только не говорите. Ничего не говорите…
Воронов зябко передернул плечами, накинул плащ и сел на камень в ногах Кати. Она сидела рядом, обхватив ноги и уткнувшись подбородком в колени, сжалась в комочек и казалась совсем маленькой, худенькой. Но смотрела она строго, сведя брови, и ее большие серые глаза были совсем черными от расширенных зрачков. И нечто властное, повелительное исходило теперь от нее, точно все, что она делала, было очень важным, необходимым; и Воронов подчинился этому и стал смотреть на загустевший в сумеречной хмари горизонт, и оттого казавшийся совсем близким, на темнеющее с каждой минутой море, все выше и выше обманчиво поднимавшееся в тяжелое облачное небо. Где-то у выхода в залив стоял сторожевой корабль, заметный только по кормовым огням. Вдруг оттуда взметнулась зеленая ракета; она быстро осветила низкие сизые облака и, словно оттолкнувшись от них, долго падала, печально угасая.
Воронов следил за ракетой с каким-то странным чувством; ему показалось на мгновение, что все это он когда-то уже видал: и тусклое холодное море в этом дрожащем изменчивом свете, и далекий расплывчатый кораблик с красными огоньками… И она, сидевшая рядом, тоже была тогда, давным-давно, с ним. И тогда он испытывал такое же томительное чувство светлой и легкой грусти…
Он потянулся к Кате, взял ее руку – прижался к ней щекой. Ее шершавая рука была холодной и вялой. Он прикоснулся к ней губами и начал осыпать легкими поцелуями.
Катя резко отдернула руку и встала.
– Зачем вы это делаете?
– А?! Извините, я пошутил, – Воронов пожал плечами и вдруг понял, что сказал совсем не то.
Катя вскинула голову.
– Спасибо за шутку.
Быстрым упругим поскоком, словно кабарга, она полезла по высоченному глинистому откосу.
– Куда же вы?
Она обернулась и сказала, прищуриваясь:
– Я тоже хочу пошутить.
Воронов кинулся за ней:
– Подождите, Катя!
Он хватался за какие-то кривые корявые ветки кустарников, разбивал сапогами податливые глинистые комья, спотыкался и лез на четвереньках, стараясь догнать ее на откосе. И в тот момент, когда он уже поравнялся с ней и до вершины оставалось всего шагов пять, тонкая черная березка, за которую Воронов ухватился, выдернулась с корнем. Он, широко раскинув руки, опрокинулся на спину и покатился по откосу. Когда он наконец задержался, зацепившись за кустарник, и посмотрел наверх, то увидел на самой вершине утеса смеющуюся Катю.
– Подождите меня!
Она приветливо помахала рукой. Но когда Воронов вылез на откос, ее уже не было. Он пытался кричать – безответно. Несколько минут он простоял неподвижно, ожидая, что Катя появится откуда-нибудь из-за темной стены кустарника, прислушивался, но ни хруста веток, ни шороха сухой прошлогодней травы – тишина. Лишь тоненько и насмешливо позванивала заряночка, словно дергала балалаечные струны: "Динь-динь, трень-брень набекрень".
– Подходящая шутка, – произнес Воронов вслух и пошел напрямую на эту темную таинственную стену, по-медвежьи подминая хрупкий кустарник, обдававший его горьковатой свежестью.
Плутал он долго и только к полуночи пришел в Нахаловку. Возле забродинской избы он тщательно обтер глинистые следы на плаще, на брюках, на сапогах и после этого постучался в дверь.
3
Через несколько дней Воронов принимал отдельное прорабство Михаила, которое находилось на отшибе, в строящемся рыбном порту. Пока что на месте будущего порта рыбников стояло полдюжины дощатых бараков да возле самой кромки моря маленький слип – несколько рельсовых путей, уходящих под воду, на которых неуклюже громоздились высокие, с двухэтажный дом, деревянные ящики – опалубка под будущие массивы-гиганты.
Бухта была с обрывистыми скалистыми берегами.
– Интересный здесь профиль работ, – говорил Воронову главный инженер Синельников, статный, моложавый, с черными усиками, с карими подвижными глазами. – Пирсы будем строить, да еще из массивов-гигантов, скалу убирать… Подземные склады. Жилищное строительство. Словом, здесь целый участок. Ну как, справитесь?
– Постараюсь.
