Внешняя политика вигов тоже вызывала у него все более критическое отношение. Уже несколько лет шла война за Испанское наследство, ознаменовавшаяся на первых порах внушительными победами, одержанными англичанами под командованием герцога Мальборо, одного из лидеров вигов. Победы тешили национальное самолюбие и подогревали аппетиты Англии и ее союзников Австрии и Голландии. Французам ставились теперь такие условия, которых те никак принять не могли, и война грозила стать бесконечной. Впрочем, вигов и гревших руки на их политике всякого рода спекулянтов, поставщиков для армии и финансистов это нимало не беспокоило. Война являлась еще одним источником наживы. Государство вынуждено было прибегать к займам; выпущенные им процентные бумаги скупала группа заранее осведомленных обо всем дельцов; государство становилось их должником и выплачивало им огромные суммы в виде процентов. Деньги стали приносить деньги, теперь можно было обогащаться, не увеличивая и не производя реальных продуктов. Для Свифта это было противоестественно и чревато неминуемым крахом (что, впрочем, не помешало ему купить дутые акции компании Южных морей, впоследствии позорно обанкротившейся). Для него источником реальных ценностей была земля, земледелие, и сословия, с ним связанные, - английские сквайры и фермеры (интересы этих слоев выражали тори) - это и был для него народ, развращаемый и разоряемый спекулянтами и дельцами.
Перед лицом угрозы нравственного разложения и полного небрежения общественным долгом ради выгоды и личного преуспеяния церковь в его глазах становилась тем институтом, который мог этому противодействовать. Вот почему он выступал в эти годы с памфлетами против допущения диссидентов на государственную службу, против открытой проповеди ими своих верований, против деистов и атеистов (и в том числе против выдающихся английских философов той поры - Толанда, Тиндаля и Коллинза). Он даже требует установления контроля над религиозно-нравственным поведением людей, которое должно быть критерием при назначении их на должность. И несмотря на все это, многие собратья Свифта по клиру считали его (и не без основания) неверующим. У него был слишком беспощадный аналитический ум, не оставлявший места для иллюзий и веры, и к своим взглядам на роль церкви он пришел чисто логическим путем. Не зря он настаивал на том, что человек обязан исполнять религиозные обряды независимо от того, верит он или нет. С вигами, ратовавшими за отмену религиозных ограничений, требовавшими продолжения войны и оскорбившими его самолюбие, ему все больше было не по пути.
Так или иначе, когда в 1710 году королева Анна, сменившая в 1702 году Вильгельма III на престоле, распустила кабинет вигов и к власти пришли тори, Свифт вполне был внутренне готов к тому, чтобы примкнуть к ним. Тори, глава их нового кабинета Роберт Харли (впоследствии граф Оксфорд) и его сподвижник Болинброк, все это учли, - талант Свифта, его перо необходимы были им до крайности. Положение тори было весьма шатким, а позитивной программы у них, в сущности, не было никакой. Не земельным интересам суждено было определять экономическое и политическое развитие Англии в будущем, и в этом отношении политика вигов при всей их демагогии, беспринципности и беззастенчивом обогащении более соответствовала духу времени. Драма Свифта заключалась в том, что облик торгашеской буржуазной Англии внушал ему все большее отвращение, а иной альтернативы, кроме союза с тори, партией в основном охранительного толка, с ее лозунгами вчерашнего дня, у него не было.
Он с самого начала не разделял упования своих современников-просветителей на благие последствия буржуазного прогресса и оказался поэтому особенно проницателен в предвидении всех грядущих зол. Но его позиция была одновременно чревата чувством безысходности. Впрочем, дело сатирика не в том состоит, чтобы рисовать, каким общество должно быть в идеале, а в том, чтобы показать, каким оно не должно быть, и к этому Свифт вполне был подготовлен своими взглядами и жизненным опытом.
Почти четыре года Свифт находился у вершин власти, он редактировал журнал "Исследователь", а точнее говоря, сам писал все его номера, сочинял памфлеты, вел беспощадную полемику, трудился денно и нощно. Этот напряженный труд имел целью скомпрометировать вигов в общественном мнении. Изо дня в день с поразительной настойчивостью Свифт утверждал, что клика вигов пренебрегала интересами страны и народа, что союзники Англии в войне переложили на нее все бремя и предоставили ей тащить для них каштаны из огня, наконец, что бесконечная война (и это был единственный козырь в политике тори) ведет страну и народ к разорению. В 1713 году мирный договор был подписан. Свифт, казалось бы, мог торжествовать, ведь в том была и его немалая заслуга.
