Потом он увидел нечто удивительное, нечто ужасное. Он увидел Джесса. Джесс был внизу в воде, под ним, - смотрел оттуда вверх. "Он сошел с ума, сошел с ума, - подумал Эдвард, и его потрясение было таким сильным, что он отошел от края, словно получил сокрушительный удар. - Джесс увидел меня и спрятался там, в реке, он решил меня испугать". Он подошел и взглянул снова. Теперь картина изменилась. Он все еще видел Джесса, но теперь он понял, что тот находится под водой. Эдвард рассмотрел его лицо, открытые глаза, какое-то подобие улыбки; черные волосы и борода, увлеченные силой течения, шевелились в воде, четко была видна одна рука с рубиновым перстнем. За головой Джесса было что-то вроде черного бугорка, оплетенного стеблями мертвого тростника. Вода здесь казалась спокойной, похожей на бурый студень, и глаза Джесса смотрели на Эдварда, как глаза какого-то морского чудовища. "Боже мой, - подумал он, - это галлюцинация. Вроде тех ночных сновидений, когда меня опоили. Они накачали меня".
Он встал на колени и опустил руку в воду. Стоило ему взбаламутить ровную поверхность, как видение исчезло, но несколько мгновений он чувствовал пальцами перстень, что-то мягкое и холодное, твердый поясок. Потом и это ощущение исчезло. Эдвард встал и снова уставился вниз, наклонив голову вперед, чуть не падая в реку. Он видел бурую воду, раскачивающиеся молодые тростники - и ничего больше. Теперь вода пенилась и закручивалась, и он уже не видел сквозь нее. "Джесс не сошел с ума, - подумал Эдвард. - Это я свихнулся". Он отошел от воды и побежал вдоль берега.
Потом он перестал бежать и зашагал дальше. Тропинка оборвалась у моста. Высокая трава замедляла движения, и Эдвард был вынужден остановиться. Он развернулся и пошел назад. Рот у него был открыт, дыхание вырывалось короткими взволнованными стонами. Он снова остановился над тем местом и заглянул в реку, в воду, к которой вернулась ее буровато-стеклянистая прозрачность. Под водой ничего не было. Он сел и соскользнул вниз по берегу, зарывшись каблуками в глинистую поверхность, остановился по колено в воде. Он снова посмотрел в воду, зачерпнул ее руками и принялся ходить вдоль берега, пробуя ногами дно, погружаясь в поток почти по пояс. Выбрался наверх и, продираясь сквозь траву, пробежал вдоль берега по течению, заглядывая в тростники, шаря глазами среди длинных колеблющихся в воде растений. Потом он оставил это занятие и быстрым шагом направился по траве к дороге.
Добравшись до нее, Эдвард все еще тяжело дышал от страха и потрясения. "Это ужасно, это отвратительно, - думал он. - Неужели я и дальше буду таким? Я разрушаюсь?" А еще он думал: "Да нет, они не травят меня, это мои собственные проблемы. Это тот ужасный наркотик, что я принимал, он навсегда останется в моей крови, навсегда. Какое жуткое видение. Я погибаю. Вот до чего я дошел, вот куда меня несет. А я-то думал, что выздоравливаю. Думал, что мне лучше. Но наказание, конечно же, следует автоматически". И еще: "Что сможет поделать с этим Брауни? Я не должен ей говорить, хватит с нее моих прежних бед, она и так предостаточно наслушалась, она узнает и придет в ужас, ничего, кроме отвращения, я у нее не вызову. Ах, Брауни, бедная, бедная Брауни". Когда он добрался до коттеджа, она ждала его, стоя у двери.
- Эдвард, что с тобой? Ты болен?
- Нет. Да. Думаю, у меня малярия.
- Малярия?
- Да, тут на болоте малярийные комары.
- Ты весь мокрый и в грязи.
- Я провалился в лужу. Ужасно глупо. Боялся опоздать.
- Сядь. Хочешь чего-нибудь? Кофе? Шерри?
- Нет, ничего не надо, я через минуту буду в порядке.
Эдвард сел на низенький стул. Голова у него кружилась, черное облако витало над ним, над самой его головой.
- Я не должен досаждать тебе, Брауни, - сказал он. - Не хочу тебе мешать. Ты должна собираться.
