- Выпивки? Он не пьет, - возразил Гарри. - Если дело касается серьезных напитков, он ведет себя, как верблюд.
- Мне пора, - произнес Уилли.
Раздался звонок в дверь, и Мидж пошла открывать.
Уилли повернулся к Томасу. Лицо его раскраснелось, словно он был готов расплакаться. Урсула подошла к нему и взяла за руку. Уилли сказал Томасу:
- Мидж сегодня выглядит просто великолепно.
- Да, - кивнул Томас, - она такая теплая, она дарит жизнь.
Голос его звучал неискренне, почти иронически, но что у него на уме, никто никогда толком не понимал.
Урсула проводила Уилли к выходу, а потом вернулась.
- Не знаю, в чем тут было дело - в Мидж, виски или верблюде!
В комнату вошел Стюарт Кьюно.
Стюарт был таким же высоким, как Эдвард, но более крепкого сложения. У него было большое бледное лицо, красивые губы и золотистые светлые волосы, как когда-то у его отца, только подстриженные покороче. Светло-карие глаза казались почти желтыми, как у зверя. Кто-то однажды сравнил его с толстым белым червяком, высунувшим большую голову из яблока, но это было несправедливо. Стюарт отличался порывистыми движениями и неловкостью, как слон в посудной лавке, но при этом он производил впечатление на окружающих. Следом за ним в комнату вошел Мередит.
Стюарт, не обращая внимания на хозяев, говорил мальчику:
- Да, мы назначим день. Теперь, когда я устроился, мы можем снова начать бегать.
Стюарт и Мередит больше года вместе бегали трусцой. Мередит несколько раз медленно и выразительно кивнул головой.
Мидж позвала всех за стол.
- Значит, ты думаешь, только религия спасет нас от грядущего гнева? - спросила Урсула у Стюарта.
Ужин подходил к концу. Мередит уже улегся спать. Подали сыр. Эдвард, на которого все оборачивались с выражением доброжелательного и заинтересованного внимания, по преимуществу хранил молчание, но время от времени был вынужден вставлять краткие реплики.
- Нет у него никакой религии, - проговорил Гарри. - Религия без Бога невозможна.
- Но он сказал, что самое важное - это будущее религии на нашей земле.
- Думаю, ему нужна униформа, - сказала Мидж.
- Я предлагаю простыню, - подхватил Гарри.
Стюарт улыбнулся.
- Ты можешь перекусить сыром, - сказала Мидж Стюарту. - Я ужасно извиняюсь, но я забыла приготовить для тебя настоящую вегетарианскую еду.
- Я очень много съел, - сказал Стюарт. Так оно и было на самом деле. Он всегда хотел есть. - Капуста великолепна, - добавил он.
- Эдвард, прошу тебя, попробуй сыр, - попросила Мидж. - Ты такой любишь.
- Но чего именно ты боишься? - спросила Урсула. - Да, есть ядерное оружие, атомные отходы и прочее, но ты, похоже, боишься самой науки.
- Разве наука сегодня не является воплощением доброй воли? - удивилась Мидж.
- Я думаю, ты ненавидишь науку, - продолжала Урсула, - и это меня расстраивает.
- Конечно, я не очень-то образованная, - сказала Мидж, - и ничего не понимаю в таких вещах.
- Не надо кокетничать! - воскликнул Гарри.
- Ты ненавидишь математику, потому что в ней будущее, - гнула свое Урсула. - Человеческую расу в конце концов прикончит молекулярная биология, но мы храним это в тайне.
- Я устал от нашего века, - сказал Гарри. - Хочу начать жить в следующем.
- Так разве наука не является воплощением доброй воли? - Мидж обратилась к Томасу. - Раньше люди думали, что все подобно машине, а теперь считается, что все случайно.
- Я не думаю, что какая-либо из этих идей имеет отношение к доброй воле, - ответил Томас.
