- Нет.
- Давно пора написать о нем нормальную книгу.
- Но вам нравятся его картины? Тут у нас есть пара его работ.
- Вернее, была! Они теперь где-то в хранилище!
- Любой, у кого есть пара его работ, сидит на золотом мешке.
- Попробуйте узнать в его галерее.
- Да, загляните туда. Это на Корк-стрит.
- Нет, там лицензия уже закончилась и парень переехал в Илинг. Его зовут Барнсуэлл. Поищите в телефонной книге.
- Джесс к этому сукину сыну теперь и на милю не подойдет.
- Но знать-то он может.
- Ну и ну. Я думал, Джесс никогда не вернется в Лондон.
- А вы через его загородный дом не пытались выяснить?
- Их нет в телефонной книге…
- Постойте-ка. Вы на него ужасно похожи. Вы не его ли сын?
- Сын.
- Я и не знал, что у Джесса есть сын.
- Подумать только!
- Нет, вы теперь так не уйдете. Вы должны с нами выпить!
- Неужели вы не художник? Вы обязательно должны быть художником!
- Нет, я не умею рисовать…
- А вы пробовали?
- Нет, но…
- Я вас научу.
- Спасибо, но мне пора…
- Извините, вы мистер Барнсуэлл?
- Что вам угодно?
- Кажется, вы раньше продавали картины Джесса Бэлтрама.
- Это кто вам сказал?
- Так мне сказали в Королевском колледже искусств.
- Как вы меня нашли?
- По телефонной книге.
- Вы дилер?
- Нет.
- Что же вам тогда надо?
- Я ищу Джесса.
- У меня его нет. Надеюсь, он мертв. Зачем он вам нужен?
- Я его друг.
- Он вам должен?
- Нет.
- Может, вы один из крутых парней, которые выбивают долги?
- Нет.
- Жаль. А то бы я напустил вас на него, если бы знал, где его найти. Он мне должен кучу денег.
- Может, вы знаете…
- Я так полагаю, он все еще гниет за городом в этом уродливом страшилище, что он построил на болоте. Поезжайте туда.
- Я думаю, он в Лондоне.
- Я ему отправил немало писем. Он ни на одно не ответил.
- Сколько он вам должен?
- Я заплатил ему за несколько картин, которые он так и не написал.
- Я уверен, он…
- Я его взял, когда никто и имени его не слышал. Я сделал ему репутацию.
- Я уверен, он не хотел ничего…
- Он уничтожил мой бизнес. Раньше я работал на Корк-стрит. А теперь? Посмотрите на эту дыру.
- Мне очень жаль…
- У меня все еще есть несколько его работ. Вы не хотите купить?
- Нет, на самом деле…
- Они не очень дорогие. Как только он умрет, цена подскочит. Вы могли бы сделать неплохое вложение средств.
- Нет, я…
- Да послушайте, это прекрасное вложение. Мне чертовски нужны деньги.
- Нет, спасибо… я думал, может…
- Ну, если не хотите разбогатеть… как вам угодно.
- Я подумал, а вдруг вам случайно известен его старый адрес в Челси?
- На Флад-стрит? Еще бы не известен! Я там дневал и ночевал.
- Не могли бы вы мне его дать?
- Да. При условии, что вы мне сообщите, если найдете его.
- Хорошо.
- А вам что от него надо? Впрочем, все равно не скажете. Вот вам адрес.
- Спасибо…
- Если увидите его, можете столкнуть в Темзу. Его картины сильно подскочат в цене, когда старый мерзавец сдохнет. С нетерпением жду этого дня.
- Простите, не могли бы вы…
- Заходите.
- Я только хотел…
- Да заходите. Положите сюда ваш плащ. Проходите в гостиную. Гостиная здесь. Раньше она была наверху.
- Спасибо. Извините, что беспокою вас…
- Надеюсь, вы не возражаете против сухого шерри? Сладкое я не выношу.
- Нет, хорошо, спасибо. Это ведь дом сто пятьдесят восемь по Флад-стрит?
- Да, конечно. Садитесь на диван.
