- Интересно, Алис когда-нибудь бывает страшно? - спрашивает девочка.
- А чего ей бояться?
- Убийцы… сумасшедшего… мало ли чего…
- Она ничего мне об этом не говорила, но думаю, ей все-такие иногда бывает страшновато… В нашем квартале все может случиться.
- Вот именно. Белые наш квартал обходят за три версты, а уж они знают, что делают…
Элен Лагонель смотрит на девочку долгим взглядом, потом спрашивает:
- А ты сама, ты боишься китайца?
- Немножко… Боюсь…, боюсь полюбить его. Я хочу любить только одного Пауло до самой смерти.
- Конечно, я как раз и ждала от тебя примерно такого ответа…
Элен плачет. Девочка обнимает ее и шепчет ей что-то, наверно, о том, как она ее любит.
Элен счастлива, она говорит девочке, что та с ума сошла, признаваясь в подобных вещах. Каких именно, она не уточняет…
Девочка уже сама не понимает, что она говорит Элен. А Элен внезапно пугается, страшно пугается, что они скрывают от себя правду об их любви, которая чем дальше, тем больше отгораживает их от всего остального мира, где бы они не находились.
***
Утро, половина восьмого. Сайгон. Улица, ведущая в лицей. Город дышит свежестью - только что проехали поливочные машины, - и благоухает жасмином, это как раз его время. Аромат жасмина столь силен, что многим недавно прибывшим белым поселенцам он представляется "тошнотворным".
Впрочем потом, когда они покинут колонию, они будут вспоминать о нем с сожалением.
Девочка вышла из пансиона "Льотей". Она идет в лицей.
В это время улица Льотей почти пустынна.
Девочка - единственная из всего пансиона учится в лицее, потому сейчас она на улице одна.
Именно тут ее и поджидает судьба.
Девочка пока этого не знает.
Вот она, впереди нее, слева, у противоположного тротуара, ее судьба - автомобиль, сошедший с парома, очень длинный, черный, такой красивый, такой большой и, конечно же, очень дорогой. Он похож на номер-люкс в роскошном отеле.
Девочка не сразу понимает, что это тот самый автомобиль. Остановившись напротив, она некоторое время смотрит на него. Наконец узнает. И не только его. Узнает мужчину, мужчину из Маньчжурии: он сидит неподвижно, с закрытыми глазами и кажется заснувшим или даже мертвым. Мужчина, с которым она вместе ехала в этом автомобиле, мужчина, чью руку она держала.
Он словно не видит ее.
Как и в прошлый раз он сидит на заднем сидении, справа.
Ей даже необязательно на него смотреть, она и так видит его.
Шофер тоже на своем месте, он все так же великолепен, он тоже не смотрит на девочку, отвернулся в другую сторону, а она медленно и как бы рассеянно переходит через улицу.
Для девочки эта "случайная встреча" в городе навсегда осталась началом их любви: благодаря ей, этой встрече, они и стали любовниками из тех книг, которые она написала.
Она знала, она помнила, что именно во время этой встречи на улице они вдруг осознали, как сильно влечет их друг к другу, перестали прислушиваться к голосу рассудка, и тогда все преграды рухнули, и они стали любовниками.
Возможно, все же не без колебания, а скорее всего как бы машинально, но вот она уже и преодолела разделяющее их пространство.
Она останавливается возле автомобиля и стоит неподвижно.
Потом делает шаг к окну, за которым - он.
Стоит.
Они обмениваются молниеносными взглядами, как заговорщики.
Она кладет ладонь на стекло. Потом убирает ее, прижимается к стеклу губами, целует и замирает. Глаза у нее закрыты, как в кино.
Ей кажется, что это их брачная ночь.
Так сильно она ее желала.
Китаец посмотрел на нее.
И тоже опустил глаза.
Умирая от желания овладеть этой девочкой.
Мука.
Девочка вновь перешла улицу.
И, не оборачиваясь, пошла своей дорогой.
Она почувствовала, как автомобиль бесшумно тронулся с места и покатил по гладкому, словно устланному бархатом ночи шоссе.
Никогда они не говорили о том, как мучительно тогда желали друг друга.
Лицей.
В коридорах - никого. Все ученицы в классах.
Девочка опоздала.
Входит в класс. Говорит: "Извините меня".
Учитель рассказывает о Луизе Лабе.
Учитель и девочка улыбаются друг другу.
Учитель продолжает рассказывать о Луизе Лабе: говорит, что ему не нравится ее прозвище "Прекрасная канатчица". Сообщает классу свое личное мнение о Луизе Лабе: он восхищается ею, потому что она из тех редких поэтов прошлого, с кем хотелось бы познакомиться лично и послушать, как она читает свои стихи.