- Лично меня привлекает идея ядерной бомбы, - сказал Гарри. - Нужно избавиться от накопившегося грязного прошлого, от старых идей и вещей, стряхнуть с себя коллективный дух. Ты как думаешь, Томас?
- Я хочу понять, чего ищет Стюарт, - настаивала Урсула. - Ты испуган, ты ненавидишь что-то и потому ведешь себя так странно.
- Стюарт считает, что мир - это творение Сатаны, - сообщил Гарри.
- Помоги ему, Томас, - призвала Мидж. - Не сиди как мумия, ты ничем не лучше Эдварда.
- Дьявол сотворил все, кроме одного - того, что он постоянно ищет, но не может найти, - отозвался Томас.
- Очень полезная старая еврейская пословица, - сказала Урсула. - А греки говорили, что Бог всегда занимается геометрией. А современные физики утверждают, что он играет в рулетку. Все зависит от наблюдателя, Вселенная - это сумма наблюдений, это произведение искусства, созданное нами…
- Квантовая физика - язык природы, - сказала Мидж.
- Кто это говорит? - спросил Томас.
- Я. Слышала по телевизору. Мы необходимы миру элементарных частиц, чтобы спасти его от хаоса. Все это похоже на полное безумие. Неудивительно, что существуют террористы. Неудивительно, что нам нужна религия.
- Если бы Ньютон не верил в Бога, он мог бы открыть относительность, - заметила Урсула.
- Неужели! - откликнулся Гарри.
- Теперь машина может быть умнее человека, - сказала Мидж.
- И мудрее, и лучше, - подхватил Гарри. - Это ясно как божий день. Компьютерная эра лишь начинается. Но даже теперь машина способна видеть бесконечно больше нас, она быстрее, она различает больше деталей и связей, она может корректировать и обучать себя, приобретать новые навыки, о которых мы и понятия не имеем. Машина объективна. Мы состоим из крови и плоти, наши реакции зависят от нервных клеток, мы хилые, мы несовершенные, а компьютеры - боги. Компьютер может руководить государством лучше человека…
- А разве мы уже не пришли к этому? - спросила Мидж. - Разве там, на Даунинг-стрит, бюджет составляет не компьютер?
- Компьютеры помогут нам изменить себя, а нам определенно пора меняться! Они предлагают нам новое видение человеческого ума - возвеличенного, очищенного и сильного. Мы можем узнавать о себе, наблюдая за ними, и улучшать себя, подражая им…
- А как по-твоему, Стюарт? - задал вопрос Томас.
- Машина не думает… - сказал Стюарт. - Машина не способна даже подражать человеческому разуму.
- Почему нет? - спросил Гарри.
- Ты хочешь сказать, она не наделена способностью синтаксического и семантического анализа? - поинтересовалась Урсула. - Разве сейчас не об этом говорят? Или ты считаешь, что она наделена разумом, но не сознанием?
- Потому что мы всегда пытаемся провести грань между добром и злом.
- Наверняка не всегда, - не согласилась Урсула, - и даже не часто.
- Кто может оценить мудрость машины - другая машина? Человеческим разумом наделены отдельные личности, и они увязли в оценочных действиях. Само восприятие включает в себя оценку.
- Но разве серьезное мышление не подразумевает объективности? - сказала Урсула. - Мы уходим от личного.
- Серьезное мышление зависит от справедливости и правдивости думающего, от непрерывного давления его разума на…
- Это другой взгляд, - перебила Урсула. - Открытия, конечно, можно использовать правильно или неправильно, но само мышление может быть чистым, без оценки, как истинная наука, как математика, как… В любом случае это нечто идеальное и…
- Это ведь невозможно просто включить, - сказал Стюарт. - По вашим же словам, наука идеальна и частично является иллюзией. Наша вера в науку как в разум есть нечто хрупкое. Витгенштейн полагал, что идея человека на Луне не только неразумна, но и запрещена всей нашей системой физики!
