"Эксцентричный интеллектуал, черт бы его подрал", - подумал Гарри.
- Я вас очень хорошо понимаю, - сказал он, - и в обычной ситуации я бы не стал просить о таком одолжении, но, поскольку нас подвели, а метрдотель не собирается нам помогать, я решил, что должен сам позаботиться об этом. В одиночестве здесь сидите только вы, и поскольку вы закончили…
- Но я не закончил.
- Почти закончили, то я решил, вы не будете возражать, если мы присядем и посмотрим меню.
- Вы могли бы пойти в бар, - ответил человек.
- В баре не протолкнуться. - В голосе Гарри послышалось раздражение. - Сесть там негде, и моя жена не любит бары.
- Извините, если это покажется невежливым, - сказал человек, - но я не понимаю, почему должен соглашаться на ваше предложение. Я ценю мой столик и мое одиночество. И не понимаю, какое значение имеет то, что только я в этом ресторане ем в одиночестве.
- При том, что нас двое, а вы один.
- Аргумент, основанный исключительно на числах, ничуть не лучше аргумента, основанного на силе.
- Мы вам не помешаем.
- Вы уже это делаете.
- За столиком достаточно места.
- В физическом смысле - может быть, - ответил человек. - Но психологически тут нет ни единого лишнего сантиметра. Это дорогой ресторан. Мы платим за его маленькие удобства, например за возможность в одиночестве и тишине доесть свой обед.
Люди за соседними столиками, только что глазевшие на Мидж, перенесли свое внимание на Гарри. На лицах появились улыбки. Разговоры стихли.
Метрдотель тоже обратил внимание на этот инцидент. Он подошел и обратился к человеку за столиком безлично-пренебрежительным голосом:
- Вы закончили, сэр?
Метрдотель вовсе не был на стороне Гарри, его презрение к клиентам было объективным.
- Нет, не закончил, - ответил человек. - Я, пожалуй, выпью еще ликера. Принесите, пожалуйста, карту вин.
Гарри повернулся и направился к двери. Мидж к этому времени уже вышла из зала и теперь ждала в баре. Увидев Гарри, она повернулась и устремилась к выходу из отеля, а оттуда - к парковке. Гарри догнал ее у машины. Она плакала. Он открыл дверь машины, и Мидж села.
- Ну почему это должно было случиться?!
Гарри вырулил с парковки и поехал наобум по дороге.
- Ты же просила меня сделать что-нибудь!
- Все на нас смотрели.
- Не плачь, Мидж.
- Мои нервы на пределе.
- Это потому, что мы возвращаемся домой, в Лондон.
- Все вели себя по-свински, все глазели на нас.
- Мы найдем другой ресторан, тут должно быть что-нибудь сносное.
- Нет, я не хочу в ресторан. И уже поздно, нас нигде не примут.
- Мы могли бы поесть сэндвичи в пабе.
- Ты же знаешь, я ненавижу пабы. Я больше не хочу, чтобы на меня глазели. Я чувствую, что все против нас.
- Может быть, - ответил Гарри, - но мы все равно победим. Чего бы ты хотела? Мы должны поесть.
- Давай устроим пикник, я уже предлагала тебе раньше, но ты был против. Я не слишком хочу есть.
- А я хочу, - сказал Гарри. - Голоден как волк. Столько часов за рулем.
- Ну тогда купи что-нибудь, что сам выберешь. И бутылку вина.
- Две бутылки. Хорошо.
Гарри ненавидел пикники.
- И нам нет нужды торопиться, - сказала Мидж, чьи глаза уже высохли. - Мой дорогой, мне очень жаль…
- Мне тоже. Но этот эпизод ничего не испортил, правда?
- Конечно нет!
- Мы были так счастливы. Мы будем счастливы.
- Мы и сейчас счастливы.
- А это самое главное, правда?
- Я уже пришла в себя. Смотри, вон там большой продовольственный магазин - ты купишь что-нибудь, а я подожду в машине.
