Ее поведение оставалось неизменным с 1943 до 1954 года... Вплоть до рождественского дня 1954 года, когда доктор Джон Т. Фергюсон начал лечение Гэдрум серпази-лом - по полмиллиграмма три раза в день. К 13 января 1955 года она была уже совсем спокойна и весь день оставалась одетой - впервые за последние тридцать лет. Непрекращавшееся лечение привело ее к серпазиловой меланхолии, и дальнейшая судьба Гэдрум - это история, рассказанная капсулами, - история открытия Джека о сбалансированном действии серпазила и риталина на причудливых качелях сверхактивного и слабоактивного поведения.
Не стану утомлять вас цифрами, рассказывая, сколько миллиграммов лекарств - успокоителя и возбудителя - было скормлено или раскрошено в пищу Гэдрум в течение 1У55 года. Риталин снимал серпазиловую депрессию, после чего она становилась сверхактивной и агрессивной. Прекращали риталин и повышали дозу серпазила. Ее настроение начинало постепенно падать - ниже и ниже, чересчур низко - и возвращалось к первоначальной серпа-зиловой хандре и подавленности. Тогда Джек впервые испробовал новый механизм лечения...
После того как, отменив серпазил, перешли на риталин и депрессия стала проходить, но до того, как чистый риталин грозил довести ее до исступления, Джек прибавил небольшую дозу серпазила, чтобы удержать возбуждающее действие риталина в определенных границах. И наконец в апреле 1955 года качели поведения Гэдрум относительно уравновесились - на трех миллиграммах серпазила плюс пятнадцать миллиграммов риталина - то и другое по три раза в день.
"С этого дня - 16 апреля 1955 года - началось планомерное выздоровление", - лаконично отмечает карта. Создавалось впечатление, что она медленно просыпается. В начале лета она могла уже гулять за больничной стеной, наслаждаясь мягким северным бризом с большого канала Траверза. Она могла одна пойти в больничную лавку за мелкими покупками. В июле Гэдрум была переведена в полуоткрытую палату, где она самостоятельно питалась за общим обеденным столом.
- Теперь Гэдрум не нуждается ни в какой помощи. Единственное, о чем приходится ей напоминать, - это о надевании ботинок, - говорит приставленная к ней сестра-надзирательница. Это нарушение этикета надо ей простить. Ведь это был первый год ее жизни вне буйной палаты, где она провела более тридцати лет, и ботинки она тоже надевала в первый раз за тридцать лет. Выздоровление Гэдрум было настолько демонстративным, что Джек отменил ей серпазил-риталин.
- Пришлось, однако, их снова назначить в уменьшенных дозах, чтобы оборвать начинавшуюся нехорошую вспышку, - объяснил Джек.
Когда я познакомился с маленькой старой леди, она была настроена очень дружественно и, как выражается Джек, "социабельно". Говорила она мало, но в том, что она говорила, был ясный смысл. Джек объяснил мне, что Гэдрум любит, чтобы доктор крепко ее обнял, и выражает при этом свое удовольствие улыбкой и веселым подмигиванием.
- Гэдрум нельзя назвать умственно здоровой, - сказал Джек. - Но мы знаем, что она познала радость жизни впервые за много лет,.
Она вполне подготовлена для отправки домой, - и разве уж это одно не удивительно? - но у Гэдрум нет родного дома и, по-видимому, вообще нет родных. Последнее письмо от какой-то родственницы было получено в 1907 году. У Гэдрум нет никаких связей и знакомств - я хочу сказать, нет за пределами больницы Траверз-Сити.
Может быть, Гэдрум в своей маленькой, безвестной жизни послужит ответом на сомнения профессора Найта Олдрич, который после выступления Джека в Галесбурге сказал, что больничные психиатры вообще склонны к переоценке новых лекарственных средств. Может быть, изучив по больничной карте грустную сагу о Гэдрум, профессор изменит свое мнение о сверхэнтузиазме некоторых больничных врачей.
