Лондонские фонари словно подпирают темноту кончиками горящих штыков. Желтый полог провисает и вздувается над огромной кроватью. Пассажиры в почтовых каретах, въезжавшие в Лондон в восемнадцатом веке, глядели вниз сквозь безлиственные ветви и видели, как он пылает под ними. Свет горит за желтыми шторами, за розовыми шторами, и наверху, в полукруглых окошках над дверьми, и внизу, в окнах подвалов. Огни буйствуют на уличном рынке в Сохо. В их полыханье видны кружки из грубого фарфора, куски сырого мяса и шелковые чулки. Грубые голоса вьются вокруг пылающих газовых рожков. Вот они стоят, подбоченясь, и горланят - господа Кеттл и Уилкинсон, а их жены сидят в лавках, укутав шеи в меха, скрестив руки на груди, и презрительно глядят вокруг. Каких только лиц тут нет. Маленький человечек, щупающий мясо, наверное, грелся у огня в бесчисленных ночлежках, и слышал, и видел, и знает столько, что кажется, оно само - причем очень живо - говорит о себе его темными глазами и толстогубым ртом, пока он молча щупает мясо, а лицо его печально как у поэта, хотя он не сложил ни единой песни. Женщины в шалях проносят младенцев с багряными веками, на углах стоят мальчишки, девушки смотрят через дорогу - грубые иллюстрации, картинки в книге, которую мы листаем и листаем, как будто должны, в конце концов, найти то, что ищем. Каждое лицо, каждый магазин, окно комнаты, пивная и темный сквер - лишь лихорадочно перелистываемые картинки - в поисках чего? И с книгами то же самое. Что мы ищем в этих миллионах страниц? И все же, с надеждой переворачивая страницу, - а, вот оно - комната Джейкоба.
Он сидел за столом и читал "Глоб". Розоватый газетный лист расстилался перед ним. Он подпирал щеку рукой, так что кожа лица собралась в складки. Он казался страшно суровым, непреклонным и неустрашимым. (Что человеку случается пережить в течение получаса! Но уже ничто не могло его спасти. Такие события определяют особенности нашего ландшафта. Едва ли приезжий не заметит в Лондоне собор Святого Павла.) Он всматривался в жизнь. Эти розоватые и зеленоватые газеты, как тоненькие желатиновые пластинки, ежевечерне накладываемые на мозг и сердце мира. Они вбирают отпечатки со всего. Джейкоб скользил по ним взглядом. Забастовка, убийство, футбол, обнаруженные трупы, крики со всех концов Англии одновременно. Как жаль, что газета "Глоб" не может предложить Джейкобу Фландерсу ничего лучшего! Когда ребенок начинает учиться истории, мы с печальным изумлением слушаем, как своим юным голосом он выговаривает древние слова.
Изложение речи премьер-министра занимало пять с лишним колонок. Порывшись в кармане, Джейкоб вытащил трубку и стал ее набивать. Прошло пять, десять, пятнадцать минут. Джейкоб перешел с газетой к камину. Премьер-министр предлагал меры по введению в Ирландии самоуправления. Джейкоб выбил трубку. Он наверняка думал о самоуправлении Ирландии - это очень сложная проблема. Очень холодный вечер.
Снег, который накануне шел всю ночь, в три часа дня покрывал поля и холм. На вершине холма торчали пучки прошлогодней травы, чернели кусты дрока, то и дело черный озноб пробегал по снегу, когда ветер порывами гнал перед собой смерзшиеся кучки. Свистело, как будто мела метла - шварк, шварк…
Вдоль дороги, никем не видимый, полз ручей. Сучки и листья застряли в замерзшей траве. Небо было угрюмым, а деревья казались сделанными из черного железа. Неколебимой суровостью веяло от всей местности. В четыре часа опять пошел снег. День кончился.
Окошко, светящееся желтым, футах в двух от холма одиноко сражалось с белыми полями и черными деревьями… В шесть часов мужская фигура с фонарем пересекла поле… Плот из веточек, наткнувшийся на камень, внезапно оторвался и поплыл к трубе… Снежный ком заскользил и сорвался с еловой ветви… Позже раздался скорбный крик… По дороге проехала машина, расталкивая темноту перед собой… За ней темнота опять сомкнулась.