Гарри отправился в магазин. Он чувствовал, что теперь должен уступить. Ресторан предложил он. Но их погубила, став причиной опоздания, другая его идея - показать Мидж школу, в которой он учился. Спартанская частная школа Гарри, где учился также и Казимир, располагалась в уединенном и очень красивом месте на окраине маленького городка; она стояла особняком за изысканной формы каменными стенами, среди больших шелковистых холмов с пасущимися овцами и узкими петляющими дорогами. Светило солнце. Поездка была замечательной, но они заблудились. Мидж совсем не умела читать карты. Когда они наконец добрались до школы, Гарри захотел зайти внутрь и показать Мидж свою спальню и свой класс, спортивный зал, игровые площадки, помнившие его победы. В школе было время каникул. Здания практически опустели, на кроватях кое-где лежали чемоданы, некоторые родители со своими чадами бродили по саду. Гарри провел ошеломленную Мидж по этим комнатам и коридорам, насыщенным - мрачно, густо, плотно - нечистыми подростковыми желаниями; он постоянно возвращался сюда в снах. Утомленный воспоминаниями, он слишком долго продержал там Мидж и, возможно, наскучил ей, а в конечном счете они опоздали на ланч. Теперь он чувствовал свою вину и был готов согласиться на пикник - она уже предлагала его несколько раз, а Гарри неизменно ловко уклонялся.
Он вернулся в машину с пакетом провизии и двумя бутылками вина.
- А штопор у нас есть? - спросила Мидж, в отсутствие Гарри изучавшая карту.
Штопора у них не было. Не было у них и консервного ножа, вилок, обычных ножей, ложек, пластиковых чашек и тарелок, даже бумажных салфеток. Гарри совершил еще один круг по городу в поисках всех этих вещей, смертельно проголодался и был на взводе.
- Гарри… - проговорила Мидж, когда они выезжали из города.
По ее тону он понял, что она собирается просить об одолжении, и попытался скрыть свою злость.
- Да, моя дорогая, моя любимая?
- Ты знаешь, я тут разглядывала карту, и, оказывается, дорога проходит совсем рядом с Сигардом.
- С чем? А, с тем местом, где жил Джесс.
- Живет. Неужели ты забыл это название?
- Нет, просто давно вытравил его из сознания.
- Ты не против, если мы…
- Против!
- Я не говорю о визите к ним. Я хотела бы лишь проехать мимо и посмотреть на башню. Тут всюду равнина, и ее будет видно за несколько миль. Я бы хотела еще раз увидеть эту местность.
- Нет, Мидж.
- Почему? Твои места мы посещали, провели там несколько часов. Почему мы не можем проехать по этой местности? Нам вовсе не обязательно приближаться к дому, да я этого и не хочу. Но я хочу посмотреть округу.
- Зачем?
- Просто хочу, и все! Ты сегодня утром сказал, что любовники делятся друг с другом своим прошлым. Так вот, я хочу дать тебе кусочек моего прошлого.
- Ты никак не можешь забыть, как Джесс посмотрел на тебя и спросил: "Кто эта девочка?"
- Не говори глупостей. Ну хорошо, не могу. Господи, да ты ревнуешь!
- Конечно ревную. Это смешно, но я могу умереть от ревности. Однако я не собираюсь это делать. Ты понимаешь, как я страдаю каждый день, каждое мгновение оттого, что ты остаешься с Томасом? А теперь ты возвращаешься к нему, к своему мужу. Мидж, мы должны решить. Слушай, у меня есть квартира для нас.
- Квартира?
- Да, там нам никто не может помешать, там нет никакого Томаса, там я могу готовить для тебя. Мы проведем там сегодняшнюю ночь. Томас вернется только завтра. Мередит все еще в Уэльсе.
- Я обещала ему позвонить.
- Ты можешь позвонить ему оттуда.
- Гарри… очень прошу, будь осторожнее.