Хотя отчасти я и согласен с профессором Олдрич: Джек, несомненно, энтузиаст, пожалуй, даже сверхэнтузиаст. Но можно ли быть одновременно энтузиастом и холодным ученым? Впрочем, Джек Фергюсон и не считает себя ученым - он ведь всего-навсего сельский врач.
Глава 9
Затаенная гордость слышится в голосе Джека Фергюсона, когда он говорит о своих больных:
- Мы их лечим, любим и уверены, что поступаем правильно.
Как же воспринимают эти джековские разговоры его коллеги по больнице? Ведь сверхэнтузиазм при определенном освещении тоже может быть истолкован как высокомерие.
- Вы лечите их и по-своему любите, но лишь у себя в отделении, - сказал Я" Джеку. - Пытались ли вы привлечь к работе других врачей, чтобы они испробовали ваш метод на своих больных?
- Нет, не пытался.
- Разве не интересует, не волнует их то обстоятельство, что вы отправляете старых шизофреников домой?
- Похоже, что нет, - сказал Джек с безразличным видом, но взгляд его говорил о многом. - Единственная их реакция заключалась в том, что кто-то из них написал в крупную детройтскую газету о моем неблаговидном поведении и безграмотности в психиатрии, - Джек улыбнулся. - Тот доктор, член Мичиганского медицинского общества, который сказал вам о моей наркомании, узнал эту историю от одного из моих коллег.
Что было особенно примечательно в Джеке Фергюсоне, рассказавшем мне все это спокойным, бесстрастным тоном, - это полное отсутствие тех настроений, которые три года назад, в трудные для него времена, определялись как паранойя. Сейчас его абсолютно не трогало, что кто-то подкапывается под него, травит его или угрожает ему.
- Но разве растущее число пустующих коек в вашем отделении не бросает тень на работу других отделений?
- Можете не волноваться, в конце концов все они придут знакомиться с работой моего персонала.
Его беспечность могла довести до белого каления.
- Вы спросите у мисс Оркэт, правильно мы работаем или нет, - упрямствовал Джек, - вы только спросите ее.
Берта Е. Оркэт, старшая сестра больницы Траверз-Сити, занимает эту должность уже тридцать лет. Внешне она выглядит строгой и чинной новоангличанкой; она не курит; алкогольные напитки никогда не касались ее губ, улыбка ее особенно пленительна потому, что появляется так редко. Она видела, как разные методы лечения душевнобольных рождались и сходили на нет, и это отражалось на ее строгом, аскетическом лице, омраченном тридцатью годами разочарований.
- За один год, - говорит мисс Оркэт, - произошла разительная перемена в обслуживании беспокойных больных в отделении доктора Фергюсона.
Что поражает мисс Оркэт - которая вообще не легко поражается, - это видеть нечто более странное, чем действие новых лекарств на безнадежных больных. Ее изумляет то горячее воодушевление, которым заражены ее сестры-надзирательницы.
- Вы не можете себе представить, как радостно трепещет сердце, - говорит мисс Оркэт, которая не очень-то склонна к сердечному трепету, - когда безгласная, замкнутая в себе больная неожиданно говорит своей надзирательнице... "Сколько сейчас времени?", или "Мне хотелось бы надеть голубое платье", или "Пожалуйста, помогите мне пройти на кухню".
Мисс Оркэт смотрит на это, как на первые проблески утренней зари после многолетней черной ночи. Она говорит, что именно сестры-надзирательницы - а не доктор Фергюсон - первые слышат этот тихий шепот, доносящийся из мира кошмаров.
- Эти первые робкие слова, - говорит Берта Оркэт, - похожи на дверь, открывающуюся в сознание, через которую умелая сестра может вытащить больного к восприятию действительности.
