- Вряд ли стоит сообщать тебе мое имя, - заявила она. - Я же без труда могла придумать какую-нибудь Дороти Джордан или Делайлу Джонсон, верно? Да какое угодно имя могла придумать, но, если б не он, я бы сказала тебе правду.
Винсент опустил поднос на пол. Повернулся на бок, лицом к ней, и сердце его учащенно забилось.
- Кто это "он"?
Хотя лицо ее оставалось невозмутимым, голос чуть охрип от гнева:
- Если ты его не знаешь, тогда объясни, как я здесь очутилась?
В комнате повисло молчание, даже дождь за окном, казалось, на время стих. На реке взвыл пароходный гудок. Прижав ее к себе, он пригладил пальцами ее волосы.
- Потому что я тебя люблю, - сказал он, изо всех сил надеясь, что она ему поверит.
Она закрыла глаза.
- А с ними что стало?
- С кем?
- С другими, кому ты говорил то же самое.
В окно снова уныло забарабанил дождь, поливая по-воскресному тихие улицы; Винсент слушал и вспоминал. Он вспомнил свою двоюродную сестру Люсиль, несчастную красивую глупышку Люсиль, которая целыми днями вышивала шелком цветы на льняных лоскутах. Потом Аллена Т. Бейкера и ту весну, что они провели в Гаване; вспомнил дом, где они жили, стены из рыхлого розового камня; бедняга Аллен, он-то думал, что так будет всегда. И Гордона вспомнил. Гордон: шапка золотистых курчавых волос, неиссякаемый запас старинных баллад елизаветинской эпохи. Неужто правда, что он застрелился? А Конни Силвер, та глухая девушка, которая мечтала стать актрисой, - что случилось с ней? И с Хелен, с Луизой, с Лорой?
- Я это говорил всего одной, - вполне искренно, как ему самому показалось, произнес он. - Одной-единственной, и она уже умерла.
Нежно, будто утешая, она коснулась его щеки.
- Наверно, он ее убил, - сказала она; глаза ее были так близко, что в зелени ее радужки он увидел очертания своего лица. - Убил мисс Холл, понимаешь? Мисс Холл - лучшую женщину на свете и такую хорошенькую, что дух захватывало. Я училась у нее музыке, и, когда она играла на пианино, когда здоровалась или прощалась - у меня просто сердце останавливалось. - Голос ее звучал бесстрастно, будто она говорила о чем-то из другой эпохи, что не имело к ней прямого отношения. - Она вышла за него в конце лета, по-моему в сентябре. Уехала в Атланту, там они поженились, и она уже больше не вернулась. Вот так, нежданно-негаданно. - Она щелкнула пальцами. - Раз, и все. Я видела в газете его фотографию. Порой мне кажется, что, если б она знала, как сильно я ее люблю, - почему это некоторым людям невозможно сказать о своих чувствах? - она, может, и не вышла бы за него; может, все пошло бы по-другому, так, как хотелось мне.
Она уткнулась лицом в подушку; если она и плакала, то совершенно беззвучно.
Двадцатого мая ей исполнялось восемнадцать; это казалось невероятным, Винсент был уверен, что она гораздо старше. Он хотел было устроить ей сюрпризом день рождения и познакомить с друзьями, но в конце концов понял, что это не лучшая затея. Начать хотя бы с того, что за все это время он никому из друзей ни словечком не обмолвился про Д. Дж., хотя язык у него так и чесался; во-вторых, он ясно представил себе, как будут зубоскалить его приятели, познакомившись с девушкой, которая открыто живет с ним, но о которой он, Винсент, не знает ничего, даже имени, и охота устраивать вечеринку быстро пропала. Однако нужно же было доставить ей в день рождения хоть какое-то удовольствие. Обед в ресторане или поход в театр отпадали. У нее не было ни одного приличного платья, но уж в этом-то он не повинен. Он дал ей как-то сорок с лишним долларов на одежду, и вот что она купила: легкую кожаную куртку, солдатский набор щеток, плащ, зажигалку. А в чемодане, который она перевезла к нему на квартиру, не было ничего, кроме кусочка гостиничного мыла, ножниц, которыми она подстригала волосы, двух библий и жуткой цветной фотографии. С фотографии жеманно улыбалась дебелая женщина средних лет. Внизу было написано: "Желаю всяческого счастья. Марта Лавджой Холл".