- Я уже собралась. Идти до автобуса всего ничего. Выпей-ка чего-нибудь. Я и сама выпью.
- Хорошо. Шерри.
У шерри, темного и довольно сладкого, был великолепный вкус, напоминавший божественный нектар. Эдварду стало чуточку получше.
- Спасибо. Я пришел в себя. Нет, конечно, это не малярия. У меня был грипп, а теперь я почти поправился.
- Ты весь дрожишь. Я включу обогреватель. Вот так.
- Ах, Брауни, Брауни…
Они посмотрели друг на друга.
В темной комнате, где все было покрыто то ли печной гарью, то ли налетом времени, Брауни казалась старше и тусклее: волосы не так блестели, на лице лежала печать усталости или грусти. Она надела юбку цвета морской волны и коричневую кофту, поверх которой совсем не к месту торчал воротничок синей блузки. Бледное лицо было чрезмерно крупным и голым, не защищенным ни косметикой, ни красивой прической, ни обаянием. Она замерла, тяжело расставив ноги, сцепив перед собой руки, и глядела на Эдварда. Брауни стояла неподвижно, и Эдвард попытался тоже встать.
- Нет-нет, сиди. Хочешь, затоплю печь?
- Нет, пожалуйста, не надо…
- Я вчера не топила. А сегодня утром холодновато. В доме сразу становится сыро.
Она подтащила к себе стул с прямой спинкой и села, возвышаясь над Эдвардом, а он чувствовал себя неловким и слабым на своем стуле пониже с провалившимся сиденьем и деревянными подлокотниками. Ноги его были неловко вытянуты вперед, а над его брюками от жара обогревателя, который Брауни поставила рядом с ним, поднимался парок. Эдвард хотел найти стул повыше, но не отваживался ни на это, ни на то, чтобы попросить еще шерри.
- Спасибо, что согласилась встретиться со мной…
- Ну что ты…
- Ты сказала, что хочешь спросить меня еще о чем-то.
- Да. Вообще-то о двух вещах… Ты уж извини меня за этот… допрос, что ли… но я чувствую, что должна прояснить все, пока у меня есть возможность видеть тебя.
- Да… конечно… - Для Эдварда это прозвучало так, словно очень скоро их встречи закончатся, и навсегда.
- Может, такой вопрос тебе покажется сумасшедшим… но… слушай, ты мне правду сказал в прошлый раз, что дал ему наркотик, а он не знал об этом?
- Да. Боже мой, если ты мне не веришь, мне конец!
- Нет, я знаю, но мне необходимо выбросить из головы одну мысль. Сам он у тебя ничего не просил?
- Нет!
- Тем не менее у него могли быть… какие-то основания… для того, чтобы выпрыгнуть в окно.
- Не понимаю, - сказал Эдвард.
Ему снова стало нехорошо, чернота вернулась, невыносимое отчаяние смыкалось вокруг.
- Я хочу сказать, ты уверен, что это не самоубийство?
- Самоубийство? Нет! Конечно же нет!
- Он не горевал, ничего ужасного с ним не случилось, его девушка не уходила от него, или…
- Нет!
- То есть, насколько тебе известно, он был абсолютно счастлив и в полном порядке?
- Да, он был в порядке, абсолютно счастлив, все у него шло великолепно. Боже, извини меня…
Брауни вздохнула. Она смотрела на яркое мерцающее окошко обогревателя, приподняв уголок юбки и бессознательно теребя ткань пальцами.
- Хорошо… ладно… еще одно… Извини, что спрашиваю, но у тебя не было гомосексуальных отношений с Марком?
Этот вопрос непонятной болью отозвался в сердце Эдварда. Ему впервые показалось, что такое могло произойти в их долгом совместном будущем, которое теперь уничтожено.
- Нет, не было. Я его любил. Но не так.
- А он любил тебя?
- Да. Я думаю. Я уверен.
- Но не так.
- Не так.
"Могу ли я быть уверен?" - подумал Эдвард. Господи, как ему стало больно, когда речь вдруг зашла о том, что могло бы быть. Новая пытка и новые кровоточащие язвы.