Это явилось своего рода открытием, когда Джек понял, что должен дать своим 107 сестрам-надзирательницам обязанности, достоинство и ответственность докторов. Ведь не мог. же Джек Фергюсон быть и доктором, и клиническим исследователем одновременно, и в единственном числе обслуживать тысячу больных - беспокойных и слабоумных, бушующих и подавленных, агрессивных и тоскующих. Не существует никаких микроскопических, графических или химических проб для определения подъема пли затихания этих трагедий, для предсказания, в какую сторону идет психотический процесс у каждого из этой причудливой армии потерянных людей. Есть одна-единственная проба - наблюдать за их поведением.
Кто же может подмечать и улавливать все эти тонкие, непрерывно меняющиеся сдвиги в их поведении, наблюдать за ними зорким, ястребиным глазом днем и ночью? Только сестры-надзирательницы. Джек проявил в данном случае глубокое внутреннее чутье, размножив самого себя более чем в сто раз. Вместо одного доктора - 108 докторов, работающих, как один.
Характерно для Джека, что он считает себя ничуть не выше своих 107 сестер. Он говорит так, словно он тут вообще ни при чем и без него вполне можно обойтись.
- Если бы не эти леди, моя работа с новыми средствами свелась бы к нулю, - говорит Джек. - Вы понимаете, ведь это только полдела проверять действие новых лекарств, как многие теперь делают, - назначить, скажем, новое лечение половине больных, а остальных оставить для контроля. Контроль только тогда является настоящим контролем, если болезнь у леченых и нелеченых одна и та же.
Джек всячески старался втолковать мне, что у каждого из его тысячи пациентов различная болезнь. Поэтому каждого из них нужно наблюдать постоянно и близко. Вот почему он рассматривает своих сестер как врачей и абсолютно доверяет им.
- Дело ведь не только в новых лекарствах, - говорит Джек. - Они играют очень скромную роль. Они дают только толчок к умственному пробуждению. Но сами по себе они не могут излечить больного. Сестры должны войти в доверие к больным, должны подавить в них чувство страха.
- Страха чего?
- Страха попасть в новые условия. Годами им приказывали и помогали вставать, идти умываться, одеваться и есть. Образовался глубокий условный рефлекс. Они страшатся того момента, когда им придется самим делать эти простейшие вещи.
Я понял. Сестры-надзирательницы должны снять у них чувство страха. Джек объяснил мне, что это еще не все - сестры должны сделать гораздо больше. Разве я не помню, как Берта Оркэт рассказывала о больной, которая показала свое пробуждение просьбой надеть ей голубое платье? Прекрасно. Ей дают голубое платье. Но она тут же срывает с себя новое платье и рвет его в мелкие куски. Затем она начинает поедать его. Чего же испугалась эта несчастная женщина? Строгого окрика. Возвращения в запертую палату. И что же делает сестра? Она ласково успокаивает рыдающую женщину, старается объяснить ей, что та ни в чем не виновата, - это только ее болезнь... и приносит ей другое голубое платье.
Это и есть лекарство против страха. Нежная, любовная забота, несущая с собой давно забытое чувство безопасности.
- Сестры-надзирательницы обращаются с больными так, как будто они их младшие сестры, - продолжает Джек явно не научным языком и в сугубо сентиментальном тоне.
Он говорит, что, действуя только таким образом, сестры могут уловить у больных признаки возрождающегося сознания. Когда под действием лекарств их сознание становится несколько яснее, они начинают доверять своим сестрам. "Да, да, принесите мне другое голубое платье, я вам очень благодарна" или "Нет, нет, лучше заприте меня в закрытую палату - я еще не готова".
Джек уверен, что его сестры-надзирательницы сделали фундаментальное открытие. "Пробуждающиеся больные знают о своей болезни больше, чем знаем мы". Вот пример:
- Симпатичная девушка стала поправляться под действием новых лекарств плюс нежная, любовная забота, - рассказывал Джек, - но она никак не могла избавиться от скверной привычки загонять иглы себе в бедра и в живот. Иглы приходилось извлекать хирургическим путем. Наконец она бросила эту привычку. Тогда ее перевели в полуоткрытую палату. Можно уже было отпустить ее домой под наблюдение родных...