Периоды полной неподвижности разделяли эти события. Казалось, земля была мертва… Затем старый пастух напряженной походкой пошел назад через поле. Жестко, мучительно ступалось по мерзлой земле, которая отзывалась на каждый шаг словно топчак. Усталые голоса часов всю ночь монотонно отмеряли время.
Джейкоб тоже слышал их, он поворошил уголь в камине. Поднялся. Потянулся. И пошел спать.
IX
Графиня Роксбиер сидела во главе стола наедине с Джейкобом. Вскармливаемая деликатесами и шампанским по меньшей мере двести лет (а если считать по женской линии, то и все четыреста), графиня Люси выглядела вполне откормленной. Нос ее, разборчивый на запахи, был удлинен, словно постоянно принюхивался, нижняя губа выступала узенькой красной полочкой, вместо бровей над маленькими глазками торчали песчаного цвета пучки, а подбородок тяжело повисал. За ее спиной (окно выходило на Гроувнор-сквер) на мостовой стояла Молл Пратт и торговала фиалками, а миссис Хильда Томас, подобрав юбки, собиралась пересечь улицу. Одна жила в Уолуорте, другая - в Патни. Обе были в черных чулках, но при этом миссис Томас еще куталась в меха. Сравнение с ними, безусловно, оказывалось в пользу леди Роксбиер. С чувством юмора у Молл обстояло лучше, но она была вспыльчива, к тому же глупа. Хильда Томас была насквозь фальшива, серебряные рамочки у нее на стенках висели косо, в гостиной стояли рюмки для яйца, а шторы на окнах никогда не поднимались. А вот леди Роксбиер, несмотря на некоторые недостатки своего профиля, когда-то замечательно охотилась с гончими. Она властно держала нож, а курицу, извинившись перед Джейкобом, ела руками.
- Кто это там проезжает? - спросила она Боксалла, своего дворецкого.
- Карета леди Фиттлмир, миледи, - это напомнило ей, что надо оставить визитную карточку и осведомиться о здоровье его светлости. "Грубая старая дама", - подумал Джейкоб. Вино было превосходно. Она называла себя старухой - "были так любезны пообедать со старухой", - ему это польстило. Она рассказывала о Джозефе Чемберлене, которого когда-то знала. Сказала, что Джейкоб должен прийти еще раз и познакомиться с… одной нашей знаменитостью. Тут вошла леди Алиса с тремя собаками на поводке, и Джекки бросился обнимать бабушку, а Боксалл принес телеграмму, и Джейкоба угостили отличной сигарой.
За секунду перед прыжком лошадь замедляет шаг, пятится, собирается в комок, вздымается как чудовищная волна и приземляется уже с другой стороны. Полукруг неба и изгородей ухает вниз. Затем, как будто твое тело слито с телом лошади и прыгали твои ноги, сросшиеся с ее передними ногами, ты летишь, разрезая воздух, земля упруга, тела превратились в сплошные мышцы, и при этом ты правишь, застыв с прямой спиной, зорко примериваясь взглядом. Затем качание сменяется нестройными вертикальными ударами молотка, и резким толчком ты останавливаешься, слегка откинувшись назад, разгоряченный, со звоном в ушах, чувствуя, как колотящиеся артерии покрываются льдом, и выдыхаешь: "Уф! Фу! Ох!" - и пар идет от лошадей, когда они толкутся на развилках у столбов с указателями, и женщина в переднике стоит в дверях и смотрит, и мужчина подымается от капустных грядок и тоже смотрит.
Так Джейкоб скакал по эссекским полям, шлепнулся в грязь, отстал от охоты и поехал один, поедая сандвичи, заглядывая за изгороди, впитывая краски, как будто только что положенные, проклиная свое невезение.