- Не буду я осторожнее, я сыт по горло осторожностью. Боже мой, как глупо - я умоляю тебя приезжать в эту маленькую квартирку в промежутках твоей жизни с Томасом. Мидж, мы бесконечно любим друг друга. Да или нет?
- Тогда наберись мужества, мой ангел, моя дорогая. Оно так близко теперь, наше счастье: всего один шаг, и мы счастливы навсегда. Мы должны перестать притворяться. Скандал как раз в том, что мы пока несчастливы. Ты говоришь, что ненавидишь лгать, что тебе досаждает, когда люди на тебя глазеют, когда я называю тебя женой. Хорошо, давай прекратим это, очистим все и очистимся сами. Пожалуйста, дорогая, любимая! Если скажешь - я остановлю машину и упаду на колени. Мидж, ты знаешь, это должно произойти. Прекрати откладывать решение - ты же знаешь, это все равно случится.
Он остановил машину. Во внезапной тишине солнце нагревало поле влажной мягкой зеленой травы, бока сонных черно-белых коров и синий дорожный знак. За деревьями виднелась церковная башня. Издалека доносился собачий лай.
- Да, - сказала Мидж.
- Ну так не будь такой мрачной и холодной!
- Тебе легко говорить, а мне приходится резать по живому.
- По какому живому? Томас не будет сильно возражать, ты сама прекрасно знаешь. А Мередит наш.
- Да. Я люблю тебя. И это должно случиться.
- Значит, решено.
Гарри завел машину. Он не хотел сейчас еще сильнее нажимать на нее. Он осторожно, на ощупь искал путь в лабиринте ее эмоций, ее мучительной потаенной боли. Он подумал: "Сегодняшнюю ночь она проведет со мной в новой квартире". А вслух сказал:
- Сердечко мое, мы поедем, куда ты пожелаешь. Покажи мне карту. Где это место?
Мидж показала:
- Я думаю, где-то здесь.
- Это миль тридцать от шоссе. Я бы не сказал, что это близко.
- А я бы сказала.
- Будь здесь прямая дорога… Ты только посмотри, как петляют эти проселки. Ну да бог с ним, мы поедем и посмотрим издалека.
- Мне просто хочется снова увидеть эту равнину - она очень необычная и особенная.
- Занятно, ты сегодня похожа на Хлою. Наверное, дело в здешнем воздухе!
- Там мы бы могли и поесть на воздухе.
- Ну, мы проголодаемся задолго до этого!
Правда, Гарри уже не хотел есть. Он ехал и улыбался.
Он насытился словами, когда Мидж согласилась с ним.
В этот самый момент Эдвард Бэлтрам стал свидетелем чуда. (Второго за день.) Он держал в руках письмо, только что переданное одним из лесовиков - тем самым, которого он уже видел. Утро Эдвард провел в кровати, с удовольствием отдавшись болезни. Для посетителей, приходивших по отдельности: Стюарт, матушка Мэй, Беттина, Илона, - он изображал тяжелобольного. На обед он не спускался. Матушка Мэй принесла ему вкусный суп без названия. Потом он потихоньку встал, оделся и разобрал вещи, отделил свою одежду от того, что ему дали здесь. Эдвард не знал, что делать с цепочкой Илоны, и положил ее в носок. Посмотрел на свой чемодан, казавшийся теперь чужим и старым, но не стал складывать туда вещи. Сел на кровать. Он лишь тешил себя мыслью покинуть Сигард, потому что не мог оставить Джесса. Ему снова пришло в голову похитить Джесса и отвезти его в Лондон, но он понятия не имел, как это осуществить.
Эдвард спустился в Атриум. Рядом с растениями в горшках стояла семейная группа - Стюарт, матушка Мэй, Беттина и Илона. Все смотрели на гобелен, а Беттина объясняла Стюарту его сюжет:
- Рыба символизирует дух, убегающий из своей родной стихии…
"Какая чушь", - подумал Эдвард.
Они замерли, увидев его.
- Как ты себя чувствуешь, старина? - спросил Стюарт.