- Стюарт презирает эмпиризм, - заключил Гарри, - он голосует за эмоциональную жизнь.
- Ты хочешь сказать, что существуют злонамеренные ученые? - спросила Мидж. - Или что компьютеры могут взбунтоваться?
- Не совсем так, - ответил Стюарт. - Что касается открытий, то тут дело не только в том, для чего они используются, и не в том, что человек должен быть разумным и заставлять себя судить нейтрально и объективно. Объективность - это та же самая правдивость. Вынесение справедливых суждений есть нравственная деятельность, мышление есть функция нравственности, оно осуществляется человеком и просто не может существовать без оценочной стороны. Эмпирическая наука тут не исключение…
- Ну хорошо, - сказала Урсула. - Однако исключение все же есть, и это исключение - математика, и именно поэтому ты и сдаешься! Это единственная вещь, не созданная тем, кто сотворил твой мир и постоянно пытается уничтожить математику, а я выступаю против него! Ты хочешь уничтожить ее…
- Так это все относительно? - спросила Мидж. - Я запуталась.
- Не ты, а он, - уточнил Гарри.
- Понимаете, математика - это некая диковинка, - говорил Стюарт, - хотя она тоже часть нашего мышления, более запутанная, чем думают люди посторонние. Математика впечатляет нас, нам кажется, будто она ясна и не может ошибаться, мы называем ее языком… Но она не может быть моделью для разума. Идеальных моделей нет и быть не может, поскольку разум - это человек, а человек пронизан нравственностью и духовностью. Идея машины неуместна, "искусственный разум" - это ошибочный термин…
- Ну вот, теперь он завел про духовность! - воскликнул Гарри. - Ты хочешь все наделить нравственностью, это твоя разновидность религии. Ты хочешь загнать в угол то, что на самом деле объективно и имеет собственное место. Но наша эпоха учит как раз противоположному. Современная наука уничтожила различие между добром и злом, там нет никакой глубины. Таково послание современного мира: глубина есть только в науке. И Урсула права, математика - чистый пример. В этом-то все и дело, потому что математика повсюду, она уже сорвала банк, и биология стала математикой наших дней. Разве не так, Урсула? Язык планеты - математика…
- Ты пьян, - сказала Урсула.
- Чего ты боишься? - спросил Томас Стюарта. - Ты можешь определить?
- О, всего того, о чем мы говорили.
- Но мы говорили всякую чушь, - сказала Урсула. - Обычная застольная болтовня.
- Я боюсь, что мы можем потерять наш язык и вместе с ним потерять наши души, наше ощущение правды и реальности, наше чувство направления, наше представление о добре и зле.
- Сейчас определенно конец эпохи, - проговорил Гарри. - Энергия, доставшаяся нам от греков и Ренессанса, полностью израсходована. Новые технологии - это жизненная сила.
- Что ты имеешь в виду, говоря о потере языка? - спросил Томас.
- Я говорю о потере языка наших ценностей, центрального человеческого языка, на котором говорят индивидуумы и который связан с реальным миром.
- Но этот мир существует всегда, - сказала Мидж, постукивая обручальным кольцом о столешницу. - Разве не так, Эдвард?
- Мы можем потерять привычное восприятие мирового порядка как чего-то окончательного, потерять нашу самость, наше сознание ответственности…
- Ничего этого нет и никогда не было, - возразил Гарри. - Это иллюзия. Мы пробуждаемся от сна, наше драгоценное индивидуальное "я" - это нечто поверхностное, это вопрос стиля, le style c’est l’homme meme. Добро и зло - понятия относительные. После банальностей люди переходят к дурацким разговорам о нравственности.
- Но такая вещь, как человеческая природа, безусловно существует, - сказала Урсула. - И она остается неизменной. Нам, женщинам, это известно, правда, Мидж?
