– Нет, не может быть, не может быть, – проговорил он, переводя глаза то на Зеленина, то на Лукашина, словно ища поддержки.
– Ну что ж, докажите обратное, – холодно заметил Лукашин.
– Постойте, постойте… Здесь что-то не то. – Он склонился над расчетом, стал быстро проверять формулы, прикидывал на логарифмической линейке, и чем дальше, тем все суетливее становились его движения. Наконец он распрямился, растерянно пожал плечами.
– Черт знает что! Не понимаю, как это могло произойти.
– Садитесь, – указал Лукашин рядом на стулья Зеленину и Синельникову. – Что делать? Как будем выводить массивы-гиганты в море?
– Единственный выход – на понтонах, – сказал Зеленин.
– Понтоны мы не достанем, по крайней мере, в эти месяцы, – возразил Лукашин. – А массивы ставить нужно.
– Придется изготовлять деревянные, – заметил Синельников, все еще виновато улыбаясь.
– Правильно мыслишь, деятель. Но деревянные понтоны – лишний расход. На него могут обратить внимание, и потом неприятностей не оберешься. Стало быть, этот расход нужно оправдать.
Лукашин долго выводил карандашом какие-то затейливые каракули; его большой палец смешно отгибался и был похож на кочедык, которым в старину плели лапти. Лукашин сидел сбоку стола, заплетя ногу за ногу штопором, и впереди вместо одного носка торчала пятка. "Как это он ухитряется так вывертывать суставы?" – думал Синельников и отмахивался от этих неуместных мыслей и досадовал, что в голову не приходило ничего путного.
– Вот что, деятели, – заговорил наконец Лукашин, – массивы-гиганты мы потом должны добетонировать на месте – голову пирса делать. Работа будет идти медленно – волны мешают. А понтоны нам позволят еще на берегу поднять стенки чуть выше проектной отметки, да и в море будут ограждать от волнения. Значит, дело пойдет быстрее. Вот и надо подсчитать, сколько дней мы сможем таким образом сэкономить, выиграть. И написать надо официальный документ, что за счет этого выигрыша во времени мы идем на дополнительный расход. На изготовление понтонов. А теперь ступайте и действуйте.
Уходя, Синельников подумал о том, что эта неприятность при разумном подходе еще и пользой обернется.
10
После работы в контору к Воронову сходились десятники, механики, мотористы – велись подсчеты сделанного за день, закрывались наряды, выписывались новые. Затем он ехал с рапортом к начальнику Управления на летучку.
Лукашин собирал всех к девяти часам вечера. "Время теперь горячее, деятели, извольте докладывать лично, что сделано и что намечено". Домой возвращался только к одиннадцати, наскоро перекусив сыром или копченой кетой, засыпал тяжелым тревожным сном.
По утрам вставал рано с неприятной вялостью во всем теле и, перекусив тем же сыром или кетой, бежал на работу. К семи часам, когда еще на объектах, не было ни души, надо успеть в гараж – выколотить грузовики, разослать экспедиторов по складам, подписать путевки и накладные. Потом мчаться на груженом самосвале с каким-нибудь цементом или кирпичом на далекий объект, где уже началась работа и ждут его указаний, расстановки. Все это и называлось – "войти в дело" или "горячим временем"…
В последние дни они готовились к бетонированию массивов-гигантов. Бетон решили изготовлять на месте. Для этого сколотили дощатый навес и установили под ним три бетономешалки. Воронов сам тщательно осматривал опалубку каждого массива, проверял прочность арматурной вязки, сварные узлы… И вот, когда эта подготовительная работа подходила к концу, вдруг прислали на участок новое распоряжение.
Воронов вместе с Семеном лазили в сложном плетении арматурных сеток и проверяли электропроводку для вибраторов.
– Ну как? Не подведешь с бетонированием? – спрашивал Воронов. – Смотри, опозоримся на всю стройку.
– Что вы, Сергей Петрович!
По лестнице на опалубку поднялся Михаил Забродин.