- Немного получше. Я, пожалуй, посижу почитаю в Затрапезной.
Он подумал, что эти четверо смотрят на него многозначительными взглядами. Впрочем, трое - все, кроме Беттины. Расшифровать ее взгляд было невозможно. До появления Эдварда они явно беседовали о нем.
Стюарт и матушка Мэй одновременно заговорили.
- Извините…
- Нет-нет, сначала вы!
- Джессу сегодня тоже не по себе, - сообщила матушка Мэй. - Мы решили, что лучше тебе его пока не видеть. Не хватало ему от тебя заразиться.
- Может, у него та же болезнь, - заметила Илона.
- Впрочем, сейчас он никого не принимает, - сказала матушка Мэй и добавила: - Уже некоторое время не принимает. Мы считаем, так для него лучше.
- Гораздо лучше, я не сомневаюсь, - произнес Стюарт, глядя на Эдварда.
"Кретин тупоголовый", - подумал Эдвард.
Но он был рад узнать, что Стюарт не видел Джесса. Эдвард направился в Затрапезную. Пока он не захлопнул за собой дверь, все молча смотрели на него. Потом он услышал голос Беттины.
Он для отвода глаз сказал им, что собирается почитать, а на самом деле намеревался выскользнуть через заднюю дверь и прогуляться в одиночестве. Тем не менее он остановился, оглядел запущенную комнату, так неуклюже наполненную прошлым. Это прошлое казалось еще более далеким и чуждым, потому что было довольно недавним - молодость Джесса и его расцвет. "Я здесь…" Эдвард автоматически подергал ручку двери, ведущей в башню, - та была заперта, а утруждаться поисками ключа (которого наверняка не было на его прежнем месте) он не стал. Он подошел к камину и посмотрел на свою фотографию в обличье Джесса. Ему захотелось плакать. Потом принялся без особого внимания рассматривать книги в шкафу - прежде он этого не делал. Ему пришло в голову, что со дня его прибытия в Сигард он не открыл ни одной книги и даже мыслей о чтении у него не возникало. Пробегая взглядом по корешкам, он вдруг увидел имя Пруста. Перед ним стоял том "А la recherche" на французском. Он вытащил его, открыл и на титуле увидел подпись Джесса - этакую лихую закорючку. Его почему-то удивило, что Джесс знает французский. Сердце его забилось по-другому, иначе, когда он наугад открыл книгу.
"S’il pleuvait, bien que le mauvais temps n’effrayat pas Albertine, qu’on voyait parfois dans son caoutchouc, filer en bicyclette sous les averses, nous passions la journde dans le casino ou il m’eut paru ces joursla impossible de ne pas aller".
Это предложение так потрясло Эдварда, что ноги его чуть не подкосились. Это была совершенно заурядная фраза из повествования, описывающего привычную жизнь в Бальбеке, ничуть не драматичная и не исполненная скрытого смысла, - обычная… но Эдвард словно читал весомые строки Священного Писания или кульминационную часть великой поэмы. Эти существительные bicyclette, averses, caoutchouc, эти глаголы, эти грамматические времена, это nous, это impossible, Альбертина filant под дождем… Эдварда переполняли чувства, и он сел в одно из длинных низких кресел, обитых скользкой кожей. Французское предложение пришло к нему с необыкновенной свежестью, как дыхание чистого воздуха к заключенному, как внезапно раздавшийся звук музыкального инструмента. Весть о других местах, о другом мире… о свободе. Читая, он ощущал нечто вроде живительных угрызений совести и обретал ка-кую-то новую силу. И он жил там. Он был там.
Эдвард вдруг вспомнил, как кто-то говорил об Уилли Брайтуолтоне, будто тот верит в спасение через Пруста; и на миг старая убогая фигура Уилли предстала перед ним в тусклом свете, как посланник и символ чего-то лучшего. Лучшего, чем что? Он смог подняться, смог пересилить себя и выйти. Всегда можно найти другое место, и доказательство этому - то самое место, где он теперь находился; а неожиданное чувство, от которого мгновение назад он чуть не упал в обморок, было светлой радостью.