Чай он пил в гостинице, и там уже были все, и похлопывали друг друга по спине, и притоптывали, и пропускали друг друга вперед, подстриженные, грубоватые, балагурящие, красные как индюшачьи бородки, не стесняющиеся в выражениях, пока на пороге не появилась миссис Хорсфилд и ее приятельница мисс Даддинг с подобранными юбками и одинаково опущенными на уши волосами. Затем Том Даддинг забарабанил в окно кнутовищем. Во дворе застукал мотор автомобиля. Джентльмены, нащупывая в карманах спички, вышли, и Джейкоб с Брэнди Джонсом пошли в буфет покурить с местными. Там они увидели старого одноглазого Джевонса, с мешком за спиной, в лохмотьях цвета дорожной грязи, мозги которого, казалось, были зарыты глубоко в земле среди корней фиалок и крапивы, Мэри Сандерс с деревянным сундучком и Тома - полоумного сына дьячка, которого послали за пивом, - и все это в тридцати милях от Лондона.
Миссис Папуорт с Энделл-стрит, Ковент-Гарден, приходила убирать к мистеру Бонами на Нью-сквер, Линкольнз инн, и когда она после обеда мыла посуду на кухне, она слышала, как за стеной в комнате разговаривают молодые господа. Опять там был мистер Сандерс, она имела в виду Фландерс; и если старуха, полная любопытства, не может даже имя запомнить правильно, есть ли хоть какой-то шанс, что она сумеет верно изложить суть спора? Споласкивая тарелки под струей воды и составляя их в стопку под шипящим газом, она прислушивалась - до нее долетало, как Сандерс громко говорит тоном, не допускающим возражений, - "добро", говорил он, и "абсолют", и "справедливость", и "возмездие", и "воля большинства". Затем вступил ее хозяин, в споре она болела за него, против Сандерса. Хотя и Сандерс был симпатичный молодой человек (тут остатки еды закружились в раковине, которую выскабливали ее багровые пальцы почти что без ногтей). "Женщины", - пришло ей в голову, и она задумалась над тем, как дела у Сандерса и ее хозяина по этой части, одно веко у нее заметно опустилось, пока она размышляла, - она рожала девять раз - трое родились мертвыми и один глухонемым. Расставляя тарелки на полке, она снова услышала Сандерса. ("Не дает Бонами слова вставить", - вздохнула она.) "Объективное что-то", - говорил Бонами, и "общность взглядов", и еще что-то - она отметила, что все слова очень длинные. "Из книжек нахватались", - подумала она и, всовывая руки в рукава кофты, услышала, как что-то - похоже, столик у камина - упало, а затем топ-топ-топ, вроде стали носиться друг за другом по всей комнате, так что зазвенели тарелки.
- Ваш завтрак на завтра, сэр, - сказала она, открывая дверь, и увидела Сандерса и Бонами, которые как два Васанских быка гоняли друг друга туда-сюда и подняли страшный тарарам, двигая попадающиеся под руку стулья. Они и не слыхали, как она вошла. "Дети", - подумала она. - Ваш завтрак, сэр, - сказала она еще раз, когда они оказались поближе к ней. И Бонами с взлохмаченными волосами и развевающимся галстуком остановился, толкнул Сандерса в кресло и сказал, что мистер Сандерс разбил кофейник и он хотел проучить мистера Сандерса…
И точно, на коврике у камина лежал разбитый кофейник.
"В любой день недели, кроме четверга", - писала мисс Перри, и это было далеко не первое приглашение. Неужели все дни недели, за иск лючением четверга, мисс Перри совсем ничего не делала и единственным ее желанием было увидеть сына давней приятельницы? Богатым старым девам время отпускается в виде длинных белых лент. Они их скручивают, скручивают, скручивают, скручивают с помощью пяти горничных, дворецкого, красивого мексиканского попугая, регулярного питания, библиотеки Мюди и наведывающихся друзей. Она уже была немножко обижена, что Джейкоб так долго не появлялся.
- Ваша матушка, - сказала она, - одна из старейших моих подруг.