Воронов жадно оглядывал с пологой лесистой сопки черные угрюмые берега небольшой бухты. К ним вплотную подступала светлая поросль тайги, местами уже порубленной; на этих проплешинах одиноко и удивленно тянули в небо сухие черные шеи башенные краны. А под ними, если приглядеться, полускрытые свежей листвой подлеска, проступали красные остовы будущих зданий. Дальше, туда по горбатым увалам, уходили в густую синюю дымку городские кварталы, оторванные друг от друга, словно залитые этим зеленым половодьем тайги. Словом, города в обычном понятии здесь еще не было – он пока только проступал, проклевывался из-под земли на огромной площади и назывался в каждом месте по-разному: рыбный порт, судоремонт, рудник, вокзал и т.д.
"Ну что ж, начинать, так уж здесь, – думал Воронов. – Участок здесь будет действительно интересный"
Затем он вместе с главным инженером прошел по всем объектам. Их сопровождал Михаил Забродин и торопливо, потряхивая своей белесой челкой, давал пояснения.
– Первый жилой блок, – остановился он возле строящихся домов, замкнутых в большой четырехугольник. – Квартиры однокомнатные, с отдельным входом. Заселены будут строителями. В центре, во дворе, будут ясли и детсад.
Все вокруг было перекопано, огромные отвалы земли доходили до окон второго этажа; отрытые траншеи под канализацию, под водопровод были завалены битым кирпичом, мусором и осыпавшимся грунтом. Местами через траншеи были проложены мостки, по которым рабочие подвозили к крану кирпич в тачках. Люди ходили резво, весело, и со стороны казалось, что дела идут прилично. Но Воронов смотрел не со стороны. "Черт возьми! – думал он. – Это же надо так обвалить себя со всех сторон землей, что ни подъехать, ни подойти. А ведь в каждом приказе долбят, что коммуникации надо заканчивать вместе с фундаментами, потом уже приступать к кладке стен. На словах одно – на деле другое… Ведь на подготовленном месте и разворот другой. А тут попробуй покрутись…"
– Хоть бы транспортеры установили, – сказал Воронов Михаилу с плохо скрытым раздражением. – Чего людей зря гонять с этими тачками?
– Нет транспортеров, – развел руками Михаил.
– Как нет? – Воронов недоуменно смотрел то на Забродина, то на Синельникова. Еще сегодня утром он был на складах и собственными глазами видел целую шеренгу новеньких транспортеров, стоящих во дворе под надежной складской смазкой. – А там, на складе, не годятся, что ли?
– Там годные, – сказал Михаил. – Но это резерв.
– Чей?
– Главного инженера, – ответил Синельников, беря Воронова под руку. – Скоро бетон пойдет в доке. Вот и берегу для этого. Раздай по участкам – потом соберешь поломанные. А рисковать перед бетоном не имею права.
Затем они спустились вниз, туда, где о береговую кромку сутолочно бились волны. Здесь, на рельсовых путях, на низких тележках стояли высоченные ящики – опалубка под будущие массивы-гиганты. Их было восемь штук. По узенькой шаткой стремянке все трое поднялись на один из гигантских ящиков. Внутри ящика, в частых переплетах арматурных сеток, лазали монтажники, вязали проволокой стальные прутья. В двух местах вспыхивали округлые языки сварочного пламени, при солнечном свете они казались осколками синеватых стекол. Ближняя сварщица в синем комбинезончике, сидевшая прямо на арматурных прутьях, откинула защитный козырек, и Воронов узнал Катю. Он приветливо кивнул ей. Катя внезапно, словно не по своей воле, улыбнулась и быстро натянула на лицо козырек, точно хотела скрыть эту непрошеную улыбку.
– Вот из каких красавцев пирсы-то будем строить, – окидывая взглядом огромные ящики, говорил Синельников. – Это же настоящие корабли из железобетона!
Главный инженер гордился массивами-гигантами, потому что они были его детищем. Проекты на них до сих пор не прислали из Ленинграда, поэтому Синельников запросил разрешение в совнархозе и спроектировал сам за несколько бессонных ночей.
Воронов слышал это и теперь придирчиво осматривал опалубку, поглядывая изредка на уверенное, решительное лицо Синельникова. Массивы ему нравились.
Однако на скальных выработках они снова сцепились.
В неглубоком скальном забое только что подорвали очередной отвал, и теперь камень лежал грудой, завалив все подходы. Здесь же, возле бурового станка, возился уже знакомый Воронову Семен; его скуластое лицо было потным и злым.
– Разве это забурники? – спрашивал он, сердито перебирая кучу стальных стержней. – Это стамески, а не забурники! Два раза повернешь – и выбрасывай.
Но Воронова удивили не столько забурники – тут заводской брак, – сколько разборка и отвозка подорванного камня: и здесь разбирали вручную, а отвозили теми же тачками.
– Неужели экскаватор нельзя поставить? – спросил Воронов с заметным оттенком горечи.