- Понимаешь, - произнесла Брауни своим холодным печальным голосом, - люди разное говорят. Кто-то мне сказал, что между вами якобы были гомосексуальные отношения и ты после ссоры от ревности выкинул его в окно.
Эдвард вскрикнул. Ему наконец удалось подняться со стула и встать перед ней.
- Нет! Это неправда. Это не может быть правдой. Боже мой! Кто сказал такое?
- Ты не знаешь этого человека. Он размышлял и высказывал предположения. Это всех так сильно интересовало. Ужасная непонятная трагедия всегда привлекает людей.
- Но ты ведь так не думаешь?
- Нет, не думаю. Правда не думаю. И никогда не думала. Но я должна была спросить, чтобы избавиться от этой мысли. Теперь ее нет.
- Она ушла от тебя ко мне. Теперь я буду постоянно думать, что люди так считают.
Эдвард тут же пожалел об этих словах. Если у нее была какая-то ужасная мысль, разве он не должен принять на себя это бремя и радоваться тому, что взял ее боль на себя? А сказанные только что слова означали, что его больше волновала собственная репутация, чем смерть Марка.
- Черт возьми, - сказал он, - мне очень, очень жаль, что тебе пришлось выслушивать такие ужасные предположения и спекуляции.
Он подошел к окну, потом вернулся назад. Ему хотелось рыдать и рвать на себе волосы.
Брауни, ссутулившаяся на своем стуле, чуть нахмурилась, глядя на него. Она скрестила ноги, одернула юбку и вздохнула.
- Ну вот и все. Я верю всему, что ты говоришь.
- Да. Едва ли может быть хуже. Я имею в виду то, что случилось на самом деле. Я обманул его и бросил, а значит - убил.
- Пожалуйста, не говори так. Неужели ты не видишь, мне легче, если я могу… могу понять тебя и сочувствовать…
- Ты хочешь сказать, если можешь простить меня.
- Да, если угодно, пусть так.
- И ты прощаешь?
- Да, - ответила она глухим скорбным голосом.
"А каким еще голосом могла она это сказать?" - подумал Эдвард. Брауни и так дала ему слишком много, так неужели он будет рыдать и жаловаться, если она не дала ему еще больше? Сегодня она не была похожа на Марка. Возможно, она была похожа на свою мать.
- Ты справедливый судья, - сказал он. - Спасибо… итак, со мной покончено, теперь меня можно отправить на помойку. А как насчет твоей матери? Ты говорила, вдруг я смогу помочь ей.
- Она по-прежнему тебя ненавидит.
- Кто-то мне сказал, что ненависть убивает. Может быть, ее ненависть убьет меня. А может, так оно и к лучшему - свершившееся правосудие.
- Ты говоришь ужасные вещи. Ненависть убивает того, кто ненавидит. Моя несчастная мать почти помешалась на этом.
- Вот еще одно мое преступление.
- Последствия какого-то поступка могут долго напоминать о себе.
- И что мне с этим делать?
- Ничего. Я думала, ты как-нибудь сможешь ей помочь, но сейчас я этого не вижу. Скажем так: пусть тебя это не заботит.
Он вдруг понял: "Она ненавидит меня. Брауни меня ненавидит. Но это невозможно, это убийственно".
- А если я встречусь с ней? Или напишу ей?
- Нет. Я передам ей кое-что из того, что ты мне рассказал… все, что необходимо…
- Могу я сделать для тебя что-нибудь еще?
- Нет. Ты был очень терпелив.
- Терпелив! Боже милостивый!
Брауни встала и стала тереть руками лицо, разглаживая свой крупный белый лоб, потом завела за уши тусклые волосы и зевнула.
Эдвард отступил от нее. Брюки у него все еще были мокрые, нагревшиеся, но мокрые. Брауни выключила обогреватель. Они направились к двери, но остановились. Брауни поправила воротничок своей блузки. Эдвард вдруг понял, что за все время их разговора так толком и не взглянул на нее. Секунду они смотрели друг на друга, потом отвели глаза.
- Ну, до свидания и спасибо, - сказала она.
Эдвард отчаянно пытался изобрести что-нибудь для продолжения разговора, но тщетно. Он почувствовал что-то мокрое у себя на боку, залез в карман пиджака и извлек оттуда приготовленный наспех сэндвич с джемом, превратившийся в красноватое месиво.
