- Я же тебе говорю… Артур, он меня увел из того дома… От Свейнунга.
- Подумай как следует! Это тот парень, что дал тебе номер своего мобильника? Который не отвечает? Как его зовут, Артур или Свейнунг?
- Артур…
Лара закрыла глаза.
- У тебя сохранился его номер?
- Да.
- Он знает об этом?
- О чем?
- Что у тебя будет ребенок?
- Нет. Я тогда и сама не знала.
Лара раздула ноздри и поджала губы, теперь они стали похожи на красную пробку.
- Он приглашал тебя жить у него?
- Ну не совсем… Его телефон не отвечает.
- Ты знаешь его фамилию?
Дорте задумалась. Что–то всплыло у нее в памяти.
- По моему, Свейнунг или тот старик в коридоре назвал его "господин Эклёв". Но, может, я что–то путаю.
- Артур Эклёв! Звучит неплохо! Я позвоню.
- Его номер не отвечает.
- Мы все выясним. В справочном бюро. Я скажу, что ты умираешь от любви.
- Нет! Он даже не знает моего настоящего имени. Ты же сказала, чтобы я всем говорила, что меня зовут Анна.
- Конечно. Я ему все объясню, но не скажу о ребенке. Ты просто переедешь к нему!
- До отъезда домой мне хочется жить у тебя, - жалобно сказала Дорте.
- Ты должна либо жить с Артуром, либо надо раздобыть денег, чтобы ты уехала к маме и рожала уже там.
- Нет! Я не могу вернуться домой в таком виде!
- Согласна! Значит, ты ставишь на Артура. На то, что он обещал найти тебе работу.
- Я его почти не знаю. А почему мне нельзя остаться у тебя? - умоляющим голосом спросила Дорте.
Лара начала ходить вокруг стола. Поначалу она молчала. Дорте стало жутко, она повернулась всем телом и следила за Ларой.
- Мне угрожает по телефону один человек. Говорит, что все знает. Может быть, мне придется на него работать, чтобы он меня не выдал. - Она вздохнула. - Я не хочу втягивать в это и тебя. Теперь я тебя знаю. И не хочу быть виноватой, если ты опять пустишь себя на корм рыбам… Без Тома мне ничего не светит. Снимать эту квартиру мне не по карману. Скорее всего, придется найти какую–нибудь комнатушку. Понимаешь?
Между ними выросла стена. Дорте не понимала. Это не могло быть правдой! У нее потекли слезы. Долгое время Лара сидела непривычно тихо, потом положила руку на плечо Дорте.
- Не будь ребенком. Скоро ты сама станешь матерью, - мягко сказала она. - Я свяжусь с этим Артуром и скажу, что ты приедешь в Осло.
- Я не знаю Артура… У меня есть жених дома, его зовут Николай. - Дорте плакала уже во весь голос.
Лара помахала рукой перед лицом, словно отгоняла комаров.
- Если ты скажешь еще хотя бы слово, я тоже пущу слезу! - пригрозила она.
Дорте надолго замолчала.
- Как вообще обращаются с новорожденными детьми? - всхлипнула она в конце концов.
- Не знаю. В положенный срок они появляются на свет сами собой. Потом уже твое дело следить, чтобы ребенку не пришлось искать старикашек в пустынных парках, если, конечно, это будет девочка!
- Тут в стране считается позором родить ребенка, если ты не замужем или не обручена?
- Нисколько! В этой стране дети - тоже люди. Во всяком случае, пока их кто–то оберегает, - ответила Лара и пошла, чтобы взять спички с камина. - Дорте, девочка моя, сейчас я зажгу в честь тебя свечу! Из моих близких только тебе я могу быть матерью! Понимаешь?
- Нет.
- Банальная история, но не такая глупая, как твоя!
Лара зажгла две красные свечи и снова села.