- Женщины всегда как лакмусовая бумажка, - ответил Гарри. - Как собаки перед землетрясением - посмотрите, как они носятся, в какое безумное возбуждение впадают! Они уничтожают старый порядок, который так тебе мил. Мужчины в ужасе, и неудивительно, что ислам - самая популярная религия в мире.
- Дух без абсолюта, - сказал Томас Стюарту, - вот чего ты боишься.
- Да. Потерянный дурной дух.
- Нет сомнений, - продолжал Томас, - что реальный живой язык сохранится для немногих творческих людей. Они получат всю власть, они будут единственными личностями, а обычная толпа станет кодифицированным проявлением обобщенного технологического сознания.
- Мой дорогой Томас, именно так и обстоят дела сейчас! - заявил Гарри.
- Ты - циничный представитель элиты, - бросила Мидж.
- Он пытается досадить нам, - сказала Урсула.
- Ну вот вам пожалуйста, - отозвался Гарри, - женщины все переводят на личности.
- Значит, ответ - в религии, - обратилась Урсула к Стюарту, - мы с этого и начали.
- Да, это то, что удерживает в человеке стремление к добру и показывает, что добро - это самое важное, некий духовный идеал и дисциплина, способные стать - это очень трудно представить - чем-то вроде религии без бога, без сверхъестественных догматов. Мы можем не успеть поменять то, что мы имеем, на то, во что мы верим, - по крайней мере, так я думаю… но я только начинающий…
Они рассмеялись.
- Духовная дисциплина! - повторила Урсула. - Я думаю, твоя судьба - миссионерство. Я вижу все: ты станешь генералом Армии спасения… или иезуитом…
- Не могу понять, почему все так мрачно, - сказала Мидж. - Откуда это предубеждение? Столько всего замечательного происходит и будет происходить. Мы можем летать в космос, мы умеем лечить туберкулез, мы научимся лечить рак и накормим голодных. А телевидение - разве это не прекрасно?
- Нет, не прекрасно, - ответил Стюарт.
- А как насчет программ о животных…
- Это ужасное изобретение вредит даже несчастным животным. Оно разрушает наше восприятие, наше чувство реальности. Оно заполнено порнографическим дерьмом…
- Кстати, - заметила Мидж, которую стал утомлять абстрактный разговор, - мы вчера вернулись домой раньше, чем собирались, и обнаружили, что Мередит смотрит какую-то жуткую порнографию на видео. Он взял кассету у кого-то из своих приятелей! Дети в наше время смотрят ужасную грязь.
Стюарт со стуком положил нож. Его щеки покраснели.
- Как, Мередит смотрел настоящую порнографию?
- Да, настоящую, "жесткое порно". То, что я увидела, было чудовищно, абсолютный кошмар: двое мужчин, девушка и мальчик с ножом…
- Не надо рассказывать, - перебил Стюарт. - И как вы поступили?
- А как мы могли поступить? Велели выключить видик и вернуть кассету тому, у кого он ее взял. Что он и сделал на следующий день.
- Так значит, ребенок смотрел… Но ведь вы объяснили… вы сказали ему, как это плохо… вы дали ему понять?
- Мы выразили ему наше неудовольствие. Что, нужно было выпороть его? Он сказал, что все дети смотрят такое. Объяснить что-либо ребенку нелегко - как это теперь делается? Наши предки были бы шокированы, узнай они, что дети интересуются сексом. А теперь считается, что мы должны посвящать их в эти проблемы, едва они начинают говорить! Нельзя же наказывать ребенка за все подряд. Секс теперь повсюду. И вообще, дети отнюдь не невинные создания, это доказал психоанализ. Их невозможно оградить…
- Они на самом деле невинны, - сказал Стюарт, - и их можно оградить. Есть ведь и такое понятие, как душевная чистота…
- Оградить их невозможно, и я, откровенно говоря, не уверена, нужно ли это делать, - настаивала Мидж. - Мы, конечно, сказали Мередиту, что он не должен смотреть ничего подобного, но я думаю, он все равно будет. Возможно, это не так уж плохо, ребенок все равно не слишком много понимает. Лучше пусть посмотрит теперь, пусть ему надоест, чем познакомится с этим позднее и подсядет. А он в любом случае с этим столкнется. Разве ты не согласен, Томас? Это как прививки. Переболеешь на раннем этапе и получишь иммунитет на всю жизнь.