- Что это? - спросила Брауни.
- Сэндвич с джемом. Я о нем совершенно забыл. Наверное, раздавил об стул. Я его сунул в карман… не успел позавтракать…
Они могли бы рассмеяться, но не стали. Брауни слабо улыбнулась.
- Можно его куда-нибудь выбросить?
Он держал сэндвич в руке.
- Давай мне.
Брауни взяла сэндвич и с силой швырнула его в очаг, в золу, а потом вытерла руки о юбку.
У Эдварда слезы стояли в глазах. Черный отчаянный страх заполнил его почти целиком.
- Хочешь, я приготовлю тебе сэндвич? Хотя нет… я же выбросила всю еду.
- Ничего страшного. Я поем… там…
- Ну тогда - до свидания. Спасибо, что пришел.
Они снова замерли на мгновение и посмотрели друг на друга. Потом каждый из них сделал маленький шажок вперед и, подчиняясь необъяснимому таинственному порыву, властно притягивающему одного человека к другому, сжали друг друга в объятиях. Они замерли, обнявшись - с силой, со страстью, закрыв глаза; ее голова лежала у него на плече, его лицо зарылось в ее волосы. Потом они расцепились, Эдвард неуклюже поцеловал ее в щеку, быстро - в губы и отпрянул.
Теперь Брауни изменилась. Она разрумянилась, и на ее лице, встревоженном и собранном, появилось мягкое, почти извиняющееся выражение, а плавный жест рукой напоминал о поклоне. Она выглядела страдающей, растроганной, помолодевшей, почти застенчивой. Эдвард чувствовал, что и на его лице появилось такое же выражение. Как подданный, напугавший своего принца, он испытывал желание пасть на колени и поцеловать край ее юбки.
Брауни отвернулась и очень тихим голосом сказала, не глядя на него:
- Не уходи пока.
Она направилась к выцветшему красноватому дивану у окна, затененного подвешенными стеблями каких-то засушенных растений. Эдвард подошел и сел рядом с ней. Он взял ее руку и, наклонив голову, провел костяшками ее пальцев по своему лбу. Его переполняли эмоции, ему казалось, что он раздваивается, раздираемый противоречивыми чувствами: физическим желанием - с одной стороны, и сентиментальным смирением - с другой. Он подтянул ее руку к своим волосам, не осмеливаясь поднять глаза.
- Я могу уехать и другим автобусом, - сказала она.
- Ах, Брауни, - проговорил он, - помоги мне. Люби меня. Я люблю тебя.
- Кажется, я тоже тебя люблю.
Эдвард поднял голову и заглянул в темные карие глаза, еще темнее, чем его. Они были такие яркие, нежные и преданные. Он прикоснулся пальцем к ее щеке, потом к губам и произнес:
- Ты жалеешь меня. Тебя охватило прекрасное, чудесное чувство жалости. Я тебе так благодарен. Я целую твои ноги.
Он шевельнулся, словно собирался сделать это, но она удержала его.
- Эдвард… как странно… кроме нас самих, нам никто не может помочь.
- Боже милостивый, ты так добра… так… так милосердна, так драгоценна… я не могу найти подходящего слова… ты как великая королева… у тебя есть то единственное, что необходимо… как волшебный бриллиант…
- Но ты согласен, что мы можем помочь друг другу? Хотя бы в этом мы принадлежим друг другу. Не исчезай.
- Да, мы можем помочь друг другу. Ты определенно можешь помочь мне. Мой милый ангел… это не сон?
- Нет, я уверена. Я чувствую такое… такое…
- Не называй этого чувства. Я тебя люблю. Мне это позволено.
Эдвард взял обе руки Брауни и стал целовать их, прикладывая к своим щекам и ощущая поцелуи, как слезы.
