- С каждым днем все позднее и позднее, - произнесла она, сидя очень прямо и оглядывая стол. - Вам должно быть стыдно - вам всем. Мистер Клаттербак, вам должно быть стыдно. - Она повысила голос, потому что мистер Клаттербак был глуховат.
- Нам стыдно, - сказала какая-то девушка. Но старик с бородой продолжал есть пирог со сливами. Миссис Даррант засмеялась и откинулась в кресле, как будто прощая его.
- Мы взываем к вам, миссис Даррант, - сказал рыжеусый молодой человек в очках с очень толстыми стеклами. - Я утверждаю, что условия были выполнены. Она должна мне золотой.
- Не до рыбы, а с рыбой, миссис Даррант, - уточнила Шарлотта Уайлдинг.
- Да, такое было пари, с рыбой, - серьезно подтвердила Клара. - Мама, это про бегонии. Он обещал съесть их с рыбой.
- О, господи! - сказала миссис Даррант.
- Шарлотта вам не заплатит, - вставил Тимоти.
- Как ты смеешь! - закричала Шарлотта.
- Предоставьте эту возможность мне, - сказал галантный мистер Уэртли, доставая серебряную коробочку, набитую золотыми, и бросая монету на стол. Затем миссис Даррант поднялась и двинулась к выходу, держась очень прямо, за ней последовали девушки в желтой, голубой, серебряной кисее, и немолодая мисс Элиот в бархате, и маленькая женщина в розовом, замешкавшаяся в дверях, чистенькая, безупречная, наверное, гувернантка. Все вышли в открытую дверь.
- Когда тебе будет столько лет, сколько мне, Шарлотта… - говорила миссис Даррант, взяв девушку под руку и прогуливаясь вместе с ней взад и вперед по террасе.
- А почему вы так печальны? - вырвалось у Шарлотты.
- Я кажусь тебе печальной? Неужели? - сказала миссис Даррант.
- Нет, вот только сейчас. Вам ведь не так много лет.
- Достаточно, чтобы быть матерью Тимоти. - Они остановились.
В углу террасы мисс Элиот смотрела в телескоп мистера Клаттербака. Глухой старик стоял рядом с ней, поглаживая бороду и называя имена созвездий:
- Андромеда, Волопас, Сидония, Кассиопея…
- Андромеда, - прошептала мисс Элиот, слегка поворачивая телескоп.
Миссис Даррант и Шарлотта поглядели на небо, туда, куда указывала труба инструмента.
- Звезд - миллионы, - убежденно проговорила Шарлотта. Мисс Элиот отвернулась от телескопа. В столовой расхохотались молодые люди.
- Можно мне посмотреть? - горячо попросила Шарлотта.
- А мне звезды быстро наскучивают, - призналась миссис Даррант, проходя по террасе с Джулией Элиот. - Я как-то читала книгу о звездах… О чем они разговаривают? - Она остановилась перед окном столовой. - Тимоти, - сказала она.
- Этот молчаливый молодой человек, - произнесла мисс Элиот.
- Да, Джейкоб Фландерс, - сказала миссис Даррант.
- Ой, мама! Я тебя не узнала, - воскликнула Клара, подходя вместе с Элсбет с другой стороны. - Как пахнет, - выдохнула она, разминая лист вербены.
Миссис Даррант повернулась и отошла в сторону.
- Клара! - подозвала она. Клара направилась к ней.
- Как они непохожи, - заметила мисс Элиот.
Мимо прошел мистер Уэртли с сигарой.
- Я буквально каждый день обнаруживаю, что соглашаюсь… - говорил он, проходя мимо них.
- Так интересно угадывать, - пробормотала Джулия Элиот.
- Когда мы только вышли, видны были цветы на той клумбе, - сказала Элсбет.
- Сейчас почти ничего не видно, - отозвалась мисс Элиот.
- Она, наверное, была очень красива, и в нее все, конечно, были влюблены, - сказала Шарлотта. - Наверное, мистер Уэртли… - Она не кончила фразу.
