А когда эти непродолжительные стенания прекратились, вновь воцарилась тишина, глубокая внимающая тишина.
Кто-то ждал, когда из воды вытащат первых тварей. Мы, конечно же, видели их достаточно часто во время купаний. Именно наблюдение за ними - длинными, узкими проворными водными тварями, походившими на птиц без крыльев, хотя у некоторых как будто все-таки были небольшие и слабые крылья - впервые и подтолкнуло нас задуматься, как животные приобретают форму своей среды, и существуют ли видимые карты или схемы того, где они живут. Птицы, как отшельники-индивидуалисты нашего нового времени, так и былые оживленные стаи, вычерчивали для нас воздушные потоки. А эти водные твари, как одиночки, всегда казавшиеся огромными, так и те, что передвигались, скитались и спасались бегством в стаях и косяках, явно отражали течения жидкости, видимые для нас не более чем перемещения воздуха. Течение, кружение, вращение и закручивание в спираль воздуха и воды становились для нас очевидными, когда мы наблюдали за их обитателями.
Однако большинство отправилось по домам. Мы, Представители, стояли на возвышенности и смотрели на этих несчастных людей, наших подопечных, быстро, едва ли не украдкой расходившихся по своим жилищам, словно опасаясь, что за ними наблюдают и даже осуждают. За что их осуждать? Во времена великих бедствий, увы, истинно, что население испытывает чувство вины. Вины за что? Ах, как можно столь рационально, столь хладнокровно вопрошать, столкнувшись с внезапными, немыслимыми и неожиданными природными бедствиями! Наши жители чувствовали, что они словно подвергаются наказанию… Хотя они не сделали ничего дурного… Хотя это было именно тем, что они чувствовали. Нам достаточно было одного взгляда, чтобы увидеть это - как они двигались, стояли, искали глаза друг друга, чтобы найти в них поддержку или утешение. Когда они стояли, на них словно был взвален невидимый груз, из-за которого они сутулились и так ожесточенно и страдальчески держали головы. Они сбивались в кучу и бродили, оглядываясь по сторонам, словно где-то таились враги. Хотя у нас никогда не было врагов. До недавнего времени мы даже не знали обычных преступлений или преступников. Эти люди, эти удачливые счастливые люди, совсем недавно бывшие жизнерадостными, подвижными, импульсивными и доверявшие друг другу, земле, на которой они жили, теперь не могли сделать ни жеста, ни движения, которые бы не выражали не только страх, но и зло - и зло это коренилось глубоко в них.
Мы обсуждали, как это исцелить: если мы обратимся к ним, поговорим, объясним, докажем, убедим… Почему вы, наши отважные и доблестные жители, встретившие так достойно и с таким мужеством эти трудные времена, столь ужасно изменившие все, что мы знали, - почему же вы выглядите так, словно приговорены искупать вину за преступление? Не было никакого преступления! Вы ни в чем не виновны! Пожалуйста, не делайте хуже себе и друг другу, ибо все и так уже плохо. Пожалуйста, задумайтесь о том, как ваше новое состояние или положение - словно вы в любой момент ожидаете, что судья вынесет вам приговор, - должно подрывать вас, пожирать всех нас, наши глубинные сущности…
Таков голос разума. И именно так мы задумывали воззвать к нему. Но не воззвали. Разум не может достигнуть источников неразумности, исцелить, излечить их. Нет, нашими людьми двигало нечто более глубокое по основанию и источнику, нежели то, сквозь что мы, Представители, могли пробиться. И, конечно же, нами тоже, ибо мы происходили из них, были среди них. Следовательно, мы неизбежно тоже были поражены - если и не на том уровне, какой мы без труда видели в наших людях, тогда, наверное, где-то глубже и даже, быть может, еще сильнее? Откуда нам было знать? Как могли мы безошибочно выбрать, что делать и говорить, когда нам приходилось сомневаться в происходившем в наших собственных душах, приходилось быть осторожными в наших суждениях?