– Сергей Петрович! – крикнул он, помахивая чертежом. – Новость! Вот! – Он подал Воронову чертеж.
– Что такое?
– Приказано понтоны деревянные делать для массивов, – ответил Михаил.
Воронов развернул чертеж, внимательно посмотрел его и озабоченно свел брови. Потом вынул карандаш и начал быстро набрасывать цифры на обратной стороне чертежа.
– Я поехал в Управление, – сказал он наконец Михаилу и сунул чертеж в планшетку. – Надо выяснить, в чем дело.
В кабинете начальника производственного отдела он увидел уже готовый макет деревянного понтона. На столе перед Зелениным стоял миниатюрный массив-гигант с этим деревянным кольцом поверху. Воронов мельком взглянул на Катю, сидевшую за стеклянной перегородкой, и быстрым шагом, наклонив голову, пошел к Зеленину. Тот встретил его понимающей едкой улыбкой.
– Чего это ты как на ринг вышел? Зубы-то стиснул. Иль вправду хочешь подраться?
Воронов показал на макет массива-гиганта:
– Кто придумал массивы-гиганты на деревянных понтонах выводить?
– Лукашин.
– Что он – с ума сошел?
– Почему?
– К чему огород городить? Выведем в море как обычно, без понтонов.
– Видишь ли, – дипломатично произнес Зеленин. – С понтонами мы быстрее соорудим из них пирс. Восемь дней экономим. Это подсчитано.
– А не подсчитано, во что обойдется эта экономия? Сколько стоит каждый понтон? Тысяч пять?
– Примерно, – утвердительно кивнул Зеленин.
– А их нужно восемь штук, – горячился Воронов. – Восемью пять – сорок тысяч. Хорош выигрыш! Нет, тут что-то нечисто. Ты не хитри.
– А ты об этом с Лукашиным поговори.
– И поговорю, в кулак шептать не привык.
– Геройствуешь? – улыбнулся Зеленин.
– По крайней мере, не ехидничаю. Смотрю я на тебя, Леонид Николаевич, и удивляюсь – человек ты деловой, видишь все несуразности на стройке, но прячешься от них в насмешки, как черепаха в панцирь.
– В панцире жить можно, – сказал Зеленин и продекламировал:
– Из чего твой панцирь, черепаха? -
Я спросил и получил ответ:
– Он из мной пережитого страха,
И брони надежней в мире нет.
– Цинизм – это следствие озлобленной души, – отчеканил Воронов.
– Замолчи! – Зеленин встал и вышел из-за стола. – Озлобленный, говоришь? – Он остановился перед Вороновым. – Ты здесь работаешь пятую неделю, а я четвертый год. Главным инженером был. Геройствовал так же вот. А теперь в производственном отделе сижу. Ниже катиться не хочу… Понял?
Катя во время этой перепалки в напряжении застыла над столом.
В кабинет вошел Лукашин.
– А, деятель, здравствуй! – обратился он весело к Воронову. – Что это у вас тут за шум, аж в коридоре слышно? – ласково взяв Воронова под руку, он подвел его к макету массива. – Ну, как тебе наше изобретение на понтонах, нравится?
– Нет.
– Почему?
– Ненадежно и дорого. Буду категорически возражать.
– За дешевизной гоняетесь, – сдержанно возразил Лукашин. – Кстати, издержки производства неизбежны в любом деле. А время нам дороже денег.
– Особенно когда они государственные, – отрезал Воронов.
Катя даже зажмурилась.
– Вот что, деятель! – холодно сказал Лукашин. – Я двадцать пять лет трудился на стройках и за это время не раз встречал таких речистых обличителей, которые живут в коллективе без году неделя. Извольте делать то, что вам поручено. – И уже на ходу, возле двери, не оборачиваясь, добавил: – Вперед советую выражаться уважительнее, хотя бы по долгу службы.
– Ну как, поговорил? – спросил Зеленин, почесывая лысину.
– Поговорил, – сквозь зубы произнес Воронов и, не простившись, ушел, хлопнув дверью.