- Спасибо…
- Как вы узнали мой адрес?
- Мне его дал мистер Барнсуэлл из Илинга.
- Я не знаю никого в Илинге. И если на то пошло, никакого Барнсуэлла я тоже не знаю.
- Вы, наверное, приняли меня за кого-то другого.
- Как я могу вас принять за кого-то другого? Меня вполне устраивает, что вы - это вы. Зачем вам быть кем-то другим?
- Мне это совершенно не нужно, но…
- Вы учитесь?
- Да, в Лондоне…
- И на чем специализируетесь?
- Французский…
- Вы наверняка в восторге от Пруста.
- Да…
- Я тоже собираюсь поступить в колледж в Лондоне. Собираюсь изучать психологию. Вам сколько лет?
- Двадцать.
- Слушайте, и мне двадцать. Какое совпадение! Вас как зовут?
- Эдвард.
- А меня Виктория. Вам нравится мое имя?
- Да… послушайте…
- Если у вас короткая фамилия, то имя должно быть длинным. Моя фамилия Ганн. А ваша?
- Слушайте, я должен вам сказать…
- Вы знаете, что этот дом принадлежит мне?
- Вы, наверное, богаты.
- Мой папа богат. Этот дом - его подарок. Это как-то связано с налогами. Выпейте еще.
- Слушайте, Виктория, я пытаюсь узнать, где можно найти человека по имени Джесс Бэлтрам.
- Никогда о ней не слышала.
- Это не она, а он. Он раньше жил здесь.
- Сочувствую. Он пропал в тумане прошлого.
- Может, кто-то другой знает?
- Папа совсем недавно купил этот дом. Здесь ужасные обои - мы бы, конечно, такие не наклеили. А прежние хозяева уехали. На этой территории царствую я. Вы мой первый гость!
- А где ваш папа?
- В Филадельфии. Зарабатывает еще больше денег. Я буду жить здесь совсем одна, не считая Сталки.
- Вот как. А кто такой Сталки?
- Мой серенький котик. Он еще на карантине. Я по нему ужасно скучаю.
- Не могли бы вы дать мне…
- Он весь серенький, только белое пятно спереди. Он такой умный. Он думает, что он человек.
- Не могли бы вы дать мне адрес прежних хозяев дома?
- Они оставили банковский адрес. Их фамилия - что-то вроде Смит. Адрес у меня где-то наверху.
- Если бы вы…
- Вам так нужен этот Бэлтрам?
- Он мой отец.
- И как он пропал?
- Это длинная история.
- Извините. Вы, наверное, решили, что я чокнутая.
- Вы очень милая. Но вам не следовало меня впускать. Я мог оказаться насильником.
- Ну, насильник насильнику рознь. Поцелуйте меня, Эдвард.
Эдвард с ума сходил от раскаяния и горя. Он ходил по этим адресам, питаемый надеждой. Он все еще воображал, как будет замечательно, когда он найдет Джесса. Он молился: "Дай мне, пожалуйста, найти Джесса, только дай мне найти его, и все будет хорошо". Он представлял, как расскажет Джессу о своих приключениях, как тот будет смеяться. В этих видениях Джесс являлся сильным, здоровым, помолодевшим, излучавшим энергию и красоту. Он и в самом деле пережил метаморфозу, принял новую форму и вернул свои прежние силы. Иногда Эдвард чувствовал, что так оно и должно быть, что Джесс не только жив, но и находится где-то поблизости. Он словно дразнил сына своим отсутствием; может быть, даже наблюдал за ним. На улице Эдвард все время видел его двойников, иногда преследовал их. Один раз он выскочил из автобуса и бросился назад, увидев из окна Джесса среди прохожих. Эта надежда давала ему занятие и программу на каждый день. Он с утра отправлялся на поиски, а возвращался поздно. Эдвард избегал Гарри. Ему представлялось, что Гарри винил его за то, что произошло в Сигарде, хотя, конечно, ни слова об этом между ними не было сказано.