- Он был один из тех взрослых парней, которые нюхали что попало, - начала она. - Вообще–то от клея в мозгах у человека появляется дырка, но тот парень еще настолько контролировал себя, что помог мне избавиться от ребенка. С помощью металлического прута от сломанной магазинной тележки, протертого красным спиртом. Но тебе этого делать нельзя! Все могло кончиться очень плохо. Из меня несколько недель лило, как из крана. Но все–таки я выкинула. А через десять лет, уже тут, в Норвегии, гинеколог сказал мне, что у меня внутри все нарушено и что о ребенке я не могу даже мечтать. Теперь я об этом уже не думаю. Но, конечно, с малышом мне было бы веселее.
- Как бы я хотела, чтобы ты была гинекологом, - сказала Дорте.
И Лара тут же обернулась к ней, с трудом сдерживая ярость. Руки уперлись в бока, лицо перекосило до неузнаваемости.
- Когда ты перестанешь думать только о себе? - выдохнула она. Потом успокоилась и продолжала: - Я бы отдала год моей чертовой жизни, чтобы в одно прекрасное утро проснуться гинекологом с надежной зарплатой, вместо того чтобы продавать свою и чужие пизды всяким безмозглым идиотам!
Такая уж была Лара. Была в ней какая–то тяжелая легкость, как у вола, тянущего плуг. Она тянула и тянула, и за ней на земле оставались глубокие борозды. Она шла только вперед, до самого конца поля. Там она останавливалась, поворачивалась и начинала пропахивать новую борозду в обратном направлении.
43
- Нет, мама от этого не умрет. - Отец улыбнулся Дорте. Он сидел в поезде напротив нее в застиранных, покрытых пятнами брюках цвета хаки. Они всегда были коротковаты и закатаны выше щиколоток. Теперь они обтянули колени отца, и казалось, что брюки ему малы, но он не обращал на это внимание.
- Ей будет стыдно за меня… перед Богом.
- Я знаю ее. Стыда мама не боится. Иначе она не выбрала бы меня… человека другого круга. Понимаешь, твоей маме всегда не хватало отца. Поэтому она и разговаривает с Господом Богом.
На большой скорости поезд кренился, и Дорте пересела на свободное место рядом с отцом, чтобы держаться за него. Она хотела взять его за руку, но что–то мешало ей. Может быть, она стала слишком большая. Окно проглатывало вершины елей и выплевывало их У них за спиной. Облака спешили, словно хотели обогнать поезд. Под ногами железные колеса пели о тоске по дому. Они трясли Дорте, пытались швырнуть на пол, хотели, чтобы она поняла, что у нее нет будущего. Как раз недавно она дочитала "Анну Каренину". Анны больше не было в живых, и Вронский отправлялся на войну из жалости к самому себе. Конец был страшно растянут - скучный рассказ о людях, которых Дорте уже забыла, и о ребенке, которому могли сломать жизнь.
- У мамы такие строгие правила. И мы с Верой должны жить только по ним.
- Ты только дай ей время. В юности она не обращала внимания на то, что думают и говорят люди. Ты выросла и постепенно стала многое понимать. Мы тоже не были ангелами…
- Но мама… Она даже не знает, что такое блядь!
- Конечно, знает. Только не говорит об этом, чтобы защитить тебя и Веру. И вообще ей не свойственны такие слова. Мы уже говорили с тобой об этом. Помнишь?
- О блядях?
- Нет, о том, от чего мы с мамой должны вас защитить. Помнишь, она не хотела, чтобы вы слушали, как Анна поссорилась с Вронским и бросилась под поезд? Потом я понял, что она была права. Вы были еще слишком маленькие. Но в тот раз я с нею не согласился и продолжал читать.
- Папа, а ты ходил к проституткам? До того, как встретил маму… Может, от одиночества…
Задав этот вопрос, она поняла, что только ради него села рядом с отцом. Она боялась встретиться с ним глазами, если он ей ответит. Воцарилось молчание. И лишь ритмично постукивали колеса.
- Дорте, пожалуйста, не унижай меня такими вопросами, - сказал он, помолчав. - У меня есть грехи, за которые я в ответе. Можешь их сосчитать, хотя с цифрами у тебя всегда были нелады, не то что у Веры.
- Я не понимаю.