Все эти годы он ежедневно бывал при дворе, обедал и ужинал в обществе министров и высшей знати, теперь многие добивались знакомства с ним, просили похлопотать для них о должностях и пенсиях, и он многим помогал. Вот только себе он не мог помочь. Желанный епископат так и остался недостижим. За все услуги он получил должность настоятеля собора святого Патрика в Дублине. Это означало вежливую ссылку. Ханжа на троне - королева Анна так и не смогла простить ему "Сказку бочки", как не могла простить Гулливеру королева Лилипутии несколько вольного способа тушения пожара в ее дворце. Вот почему автор "Гулливера" с таким гневом говорит там о неблагодарности, как наихудшем из пороков.
И все же биографы нередко преувеличивают степень влияния Свифта на государственные дела и его осведомленность в них. Нет, он не был "министром без портфеля", ему сообщали лишь то, что считали нужным сообщить, он не ведал о тайных переговорах Болинброка со Стюартами; тактика проволочек Оксфорда, заигрывавшего со своими противниками на случай своего возможного падения, рождала подчас у Свифта наихудшие подозрения; печатание его памфлетов задерживалось, потому что его патронам было недосуг прочитать их. Он был слишком непримирим и беспощаден и заходил в своей борьбе против вигов значительно дальше, чем Оксфорду того хотелось. В своих ежедневных, подробных, деловых и шутливых, ласковых и печальных письмах к Стелле, составивших целый том ("Дневник для Стеллы"), он то и дело жалуется, что устал от двора и министров, что не верит их обещаниям и постарается уехать из Лондона при первой же возможности. Но уехать не хватало силы воли. В довершение всего между Оксфордом и Болинброком началась вражда, поставившая министерство на грань катастрофы, которую довершила неожиданная смерть королевы.
К власти снова пришли виги, и надолго. Королем, согласно акту о престолонаследии, стал Георг I, немецкий князек из Ганновера. Оксфорда обвинили в государственной измене, ему грозила казнь; Болинброк бежал во Францию… Виги сводили счеты. Свифт достойно доиграл свою роль: когда Оксфорда приговорили к ссылке в его поместье, Свифт выразил готовность сопровождать его. Не потому, что он так уж почитал Оксфорда. Теперь, когда он несколько лет наблюдал все вблизи - иллюзий не осталось никаких. Просто надо было сохранить самоуважение. Но в душе осталась горечь и разочарование. Ему и после казалось, что самый значительный период его жизни позади (даже таким проницательным людям свойственно заблуждаться в самооценках), что впереди его ждет лишь прозябание в "нищем Дублине в несчастной Ирландии". В 1714 году он покинул Лондон.
Свифту, доселе так часто презрительно отзывавшемуся в письмах на вести о разногласиях в ирландском парламенте (какое они могут иметь значение, если парламент бесправен и никто с ним не считается?), третировавшему отклики дублинцев на события в Лондоне или их суждения об его памфлетах (какие могут быть суждения у этих провинциалов и какой интерес могут представлять суждения людей, смирившихся со своим рабством?), суждено было теперь разделить их участь. Это было тем более нестерпимо, что его предки были англичане и он лишь "имел несчастье родиться в Ирландии". Выходит, что человеку достаточно переплыть пролив, отделяющий Англию от Ирландии, чтобы тотчас лишиться всяких прав, и если англичане, живущие в Ирландии, терпят это, то они недостойны другой участи. Страна, которой управляют издалека, как с летающего острова в Лапуту, которой указывают, что ей сеять и чем торговать, которую нещадно грабят ее лендлорды, проживающие в той же ненавистной Англии, - вот что представляла собой Ирландия. Свифт не мог с этим смириться, сочувствие сменялось презрением, и тогда он требовал, чтобы его останки не смели хоронить в этой земле рабов, - а презрение уступало чувству общности его судьбы со всеми, кто здесь живет, не только с выходцами из Англии, но и с последними беднейшими ирландскими батраками. После нескольких лет чрезвычайно уединенной жизни, когда он мысленно и письменно подводил итоги прошлого и присматривался к окружающему, он вышел из оцепенения и выступил в своей новой и самой замечательной роли - борца за права Ирландии и ее народа.