Катя вышла из-за перегородки, взволнованно прошлась по кабинету.
– Не понимаю, – остановилась она перед Зелениным, пожимая плечами. – Зачем понадобились эти понтоны?
– М-да, – улыбнулся Зеленин. – Видишь ли, у массивов отрицательная остойчивость. Они перевернуться могут. Потонут!.. Без понтонов нельзя.
– Как так? Это же недопустимо!
– Да вот так. Их главный инженер спроектировал. Блеснул!
– А что же Лукашин?
– Дал втихую нагоняй мне и Синельникову. Но ведь он и сам виноват. Просмотрел! Не станет же он оглашать этот конфуз. Авторитет свой бережет. Да и выход искать надо. Вот он и сделал ход конем: на понтонах выводить массивы. И оправдание нашел – восемь дней экономии. Вот как жить-то учитесь!
– Но ведь их опасно устанавливать. Перевернуться могут!
Зеленин остановил ее:
– Это – кабинет, а не площадь. Не кричи!
Она молча ушла за перегородку, надела свою клетчатую шляпу, взяла сумочку и направилась к выходу.
– Куда ты? – крикнул ей вслед Зеленин.
Но она даже не обернулась.
– Да что вы – с ума, что ли, посходили все?
На площади перед Управлением она села в автобус и доехала до старого порта. "А теперь недалеко, пешком вдоль берега", – решила она и пошла торопливо по каменистой тропинке. Почему он все-таки согласился устанавливать массивы-гиганты с отрицательной остойчивостью? Ведь это опасное дело! Зачем он берет на себя такую ответственность? Или он не догадывается, в чем дело? Нужно предупредить его, поговорить с ним. Она понимала, что ее поспешный побег мало что изменит, и все-таки торопливо шла к нему на участок.
Тропинка вилась по оголенным, словно ободранным, отрогам большой сопки вдоль самого берега бухты. Внизу с шумом колотились волны, и Кате казалось, что это бьется ее сердце. Ветер трепал на ней спадающий воротник серой кофты, плотно лепил на ноги узкую юбку, и было трудно идти на спусках. "Словно спутанная", – подумала она.
Ее одинокая фигура, спускавшаяся с голой обрывистой сопки, была хорошо видна со строительной площадки, от массивов. Лиза ее узнала сразу по клетчатой шляпе.
– Сергей Петрович! – крикнула она, запрокинув голову.
Сверху, из-за опалубки массива, высунулась сначала голова Воронова, потом Михаила.
– Что такое? – спросил Воронов Лизу не совсем любезно.
– Катя Ермолюк! – Лиза показала на подходившую Катю.
– А-а, – Воронов вылез из опалубки массива-гиганта, спустился на землю по лесенке и пошел навстречу Кате.
Лиза ушла за массив и стала подсматривать за ними из-за угла опалубки. Вдруг ей на голову свалилась щепка. Она вздрогнула и вскинула голову: там, на высоте семи метров, сидел Михаил и хитро подмигивал ей: "Ай-я-яй!"
– Подумаешь, важность какая, – Лиза и не стронулась с места.
– Сергей Петрович, я пришла вам кое-что сообщить про массивы-гиганты, – говорила Катя, все еще волнуясь и тяжело дыша от быстрой ходьбы. – У них отрицательная остойчивость. Зеленин сказал.
Воронов взял ее за руку, с минуту шел молча к морю.
– Знаю, – наконец произнес он. – Уж проверил.
– Но ведь их опасно устанавливать!
– На то я и инженер, чтобы не бояться таких опасностей. – Воронов сорвал тальниковый прут, подошел к самому приплеску. – Присядьте. Чего вы волнуетесь? – указал он на большой валун.
Катя села и невольно оглянулась – отсюда их не видно было – заслоняла скала.
– Я вас не понимаю, – сказала она, с недоумением пожимая плечами.
– А чего же тут понимать? Кому-то надо исправлять ошибки. Дело стоять не должно.
– Но нельзя же молчать!
– А я и не собираюсь молчать, – задумчиво произнес Воронов, чертя прутом по влажному песку.