Это жест вдруг напомнил ему, как он целовал руки Джесса, когда видел отца в последний раз. Матушка Мэй сказала ему: "А теперь уходи", Джесс же сказал: "Я увижу тебя во сне" и "Завтра". И вот "завтра" настало. Он только что видел - и на несколько мгновений забыл - этот ужас. Эдвард резко сел, в глазах его загорелись отчаяние и страх. Вдруг это было на самом деле и Джесс умер, утонул, а он его не спас? Внезапно Эдвард почувствовал, что самое важное для него - это лететь стрелой в Сигард и убедиться, что Джесс жив. Пока он не уверен в этом, все, даже чудесная Брауни, будет темным и порченым. Если с Джессом все в порядке, а Брауни будет милосердна и будет любить его, он имеет шанс исцелиться. "Вот это и есть настоящее", - подумал Эдвард. В отличие от того, что делали с ним женщины в Сигарде. Пребывание в их доме представлялось ему теперь каким-то жутким фарсом.
- Что случилось? - спросила Брауни. - Ты так же выглядел, когда появился. Ты болен.
- Нет. Но я вспомнил кое-что важное. Я должен вернуться в Сигард.
- Сейчас? А подождать нельзя? Я чувствую… может, между нами никогда больше не будет такого. Я боюсь. Не уходи!
- Брауни, я должен. Это ужасно важно, иначе я бы не… Я не хочу уходить. И мы, конечно, будем вместе… мне так жаль…
Она убрала руки и встала. Чары распались.
- Ну хорошо. Должен так должен. Я тебя не держу. Вижу, как это важно для тебя.
- Мне ужасно жаль. Ты будешь здесь?
- Если ты уходишь, я пойду на автобус. Еще успею.
- Но мы встретимся…
- Да, конечно. До моего возвращения в Америку. Не беспокойся, Эдвард. У нас была хорошая встреча. Возможно, за эти несколько минут мы сделали все, что нужно. Не думай больше о том, что случилось, оставь его как есть.
- Брауни, мне… мне очень жаль, что я не могу объяснить… я должен…
- Да-да, пожалуйста, уходи.
- Спасибо, и… ох.
Эдвард бросился к двери, потом сделал шаг к Брауни, но все-таки выбежал наружу. Оказавшись под открытым небом, он вдруг увидел - довольно близко, за деревьями - верхушку башни Сигарда. Он сумеет добраться туда быстро и, возможно, вернется, прежде чем Брауни уйдет к своему автобусу. Может быть, попросит ее подождать? Дверь за ним закрылась. Нет, нельзя. Он все делал не так; все, что он делал, было обречено. На нем лежит проклятие, и снять это проклятие могут только два человека, Джесс и Брауни, но они пока этого не сделали. Эдвард побежал - сначала по заросшим травой железнодорожным путям, потом по насыпи и по скользкому влажному полю, перебрался через невысокую полуразрушенную каменную стену. Туман рассеялся, и солнце светило ему в глаза. Башня исчезла из виду, но Эдвард бежал дальше, уверенный в выбранном направлении. Однако он пробежал мимо тропинки, по которой Сара провела "мистера и миссис Бентли", когда луч фонарика освещал ее ноги. Скоро он обнаружил, что с трудом перебирается через осклизлую канаву, заросшую куманикой.
Наконец он добрался до Сигарда, влетел в Атриум. Первой, кого он там увидел, была матушка Мэй. Она сидела за столом, нарезала ножницами листья салата на длинные ленточки и укладывала их в большую деревянную миску.
- Привет, Эдвард. Что это тебя укусило?
- Как Джесс?
- В порядке. Он спит.
Эдвард повернулся и пошел к Переходу.
- Эдвард!
- Да… извините…
- Подойди сюда. Присядь.
Он подошел и сел за стол напротив нее. Матушка Мэй посмотрела на него спокойными удлиненными серыми глазами. Потом она протянула руку, взяла Эдварда за пальцы и потянула к себе, распрямляя его плечо и предплечье. Он смотрел на движение своей руки, словно это был какой-то механизм. Потом поднял взгляд на красивую голову матушки Мэй, на замысловато уложенную массу ее рыжевато-золотистых волос, мягкое лицо и насмешливую линию рта. Он почувствовал, что она легонько сжала его руку.
- Ах, Эдвард…
- Извините, - сказал Эдвард. - Я ужасен. Я знаю, что подвел вас всех. Вы так замечательно относитесь ко мне. Но я не могу принести то, что вам нужно.
- Принести что?
- Перемены. Я - это всего лишь я.