- Ни в коем случае не согласен, - запротестовал Стюарт. - Не вижу причин, чтобы непременно столкнуться с этим позднее. Порнография - вещь не принудительная, люди могут договориться о том, что плохо, и воздерживаться от дурного. Почему мы должны исходить из того, что молодые люди непременно одержимы сексом? И почему вы принимаете как нечто само собой разумеющееся, что Мередит будет вас обманывать? То, к чему дети привыкают в раннем возрасте, может ослабить их нравственную защиту. Это просто обучение цинизму, причем не менее глубокое и действенное, чем любое другое. Это похоже не на прививку, а на заражение вирусом, от которого невозможно избавиться. Вирусом разрушающим и развращающим, а развращение детей - мерзость.
- Ты просто не понимаешь детей, - ответила Мидж. - Если бы понимал, не краснел бы и не выходил из себя!
- Я согласен с Мидж, - сказал Гарри. - В наше время нужно быть терпимым. Абсолютное осуждение - дело прошлого, нужно как-то примиряться с самим собой, и чем раньше, тем лучше. Мы не святые и не можем ими быть. Мы должны научиться принимать зло как нечто естественное. Ученые всегда были гностиками. Они говорят, что в человеческом сознании есть некая основополагающая неопределенность, и я чувствую именно это. Что касается развращения молодых, то в этом обвиняли даже Сократа! У всех нас бывают грязные мысли. Порнография - часть современного мира, она нравится всем, и она совершенно безобидна.
- Не думаю, что Стюарту это нравится, - возразила Урсула. - Интересно, нравится ли Эдварду? Что ты думаешь, Эдвард? Ты самый молодой из нас.
Эдвард резко поднялся, опрокинув кресло, поднял его и обратился к Мидж:
- Прошу прощения, но я себя неважно чувствую. Пожалуй, лучше мне уйти. Не надо меня провожать, я пойду прямо домой…
- Нет-нет, я с тобой, - сердито сказал Гарри. - Идем, Стюарт. Наше семейство направляется к дому. Ляжем сегодня спать пораньше. Не провожайте нас, мы уйдем потихоньку.
- Мне тоже пора, - проговорила Урсула. - Нужно помочь Уилли собираться, у нас еще ничего не готово. Мидж поможет мне найти мое пальто, кажется, оно наверху.
Они вышли из комнаты, оставив Томаса наедине с вином.
Когда дверь за семейством Кьюно закрылась, Урсула, поднявшаяся наверх с Мидж, сказала:
- Я хотела поговорить с тобой наедине. Меня очень беспокоит Эдвард. Томас, похоже, им совсем не занимается.
Они сидели на огромной вычурной старинной кровати. Здесь, как любил говорить Томас, родились и умерли многие Маккаскервили. Мидж скинула туфли и подтянула юбку, обнажив розовые чулки. Она расстегнула невидимые пуговицы, поддерживавшие воротник ее платья.
- Я думаю, у Томаса есть какой-то план, - ответила Мидж. - У него всегда есть план.
- Ну тогда ему лучше поторопиться. С парнем что угодно может случиться. Ему нужны более сильные средства, чем те, что я ему выписываю. Ему бы лечь в клинику и показаться специалистам.
- Ты правда так считаешь? Он не ляжет в клинику. Томас хочет, чтобы он вообще отказался от лекарств.
- Томас спятил. Эдварда, скорее всего, ждет период долгой депрессии. Мне знакомы подобные случаи.
- Стюарт, похоже, тоже немного не в себе. Я сочувствую Гарри. Когда оба его сына делали такие успехи…