Эдвард медленно поднялся. У него больше не было желания читать книгу, и он поставил ее в шкаф. Все это принадлежало будущему. Как и собирался, он пошел к двери, а потом двинулся вдоль тыльной стороны дома. После дождей солнце сияло над болотом, и поднимался парок. Небо вдали было ясным. Взобравшись повыше, он сумеет увидеть море. Эдвард вдруг подумал, что море он увидел только раз после своего прибытия - во время второго визита к Джессу; он тогда разглядел лодку с белым парусом. В другие дни либо стоял туман, либо низко висели тучи. Сегодня море наверняка видно с верхнего этажа в Восточном Селдене, да только Восточный Селден для Эдварда недоступен. Он подумал, не попробовать ли еще раз перебраться через болото, потом решил направиться к реке, перейти на другой берег, что теперь, наверное, удастся без особого труда, и подняться к дромосу. Он прошел мимо падубов, мимо теплиц и огорода. Наконец он увидел тополиную рощу, сверкавшую золотыми листиками. Фруктовый сад лишь начал цвести, тугие белые бутоны окаймлялись красным. Именно здесь Эдвард и встретил лесовика, сунувшего ему послание от Брауни. Человек вручил записку и не уходил, пока Эдварда не осенило: он ждет вознаграждения. Второпях протягивая деньги, Эдвард подумал, что за это письмо готов дать гораздо больше - только попроси.
Железнодорожный коттедж
Дорогой Эдвард!
Я думала о нашем разговоре. Боюсь, я могла показаться тебе довольно суровой и враждебной. Для меня было очень важно выслушать правду о том, что случилось, узнать точно все подробности, чтобы я могла добавить их к общей массе этого жуткого происшествия и увидеть его, осознать в той степени, в какой только возможно. Конечно, это тоже тайна, и с этим нужно жить как с тайной. Для меня было бы невыразимо больно не узнать все о событиях того вечера, не у слышать это от тебя, твоими собственными словами. Ты можешь представить, что я слышала разные рассказы и измышления. Надеюсь, ты поймешь. Когда мы с тобой беседовали, я думала о себе, и ты мог счесть меня очень эгоистичной, решить, будто я не понимаю, насколько ужасно все это было для тебя. По крайней мере, теперь я знаю, что вы с Марком были хорошими друзьями, а потому испытываю к тебе особые чувства - добрые чувства. Хорошо, что ты так откровенно ответил на мои вопросы. Это было непросто, но ведь ты, наверное, почувствовал и облегчение. Ты сказал, что я нужна тебе, и я думаю, что нам нужно поговорить еще раз. Откровенно говоря, я хочу спросить тебя кое о чем. Но на самом деле я понятия не имею, что ты чувствуешь в связи со всем этим… Отчасти могу представить, как тебе трудно - не только потому, что тебя обвиняли другие, но и потому, что ты сам себя винишь. Несмотря на те слова у реки, ты, возможно, на самом деле больше не хочешь меня видеть, чтобы не вспоминать случившегося и не чувствовать себя виноватым от одного сознания, что я - это я. Ты сказал, что моя мать писала тебе жуткие письма. Я очень сожалею об этом. Пожалуйста, не обвиняй ее. Пойми, ей тоже требуется помощь. Ей необходимо прекратить ненавидеть тебя, эта ненависть поедает ее. Возможно, помогая мне, ты поможешь и ей. Я пока не очень понимаю, каким образом, но это вполне реально. Иногда я впадаю в отчаяние. Этой запиской сообщаю тебе, что завтра (во вторник) утром я буду в коттедже одна. Все уехали в Лондон, и я тоже уезжаю дневным поездом. Если захочешь прийти утром (не слишком поздно), ты застанешь меня. Но если не захочешь или не сможешь прийти, я тебя пойму.
С наилучшими пожеланиями,
твоя Брауни Уилсден.