Что могли мы измыслить и сказать такого достаточно веского, чтобы перевесить то, с чем каждому ежедневно и еженощно приходилось жить: знание того, что из-за неведомых нам событий определенные перемещения звезд (космических сил, как выразился Канопус, хотя эти слова ни в коей мере не уменьшили нашего замешательства) ведут нашу Родную Планету, прекрасную Планету Восемь, к увяданию и смерти. Ничто, что мы могли бы сделать, или придумать, или сказать, не могло изменить эту фундаментальную истину, и нам всем приходилось жить с этим, как уж только могли, смотря в лицо опасностям, которых мы действительно не понимали. Но в будущем, через какое-то отдаленное время - а может, и очень скоро, ибо мы и вправду не знали, чего ожидать, - придет Канопус и увезет всех нас на Роанду плодоносную, Роанду умеренную и гостеприимную.
Но вот все ушли, и мы, Представители, отправились на место наших собраний, где просидели весь остаток дня. Сидели большей частью молча. Некогда мы собирались на открытом воздухе, на склоне холма, или же ночью под звездами. Теперь же мы жались друг к другу, не снимая шуб, под низкой крышей. Было очень холодно. К тому времени мы уже не пользовались кострами или очагами: любое растительное вещество или же помет, лишайник и даже землю, которой можно было немного топить, теперь приходилось воспринимать как возможную пищу для животных. Мы обратили внимание, что огромные стада в своих бешеных поисках достаточного количества пищи разрывали ногами эту землю, бывшую наполовину растительным веществом, и поедали ее, хотя и не любили ее и часто выплевывали. Но затем клали в рот опять.
Когда пришли и расселись Представители, которые проплыли берега озера, показывая людям новые способы, как добывать пропитание, мы обсудили, как лучше использовать этот новый источник продовольствия.
Здесь я просто скажу, что, хотя пища в озере хоть как-то да облегчила нашу тяжкую участь, ее не было много, не было достаточно. Пускай наше население и нельзя было назвать большим - по сравнению с населением некоторых планет, которое, как мы знали, исчислялось миллионами, - оно все-таки не было достаточно малочисленным, чтобы кормиться с небольшого озера долгое время. И хотя мы и дорожили этой пищей, она не приносила нам удовольствия. Как мы изголодались и истосковались по овощам, фруктам и злакам нашей прежней диеты… Теперь вся наша пища была животной, если только мы не соскабливали со скал лишайник. От нее мы грубели, толстели, приобретая сальный и тяжеловесный вид, так что трудно было вспомнить, какими мы когда-то были. Казалось, даже наша кожа тускнела, становясь все более серой, серой, серой - того цвета, что мы видели повсюду. Серые небеса, серая или коричневатая земля, сероватая зелень, покрывавшая скалы, серовато-коричневые стада и огромные птицы над головами, серые и коричневые… хотя все чаще и чаще, когда они проносились над стеной, ставшей теперь серой из-за не ослаблявшего своей хватки мороза, они были белыми… Легкими, покрытыми перьями белыми птицами, прилетавшими из белой пустыни за преграждающей стеной.
Когда мы поднимали взор на стену, то видели, как лед задавливает ее верхушку. С нее нависал грязно-серо-белый нарост: это была кромка ледника. Если стена уступит, тогда что будет стоять между нами и льдом со снегом той бесконечной зимы наверху, чьи пронзительные ветры и бури не давали нам уснуть по ночам, пока мы жались друг к другу под ворохом толстых шкур? Но стена не уступит. Она не могла нас подвести… Ее возвели по приказу Канопуса. Поэтому она выстоит…
Но где же сами канопианцы?
Если нас должны были спасти, когда это требовалось нашим людям, тогда это время уже прошло.
Я уже говорил, что нас захлестнули новые преступления и жестокости. Жертв было немного, однако каждое преступление казалось нам чудовищным и ужасным, просто потому, что прежде нам это было незнакомо.