- Помнишь, мы копали канаву, когда проводили к дому водопровод? Тогда еще стена гостиной повисла в воздухе, прежде чем под нее подвели опору, и наша свадебная фотография упала со стены и разбилась?
Тот случай Дорте помнила. Мать считала, что это к беде, и отцу пришлось вырезать и вставить новое стекло.
- Помнишь, Вера прочитала дату на фотографии и спросила, почему фотография была сделана через несколько месяцев после того, как мы поженились?
- Да…
- Хорошо. Не помню, что тогда мама ответила Вере, но из трусости сделал вид, будто не слышал вопроса. Ты понимаешь… Вера не только была в мамином животе на той фотографии с зонтом, когда мы наконец поженились, она находилась в нем уже почти четыре месяца.
- Бабушка из–за этого на тебя рассердилась?
- Конечно. Из–за того, что ей пришлось уступить. А у нее, как тебе известно, были совсем другие планы.
- А та Дорте к тому времени уже умерла?
- Да! Мы с ней были еще совсем юные. Она собиралась съездить к родителям в Данию, но ее автомобиль попал в аварию… Об этом я тебе уже рассказывал?
- Я знаю, но почему Дорте назвали меня, а не Веру?
- Это с самого начала было твое имя. Может быть, только поэтому я и встретил ее?
Внезапно рядом возникла гора и бросила на скалы Целый поток воды. Неожиданно и грозно. На такое была способна только действительность.
- А ты бы женился на маме, если бы она была проституткой? - осмелилась спросить Дорте.
- Конечно. Я бы женился на ней, даже если бы она была Девой Марией. Как Иосиф, хотя ему пришлось и несладко.
- Но Вера–то все–таки твоя дочь?
- Да, и я очень этому рад! Но это не главное. Дети не собственность. Просто те, кому повезет, могут создать для них хорошие или не очень хорошие условия жизни, пока они не вырастут.
- Тогда, значит, и проститутки не могут быть ничьей собственностью, что бы там ни писали газеты?
- Ни в коем случае! Это лишь попытка унизить и растоптать человека. Есть люди, которые думают, что можно продать ближнего, не нанеся при этом никакого ущерба себе.
- Не все попадают в тюрьму, как Том. Некоторые на этом наживают богатство.
- Богатство не значит, что человек не навредил себе. Скорее наоборот. Душу купить нельзя.
- Теперь ты говоришь как мама.
- Мама - умная женщина. Я горжусь, что многому у нее научился.
Они помолчали, и Дорте размышляла, не хочет ли он сейчас съесть бутерброд или попить воды.
- Ты считаешь, что у Тома нет души?
- Об этом я предоставлю размышлять ему самому. Там, где он сейчас находится.
- А люди чувствуют, когда начинают терять душу?
- Я могу отвечать только за себя. Я, например, это почувствовал!
- И когда это случилось?
- Когда я уехал от дяди Иосифа и Анны. Моих последних родственников, оставшихся в живых. Их сын тоже от них уехал. Там было слишком много горя. Все эти воспоминания о моих покойных родителях…
- Я ведь почти ничего о них не знаю.
- И это тоже моя обычная трусость, мне легче говорить о литературе, чем о реальной жизни. Но, по–моему, я тебе рассказывал, что в нашем роду было две ветви, обе ветви выросли на одном древе. Одна - торговала часами и золотом. Отец был старшим сыном и получил в наследство часовой магазин в Вильнюсе. Другая ветвь возделывала землю. Дядя Иосиф использовал свое наследство на то, чтобы купить усадьбу.
- А что это за древо, на котором они выросли?
- Древо еврейства. Я считал это проклятием, которое коснулось всех нас. У нас всё отняли. Мои родители спаслись только благодаря хорошим друзьям в Вильнюсе. Но отец считал себя виноватым, потому что он избежал смерти. Смерть мамы при моем рождении тоже была проклятьем, всю жизнь тяготевшим надо мной. Я не понимал этого, пока твоя мама не начала меня расспрашивать и мне пришлось отвечать. Думаю, отец протянул восемнадцать лет после ее смерти только из–за меня. А потом он закрыл все отдушины и окна и открыл газ. Дядя Иосиф пытался уберечь меня от всего этого, но я сбежал от него. В Ленинград. С собой у меня были только те часы, что сейчас у тебя, несколько книг, носки и нижнее белье. Мне повезло больше, чем тебе. Я встретил твою маму. Это лучшее, что у меня было. Я мог не горевать остаток жизни. Ты тоже не должна горевать. Уезжай! Иди дальше!