Вернувшись домой, он нашел целую груду писем, в основном от миссис Уилсден. Он просмотрел каждое, убедился, что они были по-прежнему исполнены ненависти, и выбросил, не читая. Было еще два письма от Сары Плоумейн. Она жаловалась на разную чепуху. Их он тоже читать не стал. Стюарт оставил ему записку со своим адресом, а Томас прислал письмо с просьбой зайти. Эдвард чувствовал, что не готов встречаться ни с одним из этих менторов. Он хотел сначала найти Джесса и освободиться от этого ужаса. Если он и в самом деле, не во сне и не в бреду, видел Джесса в реке, то он повинен в убийстве. Во второй раз. Он бросил Джесса, убежав к женщине, как бросил Марка. Сходство этих предательств не могло быть случайным, и страдания от двух преступлений смешивались в мозгу Эдварда, усиливая друг друга. Он пытался заглушить боль: говорил себе, что если он и правда видел Джесса под водой, то наверняка тот уже утонул, умер, и его нельзя было спасти. У Джесса был такой умиротворенный, такой отрешенный вид, словно он обрел покой; совсем не похоже на тонущего, который задыхается и борется за жизнь. Но если он не был мертв, а лишь погрузился в один из своих трансов? Что, если он только что свалился в воду, а когда Эдвард отвернулся, его унес поток и он утонул? Удивительное спокойствие, написанное на лице Джесса, укрепляло Эдварда в первоначальном мнении, что образ был иллюзией, и он цеплялся за эту мысль. Ведь он уже решил, что ему все пригрезилось, и разве это не доказано? Увы, ничто, кроме самого Джесса, не могло служить доказательством, а без доказательств Эдвард был обречен на вечные мучения. Возможно, это наказание за то, что он сделал с Марком? Прежде он хотел наказания, но только не такого. Он искал искупительной кары, а не усугубления вины. Иногда его утешала лишь мысль о том, что у него всегда остается возможность самоубийства.
А еще Эдвард разрывался между желанием рассказать кому-нибудь о случившемся и пониманием: признайся он хоть одному человеку, и мир изменится. Ему могут предъявить обвинение. Ему недостаточно собственных обвинений или сторонние обвинители будут менее мстительны? Тайна и одиночество сводили его с ума, но мысль о том, что кто-то еще будет знать об этом, была невыносима, словно вместе с унижением его настигнет не только вечная боль, но и окончательная потеря чести. Боже милостивый, ведь он так молод, но уже обречен на долгие страдания! Он не хотел, чтобы всю оставшуюся жизнь его жалели. Он не хотел дать кому-то власть над собой, раскрыв тайну своего второго преступления. Никому нельзя доверять. Сообщить в полицию он не мог, потому что его бы осудили за безнравственное и преступное сокрытие смерти человека. Он не мог говорить об этом ни со Стюартом, ни с Гарри, ни с Мидж, ни с Урсулой, ни с Уилли. Эдвард подумал, не побеседовать ли ему с Томасом. Но Томаса его история наверняка так заинтересует и очарует, что он углубится в нее и сплетет что-то еще, что-то большее, что-то (сколько бы Томас ни хранил молчание) публичное. Эдвард не мог допустить, чтобы этот ужас принадлежал кому-то другому. Если Джесс так никогда и не объявится, у него оставалась только одна возможность не погибнуть: жить с этим и надеяться, что все как-то рассосется само собой. Если же он откроется кому-то, он вновь оживит то, что случилось.