В таком бедственном деле, когда оно поражает людей столь по-разному и коварно, нелегко распределять горе или упреки справедливо и правильно. То, что отдельные жертвы убийства или случайного грабежа тревожили и гневили нас больше, нежели когда из-за внезапной метели погибало двадцать человек, было несправедливо. Было ли это потому, что мы чувствовали свою ответственность за насилие, даже если до этого нового времени природной безжалостности к нам насилия или актов террора не существовало? При подобном взгляде нельзя было никого винить за эти убийства, которые, несомненно, являлись частью всеобщего ухудшения. Некогда любая смерть была всеобщим горем, и горем неподдельным. Мы все знали друг друга. Встретить незнакомое лицо было невозможно, даже если при этом мы и не знали имени человека.
Но некоторое время назад начались изменения: когда на холоде умер Нонни, мы не очень страдали. Нам было самим слишком холодно, и опасность, нависшая над нами, была слишком велика. Алси горевала о нем, но не так, как это было бы раньше. Нет, у смерти появилось новое свойство, и свойство это вызывало у нас стыд. Смерть уже не могла взволновать нас, как раньше… В этом заключалась истина. Произошло ли это потому, что холод остужал наши сердца, замедлял нашу кровь, что из-за него мы стали меньше любить друг друга, стали менее чуткими друг к другу? Умер ребенок, а мы все в глубине души считали: оно и к лучшему; каких ужасов он избежит, этот несчастный! Ему повезло больше, нежели нам, выжившим! Причем это думали буквально мы все: одним ртом меньше. И еще: было бы лучше, если бы дети не рождались вовсе в это ужасное время. А когда вид начинает думать подобным образом о своем самом дорогом, своем будущем, способности производить на свет и передавать по наследству - тогда он и в самом деле поражен болезнью. Если мы не являемся каналом в будущее, и если этому будущему не суждено быть лучше нас, лучше настоящего, то кто же мы тогда?
Мы знали, кем некогда были, и когда пришла новость о бунтах в другой долине, голодных бунтах, а может, даже возникавших без видимой причины, мы воздели очи к нашим угрюмым небесам и подумали: "Канопус, когда же ты придешь, когда выполнишь свое обещание?"
Затем прилетели его эмиссары - но не так, как мы ожидали. Через теплый полюс вошла и приземлилась в нашей тундре огромная флотилия космолетов; и целая армия канопианцев выгрузила из них запасы. Поначалу мы даже не знали, что это такое, ибо бурно радовались продуктам питания, которых не видели столь долго, - всем видам сушеных и консервированных фруктов и овощей. Но главным образом это были горы контейнеров с каким-то пластичным веществом, и канопианцы объяснили, что оно необходимо для изоляции наших жилищ.
Не принесли ли они какой-нибудь другой весточки? От Джохора, например? Нам так и не укажут срок, когда нас наконец-то спасут?
Нет, ничего такого они не знают - флотилия космолетов получила приказ доставить эти материалы, что и было сделано. Затем космолеты вновь поднялись в небо и исчезли.