Мисс Россетер, которая сидела у камина, защищая щеку от пламени журналом "Спектейтор", все отказывалась взять каминный экран, но в конце концов согласилась. Затем обсудили погоду, потому что из почтения к Парксу, расставлявшему столики, более серьезные темы были отложены. Мисс Россетер обратила внимание Джейкоба на то, как красив шифоньер мисс Перри.
- Так прекрасно умеет выбрать вещь, - сказала она. Мисс Перри отыскала его в йоркшире. Обсудили север Англии. Когда говорил Джейкоб, они обе внимательно слушали. Мисс Перри как раз старалась припомнить что-нибудь подходящее к случаю и интересное мужчине, когда отворилась дверь и доложили о приходе мистера Бенсона. Теперь в комнате сидело четверо: мисс Перри, шестидесяти шести лет, мисс Россетер, сорока двух, мистер Бенсон, тридцати восьми, и Джейкоб, двадцати пяти.
- Мой друг в порядке, как всегда, - произнес мистер Бенсон, постучав по прутьям попугаевой клетки; одновременно мисс Россетер похвалила чай; Джейкоб протянул не те тарелки, а мисс Перри дала понять, что хочет познакомиться с ним поближе.
- Ваши братья… - начала она неуверенно.
- Арчер и Джон, - подсказал Джейкоб. Затем, к своему огромному удовольствию, она вспомнила имя Ребекки и как однажды, "когда вы все были маленькими мальчиками и играли в гостиной…".
- У мисс Перри ведь есть держалка для чайника, - вмешалась мисс Россетер, и действительно мисс Перри прижимала ее к груди. (В отца Джейкоба она была влюблена, что ли?)
"Так умно" - "хуже чем обычно" - "по-моему, просто несправедливо", - говорили мистер Бенсон и мисс Россетер, обсуждая субботний "Вестминстер". Ведь они были постоянными участниками конкурсов на приз газеты! Ведь мистер Бенсон трижды выигрывал по гинее, а мисс Россетер один раз десять с половиной шиллингов! Конечно, у Эдварда Бенсона было больное сердце, но участвовать в конкурсах, ласкать попугая, подольщаться к мисс Перри, презирать мисс Россетер, устраивать у себя чаепития (в комнатах в стиле Уистлера, с хорошенькими книжечками на столиках) - все это, - так думал Джейкоб, хотя он совершенно его не знал, - изобличало в нем болвана и ничтожество. Что касается мисс Россетер, она прежде ходила за раковым больным, а теперь писала акварелью.
- Вы так рано убегаете, - неуверенно произнесла мисс Перри. - Я дома каждый день, и если у вас найдется свободная минутка… кроме четверга.
- Я знаю, что вы не забудете ваших старых приятельниц, - проговорила мисс Россетер, а мистер Бенсон наклонился над клеткой с попугаем. И мисс Перри протянула руку к колокольчику…
Огонь горел между двумя колоннами из зеленоватого мрамора, а на каминной полке стояли зеленые часы, которые охраняла Британия, опирающаяся на копье. Что касается картин - девица в большой шляпе протягивала через калитку розы джентльмену, одетому по моде восемнадцатого века. Дог растянулся у обшарпанной двери. Окна внизу были из матового стекла, а шторы - плюшевые и тоже зеленые - аккуратно подвязаны.
Лоретта и Джейкоб сидели рядом на широченных стульях, обитых зеленым плюшем, положив ноги на каминную решетку. На Лоретте была короткая юбка, а ноги у нее были длинные, худые, в прозрачных чулках. Пальцами она поглаживала лодыжки.
- Не то что я их не понимаю, - говорила она задумчиво. - Надо пойти посмотреть еще раз.
- Когда ты там будешь? - спросил Джейкоб.
Она пожала плечами.
- Завтра?
Нет, не завтра.
- Такая погода, что хочется за город, - сказала она, поглядев через плечо на окно, в котором виднелись задворки высоких домов.
- Жаль, что тебя не было со мной в субботу, - произнес Джейкоб.
- Я когда-то ездила верхом, - ответила она. Она поднялась изящно, спокойно. Джейкоб встал. Она ему улыбнулась. Когда она закрыла дверь, он оставил на каминной полке целую кучу шиллингов.