Михаил молчал, поглядывая на главного инженера. Воронов понял, что это разговор уже не новый, и ждал теперь ответа не от Михаила, а от Синельникова.
– Я не против экскаватора, – ответил главный инженер, – но на этом карьере его можно использовать часа четыре в смену. А остальное время что он будет делать?
– Подумать надо, – сказал, насупившись, Воронов.
– Подумайте, – обронил главный инженер.
И Воронов уловил иронию.
– Заботиться прежде всего следует о том, чтобы избавиться от этих тачек, – ответил Воронов запальчиво.
– А коэффициент использования техники? Кто будет об этом заботиться?
– Это все для бумажной отчетности…
– Простите, что именно – "это"? Простои вы считаете бумажной отчетностью? Но за простои платить надо? За чей счет?
– А на чей счет запишем эту ручную маету?
– Так вы теперь хозяин, вы и решайте, – учтиво улыбнулся Синельников.
В последнюю очередь осматривали жилье: несколько дощатых бараков и оставшийся еще с зимы палаточный лагерь. Палатки были высокие, длинные, пожелтевшие от дождей и солнца и чем-то напоминали соломенные скирды. В каждой такой палатке тесно стояло на дощатом полу четырнадцать коек, а проход почти полностью занимали две громоздкие печи да длинный стол, похожий на топчан. В палатке было чисто и душно от нагретого солнцем полотна.
– Холостые в палатках живут? – спросил Воронов.
– В основном да, но есть и семейные, – ответил Михаил.
– Да, временные трудности, – озабоченно сказал Синельников.
– Ох уж эти временные трудности! – заметил Воронов. – Иногда они очень затягиваются.
– А что же вы хотели? Людей, которые строят город, сразу поселить в новые дома? Кто же для них должен построить эти дома? – спрашивал Синельников, и в его голосе опять послышалась ирония.
Воронов вспомнил, как вчера, знакомясь с титульными списками управления, всюду встречал одну и ту же картину – планы в целом выполнялись, а строительство жилья отставало. Перекрывалось это отставание за счет производственных объектов. "Легче уложить лишний кубометр бетона в док, чем возиться с отделкой домов, – думал Воронов. – Легче и спокойнее. А то, что люди живут в палатках, так это временные трудности!.."
И он сказал как бы между прочим:
– Так-то оно так… Но вот эти дома… Когда их должны построить?
– Еще в первом квартале сдать должны, – торопливо ответил Михаил.
– Что вы говорите? – удивленно воскликнул Воронов. – Вот ведь они какие, эти временные трудности…
– Людей у нас не хватает, – вяло ответил Синельников. – Вы же понимаете, что жилье требует большего количества людей, чем, допустим, бетон…
– Еще бы!
– То-то и оно… А впрочем, вы теперь командуете здесь, вам и карты в руки. Покажите, как надо избавляться от этих временных трудностей.
Синельников коротко попрощался и прошел к своему "газику". Шофера у него не было, он водил машину сам. Через минуту его "газик", оставляя рыжие клубы пыли, катил по разбитой грузовиками дороге.
Не понравился ему этот новый инженер. "Тоже мне ревизор… – думал он про Воронова. – Все с подвохом норовит. И, кажется, склонный к демагогии…"
Синельников в общем был доволен тем, что ему быстро удалось отделаться от Воронова. Вчера всю ночь главный инженер кутил с друзьями, а теперь у него трещала голова. Ему хотелось бы свернуть домой и поспать немного, но он опасался, что начальник ждет его специально и хочет проверить: когда уходит главный инженер на обед. А потом при случае напомнит ему: "Мы должны уходить с работы последними. Мы – руководители. За нами смотрят, равняются по нас…"
Синельников быстро гнал машину по красновато-желтой пыльной дороге с шершавым щебеночным покрытием к центру города, как условно назывался в Тихой Гавани район Управления. Здесь, среди двухэтажных домов на увалистой, точно спиленной сопке красовалось трехэтажное белое здание с тяжелым фронтоном. Оно строилось под трест, и теперь его просторные кабинеты, кроме Управления, занимал Дом техники, а на первом этаже расселились еще и монтажники.
Синельников быстро поднялся к себе на второй этаж. Его кабинет находился рядом с кабинетом начальника, а промежуточную комнату, как и обычно, занимала секретарша. Она встретила его приветливой улыбкой, кокетливо откинув голову и подставляя щеку для поцелуя.
– Что за глупости, Неля! – строго сказал Синельников.
– Да никого нет.
– Черт знает что! – недовольно проворчал он и торопливо поцеловал ее в щеку.