- Смерть Эдварда была трагедией, - сказала мисс Элиот твердо.
Тут к ним подошел мистер Эрскин.
- Тишины в природе не существует, - заявил он. - В такой вечер, как сегодня, я могу различить два десятка разных звуков, не считая ваших голосов.
- Спорим, - предложила Шарлотта.
- Идет, - согласился мистер Эрскин. - Море - раз, ветер - два, собаки - три…
Остальные отошли.
- Бедный Тимоти, - сказала Элсбет.
- Чудесный вечер, - прокричала мисс Элиот в ухо мистеру Клаттербаку.
- Хотите посмотреть на звезды? - спросил старик, поворачивая телескоп к Элсбет.
- А вам не делается грустно, когда вы смотрите на звезды? - прокричала мисс Элиот.
- Господи помилуй, конечно нет, - засмеялся мистер Клаттербак, когда понял, о чем она спрашивает, - с чего это мне должно делаться грустно? Ни на одну секунду. Нет, конечно.
- Спасибо, Тимоти, но я иду в дом, - сказала мисс Элиот. - Элсбет, хочешь шаль?
- Я тоже иду, - пробормотала Элсбет, прильнув к телескопу. - Кассиопея, - прошептала она. - Где вы все? - воскликнула она, отрываясь от телескопа. - Как темно стало!
Миссис Даррант сидела в гостиной у лампы, сматывая клубок шерсти. Мистер Клаттербак читал "Таймс". В другом углу комнаты стояла вторая лампа, и вокруг нее молодые дамы блестели ножницами над расшитой серебром материей, готовясь к домашнему спектаклю. Мистер Уэртли читал книгу.
- Да, он совершенно прав, - сказала миссис Даррант, выпрямляясь и переставая сматывать шерсть, и пока мистер Клаттербак дочитывал речь лорда Лансдауна, она сидела прямо, не прикасаясь к клубку.
- А, мистер Фландерс, - произнесла она величественно, будто обращаясь к самому лорду Лансдауну. Затем вздохнула и снова стала сматывать шерсть.
- Сядьте туда, - велела она.
Джейкоб вышел из темноты у окна, около которого топтался. Свет заливал его, озаряя все поры на коже, но ни один мускул его лица не пошевелился, когда, усевшись, он стал глядеть в сад.
- Я хочу услышать рассказ о вашем путешествии, - сказала миссис Даррант.
- Да, - отозвался он.
- Двадцать лет назад мы тоже так плавали.
- Да, - повторил он. Она пристально посмотрела на него.
"Удивительно неловок, - подумала она, заметив, как он теребит носки. - Но какой благородный вид".
- В те дни… - продолжала она и рассказала ему, как они плыли… - мой муж замечательно в этом разбирался, у него была яхта еще до того, как мы поженились -…и как необдуманно они решили тягаться с рыбаками, и чуть не поплатились за это жизнью, но были так горды собой! - Она выбросила вперед руку, держащую клубок.
- Подержать вам шерсть? - скованно предложил Джейкоб.
- Вы дома помогаете матери, - догадалась миссис Даррант, передавая моток и снова внимательно поглядев на него. - Да, так, конечно, гораздо удобнее.
Он улыбнулся, но ничего не сказал.
Элсбет Сиддонс, перекинув через руку что-то серебряное, кружила рядом с ними.
- Мы хотели бы, - пролепетала она. - Я пришла… - Она не договорила.
- Бедный Джейкоб, - сказала миссис Даррант негромко, как будто знала его всю жизнь. - Они собираются вас заставить принять участие в спектакле.
- Как я вас люблю! - закричала Элсбет, опускаясь на колени рядом с креслом миссис Даррант.
- Давайте сюда шерсть, - сказала миссис Даррант.
- Пришел! Пришел! Пришел! - завопила Шарлотта Уайлдинг, - Я выиграла!
- Там еще одна гроздь, выше, - пробормотала Клара Даррант, поднимаясь на следующую ступеньку стремянки. Джейкоб внизу держал стремянку, а она встала на цыпочки, чтоб дотянуться до высоко висевшей грозди винограда.