- И она ушла домой?- перебил я его. Джек улыбнулся.
- Постойте, дайте кончить. Она не ушла домой, нет еще. Несколько дней назад она сказала своей сестре-надзирательнице, что боится, как бы снова не начала загонять в себя иглы. Она чувствовала, что это на нее надвигается. Она просила разрешения вернуться в полуоткрытую палату.
Джек говорит о глубокой технике этого открытия простым языком сельского врача.
- Это не сестры-надзирательницы первыми сообщают мне, поправляется больной или нет. Сами больные сообщают это сестрам, а сестры уже передают мне.
Не кажется ли странным, что Фергюсон так доверяет своим больным? Но он ведь хорошо знает, что значит быть сумасшедшим.
Вера Джека в своих 107 леди доходит до того, что многие врачи сочли бы недопустимой крайностью. Сестры отмечают "профили поведения" всех больных с начала до конца лечения; они ежедневно записывают дозировку лекарств и все изменения в дозах. Больше того - и это уж совсем неслыханно: когда сестра видит, что больному стало лучше или хуже, она сообщает об этом своей старшей сестре, которая сама регулирует дозировку или совсем отменяет лекарство под свою ответственность. И только потом она докладывает об этом Фергюсону.
- Редко приходится исправлять их назначения, - говорит Джек.
Миссис Донна Пилларс - ветеран больницы Траверз-Сити, работает она там уже двадцать лет. Спокойная, черноволосая, крепкая женщина с проницательным и в то же время ласковым взглядом темных глаз. Она тоже хочет рассказать мне, какие перемены произошли в женском отделении больницы Траверз-Сити с приходом доктора Фер-гюсона и применением новых лекарств. Ее манера рассказывать наводит на мысль, что Донна Пилларс могла бы, пожалуй, иметь успех в качестве драматурга. Знаю ли я старинную народную песню "Видали ль вы, как пляшут привиденья?" Да, припоминаю. Так вот, несколько лет назад женское отделение больницы напоминало эту песню, только вместо "привидения" следовало бы сказать "страшилища". Она рассказала, как несколько лет назад, ночью, во время ужасной грозы, в больнице погасло электричество. В эту ночь она была старшей дежурной по больнице. Она подумала о том, что у дежурной сестры буйного отделения, должно быть, много хлопот, что она может испугаться или попасть в опасное положение. Донна Пилларс пошла в отделение, и здесь, при ярких вспышках молнии, она увидела страшную картину. В кромешной тьме длинного холла вдоль стен стояли, как статуи, белые фигуры голых женщин, оцепеневших от страха. Другие ходили в темноте крадущейся походкой, нагие и мертвенно-бледные при вспышках молнии. Некоторые бросались на Донну с дикими воплями. Нет, это были не пляшущие призраки, о которых поется в старой песне; это были жуткие страшилища, то появлявшиеся при свете молнии, то пропадавшие в непроглядной тьме, чтобы снова появиться при новой вспышке молнии...
- Вот в чем разница между тем, что было и что есть теперь, когда доктор Фергюсон пустил в ход новые средства, - сказала Донна. - Если бы сегодня ночью разразилась гроза и потухло электричество, то больные продолжали бы спать крепким сном. А проснувшиеся оставались бы в своих ночных сорочках и лежали, притаившись, на своих кроватях.
Но тут Донна Пилларс меня озадачила. Начала она простодушным тоном с общего заявления - его можно сейчас слышать почти в каждом психиатрическом учреждении, - что после введения новых лекарств началась совершенно новая жизнь для персонала больницы. Больные, ползавшие по полу и завывавшие не своим голосом, перестали ползать и завывать. Замечательно. Вырывание волос, стукотня головой о стену, драки, проклятия, непристойные слова - все это прекратилось. Прежнего бедлама уже нет. Великолепно.