А еще он говорит, что когда Луиза Лабе шла к книгоиздателю со своей рукописью, она всегда просила одну из своих подруг пойти вместе с ней. И никогда не объясняла, почему она просит об этом. По мнению учителя, подруга нужна была ей, чтобы удостоверить ее личность. Впрочем, учитель предлагал всем подумать над этим вопросом. Один мальчик сказал, что к двум женщинам на улице меньше пристают. Другая ученица решила, что она боялась, как бы у нее не украли рукопись. Девочка же сказала, что Луиза Лабе и та, что ее сопровождала, наверно, дружили и потому просто прогуливались вместе, не думая, зачем они это делают, из-за стихов или по другой причине.
Четверг, вторая половина дня. Почти все пансионерки отправляются на прогулку.
Проходят по главному дворику. Идут по двое в ряд. Все в одинаковых белых платьях, что приняты здесь, в белых полотняных туфлях, в белых поясах и опять же белых полотняных шляпах. Весь гардероб часто стирают.
Пансион пустеет. Как только пансионерки уходят, двор словно погружается в бездонную тишь, наверное, потому что звонкие голоса, оглашавшие его, вдруг разом все смолкли.
Крытый закуток опустевшего пансиона. Пересечение двух коридоров, один ведет к главному входу, другой - к классам самой школы. Отсюда доносятся голоса двух девушек-подружек и мелодия танца. Играет патефон, стоящий прямо на полу. Это классический пасодобль, та часть, где на арене должна проливаться кровь. Мелодия грубоватая, в бурном народном ритме.
Подруги почти не разговаривают, разве что девочка время от времени делает замечания своей партнерше.
Они танцуют босые на плиточном полу коридора. На них короткие платья по тогдашней моде: светлый хлопок с тоже светлым цветастым узором.
Они красивы. Они уже не думают об этом - так давно они это знают.
Они танцуют. У них белая кожа. Именно поэтому, стоило им попросить, их освободили от обязательной прогулки - пусть они тоже из очень бедных семей, все же их не равняют с полукровками, до которых никому нет дела.
Элен Лагонель спрашивает девочку, кто научил ее танцевать пасодобль.
- Мой младший брат Пауло.
- Ах, так это он!
Как только их голоса смолкают, наступает полная тишина.
Элен Лагонель говорит, что она тоже начинает любить Пауло.
Еще она говорит, что не понимает, почему родители держат ее здесь. Ей здесь совершенно нечего делать. Родителям это известно, и раз они так поступают, значит просто хотят избавиться от нее. Только она не знает почему.
- Я и представить себе не могу, что пробуду здесь еще три года. Лучше умереть.
- И с каких это пор ты не можешь себе этого представить? - смеется девочка.
- С тех пор, как ты встретила китайца.
Молчание. Девочка прыскает со смеха:
- Значит вот уже три дня?
- Да… но это началось еще раньше. И дело не только в китайце. Я не все тебе сказала. Я уже давно думаю о твоем младшем брате… по ночам.
Они в прохладном полумраке. Танцуют. Солнечный свет проникает через окно, расположенное высоко, как в тюрьмах или монастырях, куда мужчинам вход воспрещен. В углу, освещенные солнцем стоят их брошенные как попало сандалии, они выглядят очень трогательными.
В коридоре у стены притаился молодой слуга в белом, один из тех, что поет по ночам возле кухни индокитайские песни о девушках и о детстве. Он смотрит, как они танцуют. Он сидит неподвижно, словно не в силах оторвать свой взгляд от этих белых девушек, которые сами того не подозревая, танцуют для него одного.
Элен Лагонель совсем тихо говорит девочке:
- Ты переспишь с китайцем?
- Да, наверно.
- Когда?
- Не знаю, наверное, скоро.
- Ты очень этого хочешь?
- Очень.
- Вы уже договорились о встрече?
- Нет, но это не имеет значения.
- Ты уверена, что он приедет?
- Да.
- Что тебе нравится в нем?
- Не знаю. Почему ты плачешь? Тебе больше нравилось, как было раньше?
- И да, и нет. С первого дня каникул я начала думать о твоем младшем брате, мне захотелось любить его, именно его. Его тело, его руки… Ты ведь столько рассказала мне о нем. Иногда я звала его по ночам. А потом однажды… я хотела сказать тебе об этом… понимаешь?
Девочка заканчивает фразу Элен:
- …однажды с тобой случилось то, о чем мы говорили.
- Да. Я промолчала. А ты ничего не заметила, потому что тебе наплевать на меня.
Молчание. Потом девочка говорит:
- Ты хочешь еще что-то сказать мне? Я чувствую.