Поскольку готовить она не умела, они ходили есть в кафе; его небольшое жалованье и ее более чем скромный гардероб вынуждали их довольствоваться либо кафе-автоматом (нежно ею любимым: какая вкуснота эти макароны!), либо каким-нибудь гриль-баром на Третьей авеню. А потому и в день ее рождения они отправились ужинать в кафе-автомат. Перед этим она до красноты отдраила лицо, подровняла волосы и вымыла голову, затем, перемазавшись, как шестилетка, играющая по взрослую даму, накрасила ногти. Надев кожаную куртку, приколола на лацкан подаренный Винсентом букетик фиалок; наверное, все это выглядело забавно, и две вульгарные девицы, сидевшие за их столиком, безудержно хихикали. Винсент пригрозил, что если они не заткнутся…
- Подумаешь, да кто ты такой?
- Супермен. Этот олух уверен, что он супермен.
Это было уже слишком, и у Винсента лопнуло терпение. Опрокинув банку с кетчупом, он резко отодвинулся от стола.
- Ну их к черту, пошли отсюда, - сказал он, но Д. Дж., не обратившая на перебранку ни малейшего внимания, спокойно продолжала подбирать ложечкой пирог с ежевикой; хотя Винсент был в ярости, он молча ждал, пока она доест; он с уважением относился к ее отстраненности от повседневной жизни, но невольно спрашивал себя, в каком временном периоде она внутренне пребывает. Он уже понял, что пытать ее о прошлом бесполезно; при этом настоящее она воспринимала лишь изредка, а будущее навряд ли имело для нее какой-то смысл. Рассудок ее напоминал зеркало, в котором отражается голубоватое пространство совершенно пустой комнаты.
- Чего тебе хочется теперь? - спросил он, когда они вышли на улицу. - Можно взять экипаж и проехаться но парку.
Рукавом куртки она утерла рот - в уголках губ еще темнели следы ежевичного варенья.
- Хочу в кино.
Кино. Опять кино. За последний месяц он посмотрел столько фильмов, что даже во сне в его ушах настырно звучали обрывки голливудских диалогов. Как-то в субботу по ее настоянию они купили билеты сразу в три кинотеатра - на дешевые места, где из сортира несло дезинфекцией. И каждое утро, отправляясь на работу, он оставлял ей на каминной полке пятьдесят центов; в любую погоду она шла в кино. Как человек чуткий, Винсент догадывался о причинах; в свое время он тоже пережил период полной неприкаянности, когда он ежедневно ходил в кино и частенько даже просиживал на одном фильме несколько сеансов подряд; в какой-то степени это напоминало религиозный ритуал: сидя в зале и глядя на экран, где сменяли друг друга черно-белые образы, он испытывал моральное облегчение, напоминавшее, видимо, то, что переживает человек на исповеди.
- Наручники, - произнесла она, имея в виду эпизод из "Тридцати девяти ступеней", - незадолго до того они посмотрели эту картину в "Беверли", где шла ретроспектива фильмов Хичкока. - Блондинка, скованная наручниками с тем мужчиной, - это навело меня на одну мысль. - Она сунула ноги в его пижамные штаны, приколола букетик фиалок к уголку своей подушки, легла и свернулась калачиком. - Люди, сцепленные друг с другом, легко попадают в ловушку.
Винсент громко зевнул и выключил свет.
- Еще раз - с днем рождения, милая, надеюсь, праздник удался?
- Однажды я была в одном месте, и там танцевали две девушки, - сказала она. - Они были такие свободные - словно вокруг вообще больше ни души, это было прекрасно, как закат солнца. - Она долго молчала; потом, по-южному растягивая слова, проговорила: - Очень даже мило, что ты купил мне фиалок.
- Рад… что понравились, - сонно отозвался он.
- Как жаль, что они умрут.