Он публикует в 20-е годы ряд памфлетов, действие которых можно уподобить набатному колоколу. Придравшись, в сущности, не к такому уж важному поводу (бывали дела и похуже): ирландцам отказали в праве чеканить мелкую разменную монету и вместо них выдали патент на чеканку монеты некоему Вуду, - Свифт решил, разоблачая эту аферу, раскрыть ирландцам всю унизительность их положения, пробудить в них национальное самосознание, призвать к сопротивлению. В памфлетах, обращенных в первую очередь к простым людям страны от лица якобы одного из них - дублинского торговца мануфактурой (отсюда их название "Письма суконщика", 1724–1725), он старается в самой безыскусной и доходчивой форме растолковать ирландцам, что "люди, в течение продолжительного времени привыкшие к притеснениям, постепенно утрачивают самое понятие о свободе", что "всякое управление без согласия управляемых есть рабство" и что по законам бога, природы и человека ирландцы должны быть такими же свободными людьми, как их братья в Англии. Своими памфлетами Свифту удалось на время добиться, казалось бы, невозможного: в Ирландии, раздираемой всякого рода рознью, английские поселенцы и коренные жители, виги и тори, католики и сектанты-пуритане, люди разных сословий объединились, впервые почувствовав общность своих интересов. В результате афера Вуда провалилась, Лондон был вынужден уступить, Свифт стал для ирландцев символом борьбы за их попранные права, а его идеи оплодотворили последующую борьбу ирландских патриотов. В Англии он был памфлетистом одной партии, в Ирландии стал выразителем интересов целого народа.
Эти годы знаменуют вершину не только общественной деятельности Свифта, но и художественной: в 1726 году в Лондоне были анонимно опубликованы "Путешествия Гулливера". Покидая Лондон в 1714 году, он ошибся в своих прогнозах, и, не будь этого последнего ирландского периода, Свифт едва ли занял бы такое место в истории мировой литературы и мысли. Об авторе, впрочем, догадывались, и Свифт стал свидетелем огромного успеха своей книги. Но это были последние радости, озарившие его старость. Национальное движение в Ирландии вновь надолго затихло, и это давало Свифту повод для сарказма и пессимизма. Постепенно уходили из жизни немногие близкие люди. В 1728 году умерла Стелла, а несколькими годами ранее - еще одна беззаветно любившая Свифта женщина - мисс Эстер Ваномри, или, как он ласково ее называл, Ванесса. Она тоже была его духовной ученицей и тоже последовала за ним в Ирландию и только здесь узнала о существовании Стеллы и о неосуществимости своих надежд. Драма, разыгравшаяся между этими тремя людьми, окутана тайной; тем больше домыслов она вызывает. Сохранились только письма Ванессы к Свифту, полные упреков, и завещание, в котором среди прочего она оставляет всем близким и дальним по кольцу со своим именем. Всем, кроме Свифта, которого не упоминает. Не будем произносить приговоры и заниматься банальным морализаторством. Преданная любовь к Свифту двух женщин, несомненно незаурядных и много моложе его, - еще одно свидетельство огромной притягательности Свифта-человека.
Ему суждено было прожить еще много лет и написать много различных произведений и в том числе горько-ироническую поэму "На смерть доктора Свифта" (1739), в которой он подводит итог своего пути и творчества. Он вел все более замкнутый образ жизни, понуждаемый к тому среди прочего болезнью, от которой страдал всю жизнь, - приступами головокружений. Он предвидел, что его ожидает тяжелый конец, и завещал свое состояние на постройку дома для умалишенных. Он похоронен в соборе святого Патрика рядом со Стеллой, и латинская эпитафия на надгробной плите, сочиненная им самим, лаконично и точно выражает смысл его жизни: "Жестокое негодование не может больше терзать его сердце. Иди, путник, и, если можешь, подражай ревностному поборнику мужественной свободы".
В сознании поколений читателей Свифт прежде всего автор "Путешествий Гулливера". Его книга представляет собой сплав разных жанров литературы. Это, во-первых, описание путешествий. Такие описания, подлинные или вымышленные, во множестве печатались в то время и пользовались большим успехом. Читатели в массе своей были достаточно доверчивы, и от таких книг требовалась детальность изображения флоры и фауны дальних стран, насыщенность фактами, подробностями быта, обрядов их обитателей - туземцев, и если автор уверял, что все это он видел собственными глазами, то читатель на него полагался. Свифт превосходно воспроизводит повествовательную манеру этих книг, его Гулливер щеголяет морскими терминами, прилагает карты и очень хлопочет об исправлении существующих. Автор выказывает удивительную способность вживаться в самую невероятную ситуацию и последовательно преображать предмет за предметом и все мыслимые положения, будь то бытовые или общественные, в соответствии с предлагаемыми обстоятельствами - обычный человек среди лилипутов, среди великанов и т. д. Свифт словно предлагает читателю условия игры, предлагает поверить в магическое "если бы" и с невероятной комической серьезностью и дотошностью все трансформирует.