- Думаешь, это возможно?
- Возможно. Надо только решиться. И каждый день трудиться, чтобы это решение исполнить. Вообще странно, Дорте, что самым свободным и свободомыслящим человек бывает в дороге, - усмехнувшись, сказал отец. - Вот я сижу и говорю с тобой о том, о чем должен был бы поговорить еще при жизни. Но тогда я самым главным считал литературу. Кроме того, я боялся рассказать…
- Что?
- Что мама из–за меня порвала со своей семьей.
- А я всегда думала, что ей самой этого хотелось.
- Этого я уже никогда не узнаю. Мы оба были сумасшедшие. Но я влиял на нее.
- От мамы как будто осталась половина в то утро, когда ты… Если любовь такова, что от человека остается только половина, когда другой умирает, то не знаю, способна ли я любить. Для Веры это уж точно невозможно. Она никогда не отдаст половину себя никому другому.
Отец улыбнулся и наконец похлопал ее по руке.
- Ты ошибаешься. От человека остается половина не тогда, когда другой умирает.
- Нет?
- Половина человека - это тот, кто никогда никого не любил.
Дорте задумалась над его словами, потом спросила:
- Как думаешь, может, моя правильная половина осталась с Николаем? Та, которая не шлюха? И я найду ее там, когда вернусь домой?
- Я в этом не сомневаюсь! А если Николай не поймет этого, то ты встретишь другого. Ты не виновата в чужих грехах.
- Но для мамы–то я уже навсегда буду опозоренной.
К счастью, отец ответил не сразу, он глубоко задумался, иначе она решила бы, что он просто хочет ее утешить.
- Ты помнишь: когда она вернулась домой после похорон бабушки, я спросил у нее, может ли она плакать. "Любая река может пересохнуть", - ответила твоя мама.
- Да. И еще она сказала: "Трудно любить того, кто сам себя ненавидит", - прибавила Дорте.
- Точно! И когда ты теперь вернешься домой, а это уже скоро, она безусловно подумает так я не могу ненавидеть Дорте, хотя я и не сумела ее защитить. Я должна идти дальше вместе с нею.
Поезд сбавил ход и медленно подошел к станции. Дорте закрыла глаза, прислонилась к отцу и пыталась по звукам понять, что происходит. Двери то открывались, то закрывались. Люди входили и выходили. Переставляли багаж и тихо переговаривались между собой. Кажется, их было не много. Наконец кто–то кашлянул у нее над ухом.
- По–моему, ты сидишь на моем месте, но это не важно, если я смогу занять твое.
Дорте открыла глаза и увидела мужчину, ставившего свою сумку на полку рядом с коробкой, в которой лежал прощальный подарок Лары - фонтан с Белоснежкой. Лара проводила ее на вокзал и посидела в вагоне до отхода поезда. И все. Это было в ее духе.
У мужчины были светлые густые волосы, свисавшие на одну сторону, как грива у лошади. Он взглянул на Дорте, улыбнулся и сел туда, где сидел отец. Вскоре он углубился в газету, а поезд отошел от перрона.
Дорте достала свои бутерброды и начала есть; посмотрев на него поверх газеты, она тоже улыбнулась. Он сложил газету, принес кофе и достал большую плитку шоколада. Некоторое время они ели молча, глядя в окно.
- Ты едешь в Осло или дальше? - вдруг спросил он, повернувшись к ней.
- В Осло, - ответила она.