Они старались не смотреть друг на друга, испытывали какую-то странную неловкость, молчали… Но говорить ему хотелось с ней, только совсем о другом, о том, что она пришла к нему, пришла сама, и массивы тут ни при чем… Все проще и важнее – он ждал ее, ждал последние дни и ночи, и сам хотел к ней, и пошел бы, если бы не эта дьявольская занятость, если бы знал, что она выйдет навстречу…
– Значит, зря я сюда шла, – сказала она наконец.
– Нет, почему же! Очень даже не зря… Очень. – Он смотрел на нее как-то растерянно и робко улыбался. – Хотите знать – я бы сам к вам пришел.
Она встала.
– Сергей Петрович! Сережа, милый!.. – она бросилась ему на грудь и вся тряслась и плакала, приговаривая: – Прости меня, прости…
Он целовал ее прохладные, отдающие морской влагой волосы и бормотал:
– Ну что ты, что ты, глупая! За что же? За что?
11
Голубые стены лукашинского коттеджа в летний день совершенно тонули в густой листве амурских бархатов, кленов и ясеней. Здесь, у бугристых, выпирающих из земли корней таежных исполинов, было тихо, свежо и тенисто. Лучшего места для отдыха и не найдешь. Лукашин любил под вечер растянуться в гамаке с газетой в руках, слушать заливистый хохот своей многочисленной неугомонной детворы и добродушную воркотню дородной супруги, оберегающей цветники.
Вечернее солнце с трудом пробивалось сквозь заслон деревьев: в подсвете красноватых лучей трепетали серебристые перистые листья бархата и мельтешили в глазах, как морская рябь. Лукашин отложил газету и, закинув руки за голову, долго смотрел на протекающее сквозь листья синее небо и думал о том, что вот прошел еще один день, что завтра будет новый, что дни, в сущности, так мало отличаются один от другого, как и эти листья.
– Сеня! – послышался от цветников голос жены.
– Аиньки!
– К тебе Петя пришел.
– Так пусть проходит, – не вставая, сказал Лукашин.
От дома шел Синельников, одетый, как всегда, щеголевато – он был в светло-сером костюме и кофейного цвета шляпе.
– Ну, что стряслось? – спросил Лукашин. – Ты, деятель, и после работы не даешь покоя. – Он, кряхтя, стал подниматься.
– Да вот распоряжение о закладке фабрики пришло, – подал Синельников депешу. – Пришел посоветоваться, кого послать завтра на рудники.
Лукашин прочел бумагу.
– Ну и кого думаешь? – спросил он.
– Мне думается, Воронова надо послать, – предложил Синельников. – Закладка фабрики – дело ответственное. К тому же там строительство жилого поселка идет скверно. Может, пристегнем ему и поселок? Я думаю, он двинет дело.
– Правильно мыслишь, деятель. Он потянет. Феня! – крикнул Лукашин, обернувшись к жене. – Принеси-ка чего-нибудь из графинчика!
– Сейчас.
Над гамаком, раскинув свои пестрые крылья, спланировал дятел и, усевшись неподалеку на толстый ясень, начал деловито постукивать носом. Лукашин с минуту наблюдал за ним. Потом перевел свои робкие глаза на Синельникова, усмехнулся:
– Видал, птаха какая? Порхает, суетится, а дело свое делает и место свое знает. Не лезет в соловьи. Так вот и в жизни, деятель, важно занять свое место.
– Правильно, Семен Иванович! Да не каждый знает, какое место отведено ему, – сказал Синельников в тон Лукашину, с оттенком многозначительности.
Жена Лукашина, седеющая женщина с могучим тройным подбородком, принесла графинчик густой вишневой наливки, две рюмки и тарелочку свежих парниковых огурцов. Лукашин снял с себя полосатую куртку, расстелил на траве, разложил на ней все это богатство и присел на колени.
– Давай сюда, деятель! – Он налил обе рюмки.
Синельников, боясь запачкать костюм, присел на корточки.