- Вот, - сказала она, перерезая стебель. Там, среди виноградных листьев и желтых и фиолетовых гроздей, среди плавающих вокруг островков света, она казалась полупрозрачной, бледной, восхитительно прекрасной. На толстых подставках стояли герани и бегонии в горшках, по стене взбирались помидоры.
- Листья, конечно, пора прореживать, - размышляла она, и один зеленый лист, распластанный как ладонь, полетел вниз, прокружившись над головой Джейкоба.
- Мне все равно уже столько не съесть, - проговорил он, глядя вверх.
- Это все же так нелепо, - начала Клара, - ехать сейчас в Лондон.
- Дико, - подтвердил Джейкоб.
- Тогда, - сказала Клара, - вы непременно должны приехать на будущий год, и по-настоящему, - добавила она, быстрым движением отхватив еще один виноградный лист, выбранный, пожалуй, наобум.
- Если только… если…
Ребенок с криком пробежал мимо оранжереи. Клара медленно спустилась со стремянки, держа корзинку с виноградом.
- Одна гроздь белого и две розового, - сказала она, укладывая поверх теплых, свернувшихся в корзинке гроздей два огромных листа.
- Мне было у вас очень хорошо, - произнес Джейкоб, обводя взглядом оранжерею.
- Да, мы замечательно провели время, - отозвалась она уклончиво.
- Ах, мисс Даррант, - проговорил он, забирая у нее корзинку с виноградом, но она быстро прошла мимо него к выходу из оранжереи.
"Ты очень хороший, очень", - повторяла она про себя, думая о Джейкобе, думая, что он не должен говорить, что любит ее. Нет, нет, нет.
Дети вихрем пронеслись мимо двери, подбрасывая что-то в воздух.
- Безобразники! Что это у них? - спросила она Джейкоба.
- По-моему, луковицы, - ответил Джейкоб. Он смотрел на них не шевелясь.
- Не забудьте, Джейкоб, на будущий год в августе, - сказала миссис Даррант, пожимая ему руку на террасе, а над ее головой свисала фуксия, похожая на алую серьгу. Мистер Уэртли вышел на террасу в желтых шлепанцах, волоча за собой "Таймс", и очень дружески протянул ему руку.
- До свидания, - произнес Джейкоб. - До свидания, - повторил он. - До свидания, - сказал он еще раз. Шарлотта Уайлдинг распахнула окно своей комнаты и крикнула: - До свидания, мистер Джейкоб!
- Мистер Фландерс! - закричал мистер Клаттербак, пытаясь встать из своего круглого кресла. - Джейкоб Фландерс!
- Вы опоздали, Джозеф, - сказала миссис Даррант.
- Так мне и не попозировал, - вздохнула мисс Элиот, устанавливая на лужайке треножник.
V
- По-моему, все же, - сказал Джейкоб, вынимая трубку изо рта, - это Вергилий, - и, отодвинув стул, подошел к окну.
Самые бесшабашные водители на свете - это водители почтовых фургонов. Выезжая на Лэмз-Кондуит-стрит, ярко-красный фургон так завернул у почтового ящика за угол, что задел край тротуара, и маленькая девочка, поднявшаяся на цыпочки, чтобы бросить письмо, оглянулась на него со смесью ужаса и любопытства. Она замерла, держа руку у щели ящика, затем бросила письмо и убежала. Как редко вид ребенка на цыпочках вызывает у нас жалость, чаще смутное неудовольствие, камешек в ботинке, который можно и не вытряхивать, - вот что мы ощущаем, и потому… - Джейкоб повернулся к книжному шкафу.
Когда-то здесь жила знать, и, возвращаясь за полночь от Двора, ламы ждали у резных дверей, подобрав атласные юбки, пока привратник поднимался с матраса на полу, застегивал второпях нижние пуговицы жилета и отворял им. Проливной дождь восемнадцатого века бурлил в водостоке. Сейчас, однако, Саутгемптон Роу в основном примечательна тем, что там непременно встретишь человека, который уговаривает портных купить у него черепах: "Сэр, смотрите, так подходит к твиду; то, что нужно господам, - оригинально и броско, а какие они у меня чистоплотные, сэр!" Так они расхваливают своих черепах.