Материал для покрытия домов был нам внове. Это оказалось очень плотное, мягкое, легко обрабатываемое вещество, и нам необходимо было делать из него оболочки, крышки и обшивки для наших жилищ. Этот материал был настолько легок, что обрезать его, подгонять друг к другу куски и поднимать эту обшивку на здания без труда могли всего лишь несколько человек. Мы обсуждали, стоит ли прорезать в этих панцирях окна, но в итоге решили не делать этого. Что касается вентиляции, то нам приходилось довольствоваться открыванием-закрыванием дверей. Внутри домов мы теперь теснились в темноте, кое-как рассеивавшейся электричеством, которое мы дополняли, когда это удавалось, светильниками из лишайника, пропитанного жиром. Теперь наш мир был темен, темен и темнел еще больше, ибо небеса над головой становились все более плотными и серыми. Мы просыпались в душной тьме, немного нагретой прижимающимися друг к другу телами, и зажигали свои тусклые светильники или же позволяли себе слабенькую струйку электричества; и мы выходили в мир, выказывавший признаки яркости и света лишь далеко к полюсу, где порой немного брезжила голубизна. Из-за серой стены налетали ветры со снегом. Теперь снежные шквалы играли и клубились у подножия и нашей стороны стены, а бури стали обычным делом. И каждый порыв визжащего ветра словно вгонял нас в землю еще глубже. Не все наши здания были покрыты изолирующим материалом. В некоторых наших городах имелись постройки в целых пять или даже шесть функциональных уровней. (Я, конечно же, понимаю, что это не впечатлит тех из вас, кто живет на планетах, где здания могут достигать высоты утесов и гор. Я сам видел такие дома.) И они были слишком высоки для нас, чтобы покрыть и их. Некоторые безрассудные жители не хотели покидать их, однако с каждой бурей уровень за уровнем пустели, так что, быть может, там осталось лишь незначительное количество человек на первом да на следующем уровнях. А те, кто был изгнан из своих высоких незащищенных жилищ и с рабочих мест, скапливались ниже, и затем люди были вынуждены сбиваться в семьи, группы или кланы, у которых, возможно, пространства было немного больше, нежели у остальных. Усугубляя таким образом перенаселенность… напряженность… и без того непрекращающееся ухудшение настроения и нрава каждого жителя. Быстрое ухудшение: обшивка плотными оболочками мест нашего проживания, казалось, привела всех нас к внезапному повышению взрывоопасности. Подтверждения этому приходили со всех сторон.
- На другой стороне планеты произошли столкновения.
- Столкновения? Кто-нибудь погиб?
- Много народу. Очень много.
- Много народу погибло? Почему же столько раздоров вспыхнуло одновременно?
- Дело в том, что столкнулись группы людей.
- Столкнулись друг с другом? Группы?
- Да, группы, жители одного селения сражались с другим.
- Но из-за чего?
- Они обвиняли друг друга в недостойном поведении.
- Я не понимаю!
Да, именно так мы и восприняли новость о первых междоусобных сражениях. И подобное непонимание сохранялось.
- Они сражаются между вон теми горами.
- Сражаются? Кто? Из-за чего? На нас кто-то напал? С небес спустились враги?
- Нет же, нет, сражаются между собой жители земли, расположенной вон за теми предгорьями, помнишь, куда наша молодежь раньше ездила искать жен и мужей.
- Как же они могут сражаться? За что?
А потом разговоры стали такими:
- В соседней долине воюют.
- Воюют? Это как?
- Ну, селения разделились на две группировки и постоянно вооружаются друг против друга.
- Кто-нибудь погиб?
И так продолжалось долгое время. Продолжалось даже тогда, когда нечто подобное произошло и у нас. Семьи, мужественно остававшиеся на первом уровне одного из незащищенных зданий, обнаружили, что снег завалил проемы; они покинули свое жилище и пошли по соседним - но им везде отказывали. Не пускали никуда. Наконец они взялись за оружие всех видов, камни, палки и даже прихватили орудия для ловли тварей из озера и силой заняли жилище. Они оставались в одной части дома, враждебным кланом, занявшим оборону и выставившим дозорных, которые должны были сообщать о первых признаках ответных мер со стороны неприятеля. Они спали, готовили еду и устраивали свою жизнь как воинское подразделение; и они жили в большом помещении, отделенном от их врагов единственной стеной. Те, кому они угрожали, в конце концов явились с оружием, дабы выгнать их, и это им в полной мере удалось. Вновь бездомный клан ходил от одного места к другому, пытаясь силой ворваться куда-нибудь. Стычки и сражения продолжались повсюду, в различных жилищах, при сильном снегопаде, из-за которого люди с трудом различали, кто друг, а кто враг. Когда же они пробились в одно здание, захватчики и оборонявшиеся сражались в сумраке и темноте внутренних помещений. Послали нас, Представителей. Обеспечивающий Жильем и Защитой вошел к ним, потребовал, чтобы клан разбился на одиночек и пары, и расселил всех среди множества семейств. Прежде нам не приходилось разделять кланы, не говоря уже о семьях. Мы все восприняли это как наше очередное ухудшение и даже опасность. Ибо клан был основополагающей единицей общества, и мы ощущали его как нашу сильную сторону, основу народа. Однако альтернативы не было. Из-за нехватки материалов мы не могли строить новые жилища. Мы могли лишь улучшать те, что у нас были.