Тогдашние читатели не приняли бы книгу всерьез, если бы им сказали, что это выдумка, они ценили "доподлинные" свидетельства очевидцев; не зря некий ирландский епископ счел необходимым всерьез заявить, что книга полна невероятных выдумок и что до него, то он едва ли поверит в ней хотя бы одному слову. Но уже одно то, что почтенный епископ счел необходимым об этом заявить, свидетельствовало о полном успехе замысла Свифта. С тех пор много воды утекло, и теперь правила игры, предложенные Свифтом, его магическое "если бы" принимают на веру только маленькие дети, а взрослый читатель видит в книге то, что замыслил автор - пародию на жанр путешествий. И заодно на "Робинзона Крузо". Свифт терпеть не мог его создателя, считал его продажным писакой, хотя оба одновременно сотрудничали с министерством Оксфорда с той лишь разницей, что Свифт делал это открыто и был впускаем через парадную дверь, а Дефо - тайно и навещал своего патрона приватно. Гулливер, как и Робинзон, тоже шьет себе одежду из шкур, мастерит мебель и строит жилище и лодку, но только, в отличие от Робинзона, ему помогает при этом… серый лошак.
От других путешествий книгу Свифта отличает еще одна важная особенность - там читателю представляют страны, ему неведомые, а здесь он постепенно убеждается в том, что его надули, везли далеко, а привезли… в до тошноты знакомые места и показали до отвращения знакомые нравы. Вернее говоря, читатель прежде не сознавал, насколько эти нравы и общественные учреждения отвратительны, он привык к ним, притерпелся, не мог себе представить, что можно взглянуть на вещи иначе, с другой точки зрения, ведь для этого необходимы самостоятельность мышления, фантазия… У Свифта того и другого хоть отбавляй. Он пользуется приемом остранения, то есть представляет привычное, примелькавшееся и потому кажущееся естественным, единственно возможным, а значит, и правильным (ведь такова инерция традиционного мышления) в необычном ракурсе. И тогда даже такому заурядному человеку, как Гулливер (а ведь открыть глаза на все необходимо именно среднему человеку, - такие, как Свифт, в этом не нуждаются, он уже всего насмотрелся и пришел к выводу, что "жизнь - это не фарс, а шутовская трагедия, то есть наихудший из видов сочинительства"), не хочется жить среди себе подобных и возвращаться в Англию. Таким приемом широко пользовались и другие писатели XVIII века. Какими покажутся европейские нравы человеку другой цивилизации - персу, например (Монтескье, "Персидские письма"), или "естественному человеку", выросшему среди природы (Вольтер, "Простодушный"), а может, жителю другой планеты… У Свифта иной вариант, но суть художественного приема и цель - те же: сначала он словно меняет линзы, через которые его герой рассматривает людей, а затем и просто переворачивает привычные отношения, и мы попадаем в мир, где все шиворот-навыворот и разумные животные управляют одичавшими, оскотинившимися людьми.
"Путешествия Гулливера" одновременно книга фантастическая, но только фантастика в ней необычная, и необычность ее в том, что Свифт в этом придуманном им мире принципиально не пользуется предметами необычными, небывалыми, которые фантастика конструирует из элементов реального мира, но только соединенных друг с другом в самых неожиданных, в реальности ненаблюдаемых сочетаниях (как, например, пушкинский "полужуравль и полукот"). Так в стране великанов герой видит мух и ос, крыс и лягушек, кошек и собак, и все это вплоть до прозаического вырванного зуба отличается только своими огромными размерами, вследствие чего герой вступает с этими предметами и существами в необычные отношения - вот на чем играет фантазия автора, его ирония (лошадь, ловко продевающая нитку в иголку), вот что дает пищу детскому воображению.
Есть в книге и научная фантастика (в третьей части), и утопия или, вернее, антиутопия (в четвертой), потому что классическая утопия (Т. Мора, Т. Кампанеллы и др.), как правило, показывала читателю человека и общество такими, какими они должны и могут быть в грядущем, в идеале, противопоставленном тому, что есть; Свифт же показывает, к какой деградации могут привести людей некоторые тенденции, заложенные в реальной современной ему цивилизации и в самой природе человека, если они восторжествуют.