– За новую фабрику, – поднял рюмку Лукашин.
– И за успех Воронова, – добавил, улыбаясь, Синельников.
На следующий день он занес в производственный отдел папку с чертежами фабрики, положил на стол Зеленину.
– Вот, передайте Воронову чертежи. Пусть отправляется завтра закладывать обогатительную фабрику.
– Значит, Воронова решили на рудники послать?
– Да, Воронова. И передайте ему, чтобы он принял там еще жилой поселок.
– Но почему же Воронова? – вышла из-за своей перегородки Катя. – Ведь у него план повышенный. Он сорок человек отпустил с основных объектов!
– Вы напрасно беспокоитесь за него, – любезно возразил Синельников. – Он отличный производственник. И потом, если ему не под силу, он может сам отказаться. – Синельников слегка кивнул головой и вышел своей легкой походкой.
– Леонид Николаевич, да что же это такое? – с бессильной горечью спросила Катя. – Он план может провалить.
– К этому и ведут, – зло ответил Зеленин.
– Но зачем?
– Чтоб не лез поперед батьки в пекло. Вы знаете, что будет, если ваш Воронов выполнит план без сорока человек? Строительству удвоят жилищную программу. Понятно? А от Синельникова потребуют выполнить ее. – Он взял оставленную Синельниковым папку и сердито вышел.
В вестибюле за длинным некрашеным столом одиноко сидел шофер дежурного "газика" и выкладывал столбики из домино.
– Поехали в рыбный порт, к Воронову, – сказал ему Зеленин и, не задерживаясь, пошел к машине.
"Ну, Аника-воин, – невесело подумал он про Воронова, – вот теперь ты попрыгаешь!"
Ему нравилась открытая, горячая натура Воронова и эта ничем не поколебленная вера в правоту дела, в свои силы. А он давно уже растерял свою уверенность. Жизнь обходилась с ним далеко не любезно, она тискала его, точно пресс формовочную глину, и Зеленин не раз удивлялся своей выносливости. Первый удар обрушился на его голову совершенно неожиданно: это было в тридцать восьмом году. Он был тогда еще совсем юнцом, только что окончившим институт. Работал в Белоруссии, неподалеку от границы, на строительстве небольшой гидроэлектростанции. Грунты были болотистые, тяжелые, речушка своенравная, лесная. После сильных дождей размыло временную фашинную перемычку, залило котлован с оборудованием, посрывало насосы. Словом, убытки были большие. Началось расследование. И посадили за вредительство кое-кого из инженеров, в том числе и его, ответственного за перемычку. В сорок втором выпустили, и он сразу попал в армию. Потом бои, три раза был ранен и под самый конец войны получил тяжелую контузию – два с лишним года провалялся в госпиталях – и опять встал на ноги. Куда податься? Жена с маленьким сыном была угнана в Германию и пропала без вести. Знания порастерял настолько, что на большую стройку идти было стыдно. Он и подался на край земли, сюда, на Дальний Восток. И здесь начал все сначала: и стаж производственный зарабатывать, и семью наживать.
Четыре с лишним года назад его послали главным инженером в Тихую Гавань. Здесь тогда было маленькое строительство по реконструкции старого рыбного порта, кое-что закладывалось в рыбацком поселке да строился рыбоконсервный заводишко. Но уже через год строительная программа увеличилась в несколько раз… А потом по соседству было открыто оловянное месторождение и запроектированы рудники с горняцким поселком. Прислали изыскательскую группу с представителем от заказчика.
Зеленин выбрал под будущий поселок широкую солнечную долину, километрах в пятнадцати ниже того ущелья, где должны быть рудники. Он составил проект и послал его на утверждение в совнархоз. И вот приехал сам председатель с начальником управления горнорудной промышленности и начисто забраковали зеленинский проект, приостановили уже начатые работы по закладке поселка и приказали перенести строительство ближе к рудникам в целях экономии и удобства. Зеленин пытался возражать, но его не поддержал Лукашин. "Не все ли равно, деятель, где нам строить. Мы подрядчики".