Теперь опасность для нас стало представлять не только рассредоточение некоторых кланов. По существу, вспыхнул бунт - клан подчинился Представителю, но лишь на этот раз. Они могли отказаться очень легко. У нас не было средств навязывать свою волю другим. Мы никогда не думали о себе в отрыве от них. Мы не предполагали, что придется заставлять отдельных личностей или группы делать то, чему они ожесточенно сопротивлялись. Вся наша сила заключалась в том, что мы были избраны ими, в осуществлении того, что, как мы все знали, было общей волей, консенсусом. Мы не могли функционировать, если не было согласия. Если бы эта группа сказала нашему Представителю: "Нет, мы отказываемся вам подчиняться!" - тогда бы мы ничего не смогли поделать. Это был бы конец нашего образа жизни как народа.
Мы все это знали. И страх перед всеобщей анархией в конечном счете и был тем, что заставило вторгавшийся клан согласиться на роспуск и спокойно, хотя и не охотно, разойтись по новым семействам.
Однако это было время, на которое мы вскоре оглядывались как на невинное, когда мы просто не понимали своего счастья.
Но более всего нас беспокоило не ухудшение настроений наших людей, но угроза льда, трещавшего и скрежещущего, когда нараставшие массы наползали на нас, так нагромождаясь над стеной, что казалось, будто мы смотрим на движущуюся гору. Мы, Представители, отправились к месту возле стены, где в наросте льда наверху была брешь, и осторожно забрались по крошащимся и очень опасным ступенькам. Поверхность стены стала хрупкой и ежеминутно крошилась на ледяные осколки, которые мы без труда могли растереть пальцами. Но это было только на поверхности - так мы надеялись. Один из нас все-таки поскользнулся и упал, почти с самого верха, - но теперь сугробы были глубокими и падение не причинило ему вреда. Ступени вели к маленькому пространству между языками льда, напиравшими на нас с обеих сторон, где мы и собрались, крепко держась друг за друга, ибо устоять было трудно. Вокруг нас завывал ожесточенный ветер, кружа белые хлопья, так что сгущался воздух и мы не могли разглядеть горизонт. Наш городок внизу, что некогда сиял белизной среди зеленых парков и аллей, теперь почти нельзя было различить, потому что серые защитные покрытия сливались с тундрой, и мы смотрели вниз на сосредоточение холмиков и бугорков, казавшихся порождением земли. Резкими и темными отметинами выделялись лишь некоторые из более высоких зданий, но их верхние части были потрепаны бурями, и потому вид у них был разбитый. На улицах наблюдалось лишь незначительное движение; лишь немногие выходили из своих жилищ, да и то только в случае необходимости. Они превратились в безразличное, сбившееся в кучу население, угрюмое от бездействия, угрюмо терпеливое. Они ждали.
Они ждали того момента, когда нас всех унесут наверх, прочь от нашей суровой замерзшей земли, к раю Роанды. Сжавшись в низких, темных, провонявших зданиях, где из-за холода замедлялось и затруднялось любое усилие, они ждали. И, стоя на той высоте, на этом ледяном утесе над ними, мы вглядывались в тусклое небо и искали Канопус, чудесные космические корабли нашего Спасителя и Создателя Канопуса.