- Но вот старшие надзиратели поговаривают, что они не знают, стоит ли этому радоваться, - сказала Донна. - Больные что-то уж слишком спокойны.
Серпазил приостановил кусанье, толканье, свирепые драки и заставил несчастных больных сесть и сидеть. А сами больные? Они великолепно поправлялись и превращались в "зомби". Что такое зомби? По старому определению это значило: "умирает, а ходит". Но это новый вид зомбификации: "умирает, а сидит". Зомби уселись, но при этом они нисколько не похожи на умирающих.
- Что дал серпазил сестрам-надзирательницам?- спрашивает Донна Пилларс. Тут Донна проявила особое психологическое чутье. Серпазил отнял у сестер-надзирательниц цель жизни. Сестра, которая умела лучше Других управляться со шваброй, была окружена ореолом славы. В лучшем случае сестер-надзирательниц рассматривали как ударную команду, которая умеет поддерживать чистоту в помещениях, несмотря на беспрерывное загрязнение и вечный беспорядок. А теперь, с появлением серпа-зила? Ударной команде остается только мыть совершенно чистые стены, скрести полы, которые больше не загрязняются, успокаивать буйных больных, которые стали спокойными и малоподвижными.
- И помог нам в этом доктор Фергюсон, - сказала Донна Пилларс. - Он, очевидно, знает, что больных надо сначала успокоить, а потом уже сделать разумно активными.
Донна продолжала рассказывать о том, как Джек оживлял этот мрачный дом спокойного безразличия, как он стал изгонять серпазиловую депрессию другим лекарством, риталином.
- Вы должны внести немного шума и движения в наши палаты, - говорит им Фергюсон. - Заставьте больных помогать вам в работе. Что из того, что работа будет неполноценной? Это полезно для больного, а больной важнее, чем работа.
- Доктор Фергюсон спрашивал нас, что мы знаем о своих больных, как о людях, - рассказывает Донна Пилларс. - Кто эта женщина, что лежит весь день в холле на полу, или та, другая, которая сидит с безмятежным видом и жует свой чулок? Мы ведь ничего о них не знали.
Донна и остальные надзирательницы вынуждены были осознать этот скандальный факт. Мать, тоскующая по детям, помешавшаяся бабушка, девушка-подросток с измученным лицом не были для них живыми людьми. Это были неизвестные существа женского пола, затерянные среди 3000 больных и не представлявшие особой важности по сравнению с сорока больничными помещениями, которые нужно держать в чистоте.
- Заставлять больных складывать белье или подметать полы - это еще не все. Вы должны придумать что-то большее, - говорил Джек сестрам. - Вы должны пробуждать в этих несчастных потерянную веселость; должны научить их радоваться. Почему бы вам не сделать палаты красивыми? Почему бы самим больным не заняться вместе с вами украшением палат?
Старое положение о работе сестер-надзирательниц обязывало их прежде всего заботиться о чистоте стен, чистоте полов, чистоте постелей и чистоте больных; выполнение этих работ оставляло дежурным один какой-нибудь свободный час из двадцати четырех. Донна Пилларс возглавила движение за новый вид обслуживания психически больных, основным назначением которого была "радость". Джек подзадоривал их...
- Ну, теперь, когда мы оттащили больных от ваших волос, у вас найдется чуть больше времени, чтобы помочь им по-настоящему.
В психиатрической практике применяются различные меры воздействия на больных: психотерапевтические проповеди, попытки успокоить буйствующих струями холодной воды под высоким давлением, погружение беспокойных больных в длительный сон с помощью барбитуратов, надевание смирительной рубахи, судорожная терапия при помощи электрошока, свирепые метразиловые шоки, опасное лечение инсулиновой комой, рассечение мозговой ткани лоботомией и другие причудливые меры воздействия.
Но кто в суровой и однообразной психиатрической практике применял учение о веселье?