В общем, вполне осмысленный разговор, вполне пристойная комната, умная девушка. Только в самой мадам, когда она провожала Джейкоба, ощущались та плотоядность, то распутство, та дрожь (в основном в глазах), которая грозит паденьем прямо на мостовую с трудом удерживаемого мешка с грязью. Короче говоря, что-то все-таки было не так.
Совсем недавно рабочие покрыли золотом последнюю букву в имени лорда Маколея, и имена под сводом Британского музея сомкнулись в кольцо. Под ними, довольно далеко внизу, у спиц огромного колеса, сидели сотни живых людей, превращая печатные тексты в рукописные; они иногда поднимались, чтобы справиться в каталоге, и крадучись возвращались на свои места, а молчаливый человек время от времени пополнял запасы в их ячейках.
Случилась небольшая катастрофа. Стопка книг мисс Марчмонт закачалась и упала в ячейку Джейкоба. С мисс Марчмонт такое бывало. Что она искала в миллионах страниц, сидя в своем старом плюшевом платье, в парике бордового цвета, вся в украшениях и вся в цыпках? Порой одно, порой другое - для доказательства ее собственной теории, что цвет есть звук, или, кажется, там было что-то про музыку. И если она никогда не знала, как ответить на этот вопрос, то уж, во всяком случае, не потому, что мало старалась. К себе она вас пригласить не могла - "там, к сожалению, неприбрано", - поэтому, чтобы изложить свою теорию, ей приходилось либо ловить вас в проходе, либо занимать стул в Гайд-парке. Ритм души объяснялся этой теорией (какие грубияны эти мальчишки! - говорила она) и политика мистера Асквита по ирландскому вопросу, и с Шекспиром это тоже было связано, "а королева Александра однажды милостиво приняла в дар мою книжечку", - говорила она, величаво отгоняя мальчишек. Но чтобы напечатать ее труд, нужны средства, ведь "издатели - капиталисты, издатели - трусы". И вот, задев локтем стопку книг, она ее опрокинула.
Джейкоб и бровью не повел.
Но Фрейзер, атеист, сидевший с другой стороны, ненавидящий плюш и неоднократно отбивавшийся от попыток всучить ему всякие брошюрки, раздраженно заерзал. Ему была отвратительна любая неопределенность - христианство, например, или идеи настоятеля Паркера. Настоятель Паркер писал книги, а Фрейзер изничтожал их силой логики, и детей своих он не крестил - это тайком в тазике для умывания делала его жена, - но он не обращал на нее внимания и продолжал поддерживать богохульников, распространять брошюры, подбирать факты в Британском музее - всегда в одном и том же клетчатом костюме и оранжевом галстуке, бледный, прыщавый, раздражительный. Да и впрямь, уничтожить религию - дело непростое!
Джейкоб переписывал большой отрывок из Марло.
Мисс Джулия Хедж, феминистка, ждала, когда ей принесут книги. Их все не несли. Она пососала ручку. Осмотрелась. Взгляд ее упал на последние буквы имени лорда Маколея. Она прочитала их все по кругу - имена великих людей, напоминающие нам… "Черт побери, - сказала Джулия Хедж, - ну вот почему бы им не оставить место для какой-нибудь Джордж Элиот или Бронте?"
Бедная Джулия! Она с горечью сосет ручку и никогда не завязывает шнурки на ботинках. Когда принесли книги, она взялась за свой титанический труд, но все же успела заметить краем воспаленного сознания, как спокойно, бесстрастно и в то же время внимательно трудятся за своими столами мужчины вокруг. Например, этот молодой человек. Но что ему еще делать, кроме как списывать стихи? А она должна изучать статистику. Женщин больше, чем мужчин. Да, но если они станут работать наравне с мужчинами, они будут раньше умирать. Их просто не останется на белом свете. Так она рассуждала. Смерть, и желчь, и горечь тления были на кончике ее пера, и, по мере того как день близился к концу, краска выступала у нее на скулах, глаза разгорались все ярче.
Но что заставило Джейкоба Фландерса читать в Британском музее Марло?