На Оксфорд-стрит на углу около библиотеки Мюди все красные и синие бусины, съехав по нитке, жались друг к другу: там застряли омнибусы. Мистер Сполдинг, едущий в Сити, смотрел на мистера Чарльза Баджена, направляющегося в Шепард Буш. Близость омнибусов давала возможность тем, кто сидел у окна, рассматривать друг друга. Но мало кто ею пользовался. Каждый думал о своем. В каждом было заперто его прошлое, подобное страницам книги, знаемой наизусть; друзья читали на обложке название "Джеймс Сполдинг" или "Чарльз Баджен", а пассажиры, едущие в противоположную сторону, вообще ничего не могли прочитать, кроме "мужчина с рыжими усами" или "молодой человек в сером с трубкой". Октябрьское солнце застыло на этих неподвижно сидящих мужчинах и женщинах, а маленький Джонни Стерджон со своим огромным таинственным свертком, недолго думая, соскользнул со ступенек омнибуса, и вот, прошмыгнув между колесами, он выбрался на тротуар, принялся что-то насвистывать и скоро исчез из виду - навсегда. Омнибусы рывком двинулись, и все пассажиры до единого почувствовали облегчение от того, что немножко приблизились к цели своей поездки; правда, некоторых манило не само предстоящее дело, а обещанное себе вслед за ним удовольствие - пирог с мясом и почками, кружка пива или партия в домино в прокуренном углу ресторана в Сити. Да, на империале омнибуса на Холборне, когда полицейский поднимает руку, а солнце бьет тебе в спину, жизнь человеческая даже весьма сносна, и если есть у человека панцирь, им самим сотворенный и для него подходящий, вот он здесь, на берегах Темзы, где сходятся великие улицы, и собор Святого Павла венчает его как завиток на панцире улитки. Джейкоб, выйдя из омнибуса, помедлил на ступеньках, взглянул на часы и, в конце концов, решил войти… Неужели это требует усилия? Да. Как нас изматывают эти перемены настроений.
Полумрак, и витают призраки из белого мрамора, и вечно поет для них орган. Ужасно, если скрипнет ботинок, и снова порядок, дисциплина. Жизнь разглаживается под жезлом служителя. Нежны и святы ангельские лица певчих. И, подымаясь над мраморными плечами, пробиваясь между сложенными пальцами, вечно звучат тоненькие высокие голоса и орган. Вечный реквием - покой. Уставшая от надраивания ступенек страховой компании "Пруденшл", которым она занималась вот уже сколько лет, миссис Лиджетт села у гробницы великого Герцога, сложила руки и прикрыла глаза. Хорошо отдыхать здесь старухе, совсем рядом с прахом великого Герцога, победы которого ничего для нее не значат, имени которого она не знает, хотя, направляясь к выходу, она никогда не забудет поприветствовать ангелочков напротив, мечтая о таких же на своей могиле, потому что кожаный занавес ее сердца широко распахнулся и на цыпочках вылезли мысли об отдохновении, нежные мелодии… А вот старый Спайсер, торговец джутом, ни о чем подобном не думал. Как ни странно, последние пятьдесят лет он в Соборе не бывал, хотя окна его конторы выходят на церковный двор. "Это что - все? Да, мрачно тут… А где могила Нельсона? Сейчас некогда - как-нибудь в другой раз, - надо бросить монетку в кружку. А что на улице - дождь или солнце? Хоть бы уж, наконец, погода установилась!" Бесцельно заходят дети - служитель их выпроваживает, - идут, идут, идут люди… мужчина, женщина, мужчина, женщина, мальчик… возводя глаза кверху, поджимая губы; одинаковые тени пробегают по одинаковым лицам; кожаный занавес сердца распахивается широко.