- Ага; ну, спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Крупный план. "Ах Джон дело ведь совсем не во мне надо же подумать о наших детях в конце концов развод их погубит!" Затемнение. Трепещет экран; барабанная дробь, фанфары: "Р. К. О. представляет…"
Зал, из которого нет выхода, туннель, у которого нет конца. Над головой сверкают люстры, в воздушных потоках плывут свечи, их пламя изгибается под порывом ветра. Перед Винсентом в кресле-качалке покачивается старик с крашеными золотистыми волосами, напудренными щеками и кукольным ротиком: Винсент узнает Винсента. Уходи! - пронзительно кричит Винсент, молодой и красивый, но другой Винсент, старый и мерзкий, ползет на четвереньках вперед и, как наук, взбирается ему на спину. Угрозы, мольбы, удары не действуют, его не сбросить. И вот он мчится, неся собственную тень, и седок подпрыгивает у него на спине. Ярко блещет зигзаг молнии, и туннель внезапно заполняется мужчинами во фраках и белых "бабочках", женщинами в парчовых вечерних платьях. Винсент чувствует себя униженным; вот уж вахлак так вахлак, наверняка думают окружающие, - явился в такое изысканное общество с омерзительным старикашкой на спине, словно Синдбад-мореход. Собравшиеся застыли попарно, никто не произносит ни слова. Винсент замечает, что многих тоже оседлали злобного вида двойники, зримое воплощение внутреннего распада. Рядом с ним похожий на ящерицу человечек едет верхом на негре с бесцветными глазами альбиноса. Но вот к Винсенту направляется хозяин бала; коренастый, багроволицый, лысый, он ступает легко и ровно в своих шевровых туфлях; на согнутой в локте напряженной руке его сидит массивный ястреб без головы, под вцепившимися в запястье когтями выступает кровь. И чем дальше шествует хозяин, тем шире раскрываются крылья ястреба. На тумбе возвышается старинный граммофон. Покрутив ручку, хозяин ставит пластинку; в такт заигранным жестяным звукам вальса качается раструб, похожий на цветок вьюнка. Хозяин поднимает руку и пронзительным дискантом возглашает: "Внимание! Открываем бал!" Хозяин с ястребом петляют между парами, которые, покачиваясь, кружатся, кружатся… Стены раздвигаются, потолок уходит ввысь. Незаметно в объятиях Винсента оказывается девушка, и он с ужасом слышит надтреснутый голос, пародию на его собственный: "Люсиль, ты выглядишь дивно; и этот изысканный аромат - фиалки, да?" Перед ним кузина Люсиль, но, пока они кружатся по залу, ее лицо меняется. Теперь он вальсирует с другой. "Ба, Конни, Конни Силвер! Как отрадно видеть тебя!" - верещит тот же голос, но Конни абсолютно глуха. Между ними вдруг вклинивается господин с пробитым пулей черепом: "Гордон, прости меня. Я не хотел…", но их обоих и след простыл, Гордон уже вальсирует с Конни. А вот и новая партнерша. Это Д. Дж., у нее к спине тоже прочно прилипла фигурка, очаровательная девочка с золотисто-каштановыми волосами; девочка нежно прижимает к груди белоснежного котенка, будто символ невинности. "Я тяжелее, чем кажусь", - произносит дитя, а жуткий голос скрипит в ответ: "Я - тяжелее всех". В тот миг, когда их руки встречаются, Винсент чувствует, что его бремя становится легче: его старый двойник исчезает. Тут ноги Винсента отрываются от пола, он взмывает вверх из ее объятий. Музыка гремит по-прежнему, но он летит все выше, и все дальше внизу белеют лица, словно грибы на темном лугу.
Подбросив ястреба ввысь, хозяин пускает его в полет. Ничего, думает Винсент, птица слепа, а среди слепых грешникам ничто не грозит. Но ястреб кружит над его головой, затем, выставив когти, падает прямо на него; и Винсент наконец понимает, что воли ему не видать.
Его глазам предстала лишь заполнившая комнату тьма. Одна рука свесилась с кровати, подушка упала на пол. Он инстинктивно протянул руку, ища у лежащей рядом девушки материнского утешения. Гладкие холодные простыни; пустота и бьющий в нос запах увядающих фиалок. Винсент рывком сел на кровати.
- Эй, ты где?
Двустворчатая дверь распахнута. Еще не рассвело, и на пороге слабо поблескивает пепельный лунный блик, в кухне, словно исполинский кот, урчит холодильник. На столе шелестит стопка бумаг. Винсент снова окликнул ее, но тише, будто не хотел, чтобы его услышали. Встал и на неверных ногах заковылял к двери, выглянул во дворик. Она стояла там чуть ли не на коленях, привалившись к айланту.
- Что с тобой?
Она резко обернулась. Он едва мог разглядеть ее, вернее, различал лишь большое темное пятно ее фигуры. Она подошла ближе. К губам прижат палец.
- Что это значит? - прошептал он.
Она стала на цыпочки, ее дыхание щекотало ему ухо:
- Предупреждаю тебя, лучше ступай в дом.
- Не глупи, - сказал он обычным голосом. - Выскочила босиком, ты же просту…
Но она зажала ему рот ладошкой.
- Я его видела, - шепнула она. - Он здесь.
Винсент отбросил ее ладонь. Его так и подмывало стукнуть ее хорошенько, он едва удержался.
- Он! Он! Он! Да что с тобой такое? Уж ты не… - слово вырвалось помимо его воли: - спятила ли?