Это была совсем еще юная девушка с копной коротко остриженных черных волос, тонкошеяя и оттого похожая на черную хохлатую птицу. Она приехала сюда два года назад по комсомольской путевке, перебрала несколько профессий, пока Синельников не приютил ее у себя.
– Где Лукашин?
– Только что ушел на обед.
– Пешком?
– Разумеется.
– Моционит… Успею догнать?
– Конечно.
– Ну пока! Ступай обедать, Неля, – бросил на ходу Синельников.
Начальника догнал он на просеке, проложенной под высоковольтную линию. Лукашин стоял на тропинке возле стальной опоры и, прикрываясь рукой, смотрел наверх – там сидел, нахохлившись, ястреб возле свитого на самой макушке гнезда.
– Неплохо приспособился, а, деятель?! – заметил он, радостно щурясь. – Умнейшая тварь.
Лукашин любил прогулки – его сухое, серого цвета, словно пропыленное цементной пылью лицо выражало постное благодушие.
– А может быть, он подстерегает владельца этого гнезда? Кто знает, – поддержал разговор Синельников.
– Отвез новичка?
– Ознакомил.
– Ну, какое впечатление?
– Да не поймешь его: на вид – битюг здоровый, а ломается, как разборчивая барышня, – то ему не по душе, это не по сердцу!
Лукашин безмятежно улыбнулся.
– Да, на вид он ничего парень. Что ж, поживем – увидим.
4
Надежды Воронова на семейную жизнь не оправдались. Его невеста, или полужена, как он говорил, ответила, что приехать не сможет – очень занята…
И теперь он помимо воли своей в часы тягостного вечернего одиночества думал о ней, об их встречах, о прошлой ленинградской жизни.
Его поездку на Камчатку некоторые из друзей, и особенно она, назвали в свое время бегством сумасшедшего. В самом деле, доказывали они, уезжать из Ленинграда, из проектного института к черту на кулички рядовым производственником – дело совсем неразумное. К тому же Воронов занимался по вечерам в консерватории, и друзья видели в нем будущую музыкальную знаменитость. А она именовала его "мой композитор", и то, что это произносилось сперва в шутку, а потом вполне серьезно, было естественным. Воронов и не оспаривал их, он потихоньку от друзей завербовался на Камчатку и покончил с этой "музыкальной комедией", как он сам говаривал…
Воронов вспомнил тот летний день, когда он в расшитой рубашке с закатанными рукавами зашел в последний раз в проектный институт. За одним из столов с ним по соседству сидела она, Марина.
– Пошли, – поманил он ее.
– Куда ты меня ведешь? – спросила она в коридоре. – Что-нибудь случилось?
– Потом, потом скажу.
И только на улице, когда она отказалась идти дальше, он показал ей направление и билеты.
– Ты что, с ума сошел? – Она растерянно смотрела на него. – А как же я?
– Ты? – он в недоумении пожал плечами. – Если захочешь, то приедешь.
– Ты в самом деле уезжаешь? – спрашивала она с испугом. – Послушай. Сейчас же иди и сдай билеты.
– Марина, это невозможно…
– Как невозможно?! Что ты говоришь? А я для тебя ничего не значу?
Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала по-детски навзрыд. Он не ожидал такого исхода и растерялся. Женатыми они не были. И пожениться не собирались. По крайней мере в ближайшее время. "Не к чему нищету разводить", – думал Воронов. И в самом деле – получал он всего тысячу двести рублей, жил в каком-то чулане, Видов на прибавку и на квартиру – никаких. Идти в зятья, в директорскую квартиру папы, не хотел, гордость не позволяла… Так они и жили недолгими встречами наедине да надеждами. И вдруг эти слезы при расставании!..
– Ну ничего, ничего, – он неуклюже утешал ее. – Пока поживешь здесь… А там видно будет, захочешь – приедешь.
– Поживешь, приедешь… – говорила она, вытирая слезы. – Как все просто! И он все уже решил за меня.
– Да ведь я один уезжаю.
– Боже мой! А я тебе просто знакомая? Да?
– Ну, виноват… Извини.
– Так почему же ты не посоветовался со мной?
– Я знал, что ты; будешь против, – простодушно ответил он.
– И это говорит человек, с которым столько пережито!.. А до него ничего не доходит! Спокоен, как деревянный истукан.
– Успокойся, успокойся, – он попытался обнять ее за плечи.
– Не трогай меня!
– Ну, хорошо, хорошо…
– Чего же хорошего?! – она обернулась к нему, тревожно смотрела в глаза. – Да что с тобой случилось? Какая тебя муха укусила? Зачем тебе нужна эта поездка?
Зачем? Что он мог ей сказать?