Когда глядишь со ступенек собора Святого Павла, кажется, нет ничего более достоверного, чем то, что чудесным образом каждый человек снабжен сюртуком, юбкой, ботинками, доходом, каким-нибудь предметом в руках. Только Джейкоб, державший "Византийскую империю" Финлея, которую он купил на Ладгейт-хилл, несколько отличался от остальных, потому что в руках у него была книга, и эту книгу он у своего камина откроет ровно в девять тридцать и начнет изучать, и сделает это только он, и больше никто из огромного множества людей. У них нет домов. Им принадлежат улицы, магазины, церкви; еще - бесчисленные столы и длинные лампы в учреждениях; кроме того, фургоны и железная дорога, подвешенная высоко над землей. Если присмотреться, видно, как три старика на некотором расстоянии друг от друга устраивают на тротуаре паучьи бега, словно они не на улице, а дома; а тут, около стены, сидит, уставясь в пространство, женщина, а рядом разложены шнурки, которые она никому не предлагает. И объявления принадлежат им, и то, что они сообщают. Разрушенный город, выигранные скачки. Бездомные, они кружат под небом, синеву или белизну которого скрывает плотный потолок из металлических опилок и лошадиного навоза, превратившегося в пыль.
Там, под зеленым абажуром, склонившись над белым листом бумаги, мистер Сибли переносит цифры в бухгалтерские книги, и на всех столах - груды бумаг, словно разложенный корм, дневной рацион, медленно поглощаемый трудолюбивыми перьями. Бесчисленные пальто установленного качества целый день висят пустые, но как только часы пробьют шесть, они аккуратно заполняются, и фигурки, расходящиеся книзу в брюки или отлитые в виде единой массы, угловатым движением подавшись вперед, проворно высыпают на тротуар и теряются в темноте. А под тротуарами глубоко в земле полые трубы, освещенные рядами желтых огней, вечно несут их туда и сюда, и большие буквы на эмалированных табличках означают в подземном мире парки, скверы и площади наземного. Марбл-Арч - Шепард Буш, для большинства и то, и другое навсегда остается лишь белыми буквами на голубом фоне. И только в одном месте - это может быть Эктон, Холлоуэй, Кенсал Райз, Калидониан-роуд - название означает магазины, куда ты ходишь за покупками, и дома, в одном из которых, на правой стороне, там, где из булыжника поднимаются подстриженные деревья, есть квадратное занавешенное окошко и твоя комната.
Уже совсем вечером у каменной стены Лондонского Союза и банка Смита сидит на складном табурете слепая старая женщина, прижимает к себе коричневую дворняжку и горланит песни не ради медяков, нет, а просто из глубины своего веселого, буйного сердца - грешного, задубевшего сердца, потому что девочка, приходящая ее забрать, - плод греха и давно уже должна была бы спать в своей постельке за занавесками, вместо того чтобы слушать при свете фонаря буйное пение своей матери, которая опирается спиной о стену банка и распевает песни вовсе не ради медяков и прижимает собаку к груди.
Они идут домой. Их принимают серые шпили церквей, седая столица, старая, грешная и величественная. На берегу, круглые и остроконечные, пронзающие небо и вторгающиеся в него всей своей массой, как парусники, как гранитные утесы, бок о бок теснятся шпили и конторы, верфи и фабрики; денно и нощно плетутся паломники; на середине реки покоятся груженые баржи; столица, как полагают некоторые, любит своих проституток.
Вообще-то, этой чести, кажется, мало кто удостаивается. Из всех экипажей, отъезжающих от оперного театра, ни один не сворачивает в восточном направлении, и когда на пустой рыночной площади поймают воришку, не будет никого в черно-белом или розовом вечернем туалете, кто, остановив экипаж и держа руку на дверце, вмешается, чтобы помочь или осудить, хотя леди Чарльз, надо отдать ей должное, вернувшись домой, вздыхает, поднимаясь по лестнице, достает с полки Фому Кемпийского и не может уснуть, пока сознание наконец не заблудится, прорывая туннели в запутанности бытия. "Почему? Почему? Почему?" - вздыхает она. В общем, ходить пешком из театра полезно. Усталость - лучшее снотворное.