Ну вот, названо вслух то, что он давно подозревал, но не позволял себе осознать. А что это, собственно, меняет? - подумал он. Нельзя же требовать от человека ответа за тех, кого он любит. Неправда. Придурковатая Люсиль, расцвечивавшая шелковые лоскуты пестрыми узорами, вышивавшая на шарфах его имя; глухая Конни, в своем мирке полного безмолвия старавшаяся уловить его шаги - их она неизменно различала; Аллен Т. Бейкер, поглаживавший его фотографию, по-прежнему, уже старый и забытый, жаждавший любви, - всех он предал. Он и себя предал: не использовал дарованных ему талантов, не пустился в странствия, не выполнил обещаний. И ему уже ничего не оставалось, пока он не… Почему, ну почему в своих возлюбленных он неизбежно обнаруживает осколки собственного образа? И теперь, когда он глядит на нее в безжалостных лучах рассвета, сердце у него леденеет - ведь любовь умерла.
Отодвинувшись от него, она шагнула под дерево.
- Оставь меня здесь, - произнесла она, пробегая глазами по окнам квартир. - Только на минуточку.
Винсент все ждал и ждал. Со всех сторон во двор смотрели окна, похожие на двери в царство снов, а над головой, четырьмя этажами выше, хлопало на веревке семейное белье. Смутно белел, истаивая, круг заходящей луны, как бывает в ранних сумерках; тьма отступала, и небо постепенно серело. Рассветный ветерок трепал листья айланта, и в неясном предутреннем свете двор начал приобретать очертания, предметы занимали свои места, а с крыш послышалось гортанное воркованье голубей. В одном окне вспыхнул свет. Потом в другом.
Наконец она опустила голову; если она искала что-либо, то явно не нашла. А может, подумал он, когда она повернула к нему лицо с искривившимися губами, может, нашла все-таки?
- А, мистер Уотерс, сегодня вы раненько вернулись. - Это была миссис Бреннан, кривоногая жена управляющего домами. - А погодка-то хороша, верно, мистер Уотерс? Нам с вами надо кое-что обсудить.
- Миссис Бреннан… - До чего же трудно дышать, разговаривать; слова царапают саднящее горло, гремят громовыми раскатами. - Я очень нездоров, а потому, если не возражаете…
Он попытался прошмыгнуть мимо нее.
- Да что вы? Вот беда-то. Пищевое отравление, не иначе. Уж я вам, сэр, точно говорю, осторожность тут первое дело. Сами понимаете, это всё они, евреи. Магазины кулинарии и полуфабрикатов ведь в их руках. Но меня не проведешь, я эту еврейскую стряпню в рот не беру. - Став перед воротами, она загородила Винсенту дорогу и укоряюще ткнула в него пальцем. - А ваша беда в том, мистер Уотерс, что живете вы страх до чего неправильно.
Где-то в глубинах мозга угнездился источник боли, словно несущий пагубу бриллиант; каждое движение причиняло муку, а острые грани камня вспыхивали цветными огнями. Жена управляющего продолжала молоть свое, но Винсент то и дело отключался и тогда, к счастью, не слышал ничего. Это напоминало радио: то звук убирают, то пускают на полную мощность.
- Я, конечно же, понимаю, мистер Уотерс, она - достойная христианка, иначе приличный господин, вроде вас, и не стал бы якшаться с… гм… И все же, мистер Купер ведь врать не станет, да и человек он совсем не склочный. С незапамятных времен работает в нашем районе газовым инспектором. - По улице, разбрызгивая воду, проехала поливальная машина; голос миссис Бреннан, потонувший было в ее реве, вдруг снова акулой всплыл на поверхность. - У мистера Купера есть все основания считать, что она хотела его убить… Представляете, наставила на него ножницы и орет благам матом. И еще обзывает его каким-то заморским именем, тальянским, что ли. Да на мистера Купера стоит только взглянуть, и всякому видно: никакой он не тальянец. Вы же понимаете, мистер Уотерс, после таких выходок про дом беспременно пойдет дурная…
От колючего солнечного света, проникавшего в самые глубины его глаз, наворачиваются слезы, и фигура миссис Бреннан, грозящей ему пальцем, словно рассыпается на отдельные кусочки: нос, подбородок, кроваво-красный глаз.
- Мистер Дестронелли, - произнес Винсент. - Извините, миссис Бреннан. То есть, я хочу сказать, простите меня. - Она думает, я пьян, а я болен, неужели она не видит, что я болен? - Моя гостья уезжает. Сегодня уедет и больше не вернется.
- Вон оно как, ну надо же, - поцокав языком, отозвалась миссис Бреннан. - Ясное дело, ей, бедняжечке, нужно отдохнуть. Бледная она до ужаса. А с этими тальянцами я никаких дел иметь не желаю, да и не я одна. Мистер Купер - тальянец! Надо же такое придумать! Как вам это нравится? Да он такой же белый человек, как мы с вами. - Она ласково похлопала Винсента но плечу. - Жаль, что вы так разболелись, мистер Уотерс; отравление, я вам точно говорю. Осторожность тут первое…