Он произнес несколько длинных фраз, смысла которых она не уловила. Глотнув воздуха, она кашлянула и попыталась извинить себя тем, что плохо знает норвежский. Однако он все–таки понял, что она приехала из Литвы и никогда раньше не бывала в Осло. Что она уже несколько месяцев учит норвежский, но у нее не было времени, чтобы упражняться столько, сколько нужно. Когда он спросил, чем же она занималась, что была так занята, она скрестила пальцы на бутылке с тепловатой водой и сделала вид, что не может найти подходящих норвежских слов. А на его вопрос, что она будет делать в Осло, она, немного волнуясь, ответила, что будет работать в закусочной.
- А я работаю в газете. - Он засмеялся и поднял газету.
- Писать?
- Да, я журналист, - сказал он и прибавил много слов, которых Дорте не поняла. Она только кивнула и снова стала глядеть в окно.
- Ты давно в Норвегии? - спросил он, помолчав.
- Нет. Недавно.
- И где же ты будешь жить в Осло?
- У одного друга, - ответила она и назвала адрес, который Лара заставила ее выучить наизусть. И тут же раскаялась - нельзя быть такой откровенной с чужим человеком. Поправив рукава джемпера, она почувствовала, что вспотела. Что–то в его взгляде сказало ей, что он понимает все, чего она недоговаривает.
- Это лучший район в Осло, я тоже живу там, - сказал он, достал остаток шоколада и предложил Дорте.
- Спасибо! - Она отломила кусочек. Он заставил ее отломить кусок побольше, доел остаток, скомкал обертку и сунул себе в карман. Словно нечаянно найдя там визитную карточку, он протянул ее Дорте.
- На тот случай, если тебе понадобится друг, который знает город, - улыбнулся он. Один уголок рта у него стал глубже, и на щеке появилась ямочка. Странно было видеть ямочку у мужчины, хотя она и была у него только на одной щеке.
- Спасибо! - Дорте протянула ему руку.
Сперва он с удивлением взглянул на нее, а потом пожал ей руку.
- Не стоит благодарности! Мы можем вместе поехать домой на такси, если тебя никто не встретит.
- Друг встретить меня, - быстро сказала она.
- Хорошо, и, пожалуйста, позвони мне. Можешь не беспокоиться, я не явлюсь к тебе без предупреждения, хотя я примерно представляю себе, где ты будешь жить, - прибавил он, и опять у него на щеке появилась ямочка.
Дорте взглянула на карточку, прежде чем убрать ее в сумку. "Улав Стейнбакк–Эриксен".
- Там указаны два телефона. Можешь звонить по обоим, но один - это на работе.
- У меня нет телефон.
Он опять с удивлением посмотрел на нее, но быстро отвел глаза.
- Понимаю–понимаю. С мобильником удобно, но без него, конечно, спокойнее. В городе их полно. Люди ходят и как будто говорят вслух сами с собой, как дурачки.
- Стоить много денег?
- Нет, только если ты будешь много звонить. У тебя никогда не было телефона?
Дорте помотала головой, и он перестал ее расспрашивать. Вскоре он скрестил на груди руки и закрыл глаза. Он был вовсе не старый, как ей сперва показалось. С закрытыми глазами он выглядел почти таким же юным, как Николай. Рот у него был как у девушки, а профиль - словно с римской монеты.
Она достала плеер и вставила в уши наушники. Бах заставил ее задуматься о душе Тома. Но потом она вообразила, что поезд везет ее домой, в Литву. По осенней земле, через горы и озера, а она продолжает говорить с отцом о том, о чем они раньше поговорить не успели. И рядом с ней сидит человек, который и не собирается ее покупать.
Должно быть, Дорте задремала, но, ощутив на себе взгляд соседа, она мигом проснулась. Их глаза встретились, и она увидела на его лице мягкое, смущенное выражение, словно внезапно проснулся он, а не она.
- Что ты слушаешь?
- О, извинить! Бах. Я мешать вам?
- Нет, нисколько. Я предпочитаю джаз, но Бах тоже неплохо.
44
- Я тебя не забыл, куколка! - сказал Артур и толкнул ее в бок. - Почему ты сказала, что тебя зовут Анна? Дорте куда красивее. Редкое имя.