Конечно, он думал - постоянно думал - и о Брауни. Ей он тоже ничего не хотел говорить, хотя это, по меньшей мере, могло бы объяснить причину его хамского бегства. Если бы Эдвард признался, связь между ними укрепилась бы. Но ему не следует перебарщивать с откровениями. Возможно, Брауни простила его за то, что он сделал с Марком; он, наверное, так никогда и не узнает об этом. Но как его можно было простить? В любом случае, Брауни обнимала его. А если бы он рассказал о происшествии с Джессом, она отвернулась бы от него, как от проклятого и отверженного. Но при всей путанице мыслей в его несчастной голове он тосковал по Брауни, представлял себе, как она сидит на стуле, а он кладет голову ей на колени, как она нежно гладит его волосы. Временами он страстно желал ее, обнимал ее в своих неспокойных снах, пил ее поцелуи. Но эти желания были для него мукой, как образы недостижимого рая. Эдвард не знал, где искать Брауни, а его главная задача заключалась в том, чтобы найти Джесса. Он не мог пойти в дом миссис Уилсден. Он думал, не написать ли Брауни на домашний адрес, но не стал делать этого - вдруг письмо перехватит ее мать. И что он скажет об их последней встрече? А если он напишет, то будет мучиться в ожидании ответа или того хуже - получит холодный и вежливый ответ. Нет, лучше подождать и придержать надежду на поводке. Чувства Брауни и ее доброе отношение, возможно, были вызваны мимолетным порывом, и теперь она хотела бы поскорее забыть о них, а также избавиться от воспоминаний о том, что она помогла человеку, убившему ее брата. Тем не менее оставалась надежда под маской веры, и Эдвард не сомневался, что Брауни не бросит его и что скоро они каким-то образом соединятся. Как только он найдет Джесса, он примется за поиски Брауни.
Беспокойство творит странные вещи со временем. Каждый день начинался с ощущения, что сегодня что-то прояснится, и конец тревог всегда казался близким. И все же иногда Эдвард спрашивал себя: а если его особая судьба в том, чтобы до конца дней искать отца? Илона обещала ему "дать знать", но сдержит ли она обещание? Может быть, она сердится на него, может быть, она чувствует, что он предал ее, отказал в любви, в которой признался раньше. Эта мысль пронзала Эдварда новой болью, сопровождаемой чувством вины и печали. И вообще, спрашивал он себя, как она может написать, где достанет марку, как отправит письмо? А если он сам напишет, то получит ли Илона письмо, или они перехватят его? Эдвард уже раскаивался, что не сообщил матушке Мэй и Беттине о своем отъезде, не поблагодарил их за доброту. Он должен был вести себя любезно и вежливо, а не бежать, как вор, будто он считает их врагами. Побег мог навести их на мысль, что Эдвард в отчаянии, и вызвать подозрения. Но в чем они могли бы его подозревать? Еще более жуткие и темные мысли стали рождаться в голове Эдварда после того, как он перебирал в памяти события того страшного дня. Когда он выходил в дверь, матушка Мэй пыталась остановить его, она крикнула: "Эдвард!" Знала ли она, что Джесс ушел из дома? Может быть, они надеялись, что наконец-то… что он ушел умирать? Может быть, они боялись, что Эдвард найдет Джесса раньше, чем тот успеет… И где была Беттина? Не она ли в тот самый момент топила Джесса, удерживая под водой его голову, как топят большую собаку? Когда Эдвард вернулся, матушка Мэй ответила на его вопрос о Джессе: "Он в порядке. Он спит". Может быть, она имела в виду, что он мертв? После всего случившегося они, возможно, желали ему смерти, потому что его существование стало для них кошмаром. Мысли эти были так мучительны, что Эдвард попытался избавиться от них. Он их ненавидел и страшился еще и потому, что они рождали искушение поверить в них, чтобы скинуть с себя груз вины. Если дела обстояли именно так, Джесс был обречен. Эдвард испытывал огромную жалость к отцу, а жалость была едва ли не хуже всего остального. Именно из-за этих кошмарных мыслей Эдвард решил еще раз посетить миссис Куэйд, словно это были явления одного порядка. Но он потерял карточку с ее адресом, а в телефонной книге ее фамилии не обнаружилось. И хотя он часто бродил по улицам рядом с Фицрой-сквер, он никак не мог вспомнить ее дом.
- Слушай, - сказал Гарри, - давай не будем ходить вокруг да около. Я не против того, чтобы ты рассказала все Томасу. Я очень хочу, чтобы ты рассказала ему, если это приведет к разводу и твоему немедленному переезду ко мне.
Ты должна соединить все в одно, высказать в одном предложении. Я тебе постоянно это предлагаю, а ты вечно увиливаешь. Я знаю, ты боишься ему говорить. Если хочешь, скажу я. Конечно мы не можем полагаться на благоразумие обоих мальчишек! Это лишний раз подчеркивает изначальную нелепость ситуации. Когда мы влюбились друг в друга, я хотел сразу же разобраться с Томасом. Ты сказала, что не уверена. Но теперь ты уверена и все равно никак не хочешь принять решения… Ты сводишь меня с ума!
- Прости…
- А все, что произошло в том жутком доме, куда тебя так тянуло… это твоя вина…
- Если бы ты не разозлился и не заехал в канаву…
- Хорошо, я тоже виноват, как мы уже говорили. Я знаю, что эта встреча, да еще в присутствии Стюарта - будь там один Эдвард, дело было бы не так плохо, - стала жутким потрясением. А теперь ты прониклась чувством вины! Очень глупо винить себя, когда твой якобы грех раскрылся. Позволю себе высказать мнение, что ничего необычного тут нет.
- Я все время чувствовала себя виноватой.
- Да, но теперь ты делаешь из этого нечто из ряда вон, и я не могу понять почему! Мидж, твой брак закончился. Он никогда не был тем, что тебе нужно.
Гарри и Мидж сидели за столом друг против друга в маленькой квартирке, в "любовном гнездышке", которое прежде так приятно занимало время и мысли Гарри, которое предназначалось в подарок Мидж и должно было стать для нее приятным сюрпризом. Они сидели вдвоем в маленькой гостиной. Они еще не побывали в спальне. Мидж лишь вчера вернулась в Лондон. Гарри с утра не было дома - он разговаривал о переиздании своего романа с проявившим некоторый интерес издателем. Его расстроило и выбило из колеи исчезновение Мидж; он считал, что она вполне могла и не ехать в Куиттерн. Но для ее короткого отсутствия имелись иные основания - не напрасно же Гарри так долго изучал Мидж. Он понимал, как ужасно она должна себя чувствовать после фарса, разыгравшегося в Сигарде. Он, конечно, тоже чувствовал себя ужасно, но для него случившееся уже ушло в прошлое, за исключением той части, что касалась его стратегии на ближайшее время. Это потрясение должно было заставить Мидж спрятаться, успокоить раненую совесть, восстановить утраченное лицо, переосмыслить происшествие в какой-то не столь катастрофической перспективе. А Гарри было нужно другое - еще больше хаоса, больше насилия, последний прорыв по трупам. В такой ситуации он бы сумел справиться с Мидж: немножко растревожить ее, а потом принудить к действию. Поэтому он решил, что не будет беды, если она приедет в Лондон и обнаружит, что он вовсе не сидит дома в ожидании ее звонка. Воздержание не шло на пользу Гарри, его душа жаждала общества Мидж, и даже теперь, когда они спорили, он чувствовал, как сильно и ритмично бьется сердце, до краев наполняясь блаженством от присутствия возлюбленной, от того, что они вдвоем в нужном месте. Мидж сегодня выглядела усталой, обеспокоенной, постаревшей. Гарри знал, что ее печальная трогательная красота преобразится, стоит ему сделать определенные движения, которые он намеренно придерживал на потом. Как всегда, Мидж выглядела элегантной дамой: на ней был очень простой и очень дорогой темно-серый плащ, юбка в едва заметную черную клетку, синяя шелковая блуза, открытая на шее, и узенький темно-зеленый шелковый шарф. Сколько времени потратила она, подбирая этот наряд сегодня утром? Наверное, целую вечность. Чулки она надела черные, с ажурным геометрическим рисунком, черные туфельки на высоком каблуке сияли так, будто никогда не касались земли. Мидж подбирала юбку, закидывала ногу на ногу и оглядывала комнату. Гарри надеялся, что она начнет строить планы на эту квартиру и быстро примет ее как их собственную, как их первый дом, временный, но подходящий для этого важного промежуточного момента их жизни.
- Какие сюда повесить шторы, - спросил он, - простые или с цветочками и всякой всячиной?
- Простые, - ответила Мидж. - Если у нас будут картины. Мне нравится этот коричневый коврик и обои. Мы могли бы купить какую-нибудь миленькую дорожку.