Элен обнимает девочку, потом закрывает лицо руками и говорит:
Я бы хотела хоть раз переспать с теми мужчинами, что спят с Алис. Один единственный раз. Это я и хотела тебе сказать.
- Не вздумай! У них у всех сифилис, - кричит девочка едва слышно.
- От него можно умереть?
- Конечно. У моего старшего брата был сифилис, и я все про это знаю. Его спас один врач-француз.
- Так что же мне делать?
- Подожди, может удасться уехать во Францию. Или возвращайся в Далат, без предупреждения. И сиди там. Сиди и все тут.
Молчание.
- Я готова отдаться даже слугам. И этому певцу, что на патефоне. Нашим учителям. Китайцу. Кому угодно.
- Понимаю. Ты чувствуешь это всем телом… и больше ни о чем просто думать не можешь.
Молчание.
Они смотрят друг на друга. У девочки в глазах слезы:
- Я хочу тебе сказать одну вещь… сказать это почти невозможно, но я все же скажу, хочу, чтобы ты знала. Когда я впервые почувствовала желание, это была ты, я желала тебя. Сразу после твоего приезда. В первый же день. Утром, ты возвращалась из душевой, раздетая… я глазам своим не поверила, мне показалось, что тебя придумали…
Девочка отстраняется от Элен Лагонель, и они снова смотрят друг на друга.
- Я давно это знаю, - говорит Элен.
- Ты сама-то понимаешь, как ты красива?
- Я - красива? Что же, возможно… Наверно, это правда, ведь моя мать тоже очень красивая. А раз я ее дочь, я тоже должна быть красива, ведь так? Но когда люди говорят мне об этом, мне все кажется, что они хотят сказать совершенно другое, скажем, что я не слишком умна, потому что вид у них при этом какой-то злой…
Девочка смеется. Прижимается губами к губам Элен. Они целуются. Элен говорит совсем тихо:
- Кто красивая, так это ты… Почему-то иногда я вообще не могу смотреть на себя в зеркало.
- Может быть потому, что ты слишком красивая… и тебе это неприятно?
Маленький слуга, приставленный к кухням, все смотрит на танец "молодых француженок", которые продолжают целоваться.
Пластинка закончилась. Танец тоже.
Сонная тишина в пустынном пансионе.
Потом слышится шум подъезжающего автомобиля. Девушки и слуга подходят к окну, смотрят на улицу. Перед входом в школу стоит "Леон Болле". Можно разглядеть шофера. Заднее сидение не видно, оно скрыто за белыми занавесками, словно в автомобиле перевозят преступника, на которого запрещено смотреть.
Девочка выходит на улицу босая, держа сандалии в руке, и идет к автомобилю. Шофер распахивает перед ней дверь.
Они сидят рядом.
Не смотрят друг на друга. Это трудное мгновение. Им бы очень хотелось избежать его.
Шофер получил указания заранее. Он отъезжает, не дожидаясь приказа. Он медленно едет по городу, полному пешеходов, велосипедов, обычной городской толпы.
Гостиница "Каскад". Автомобиль останавливается у входа. Девочка не двигается. Она говорит, что не хочет идти туда. Китаец не спрашивает, почему. Он велит шоферу ехать обратно.
Девочка прижалась к китайцу. Говорит очень тихо:
- Я хочу к тебе домой. Ты ведь это знаешь. Зачем ты повез меня в "Каскад"?
Он обнимает ее за плечи:
- Я сделал глупость, - говорит он.
Она сидит, прижавшись к нему, спрятав голову у него на груди.
- Я снова хочу тебя. Ты даже не представляешь себе как сильно…
Он просит ее никогда так не говорить. Она обещает. Больше она не будет так говорить.
А потом он говорит, что он тоже хочет ее, так же сильно.
Они едут обратно по китайскому городу.
Они не видят его. Даже когда они делают вид, что смотрят в окно, они все равно ничего не видят.
Невзначай переглядываются. И тут же опускают глаза. Сидят неподвижно с закрытыми глазами, словно все еще смотрят друг на друга.
- Я очень хочу вас, - говорит девочка.
То, что чувствует она, тоже чувствует и он, - говорит китаец.
Оба отворачиваются к окнам.
На них стремительно обрушивается китайский город, грохоча трамваями: они словно попали в самое пекло сражения, в ряды изнуренной, древней китайской армии. Трамваи снуют туда-сюда, не переставая трезвонить. От стука трещетки хочется заткнуть уши. На поручнях трамваев гроздями висит шолонская детвора, на крышах - женщины с сияющими младенцами, у дверей специальные предохранительные цепочки - тут стоят ивовые корзины с дичью и фруктами. Трамваи не похожи на трамваи, они разбухли, на них вроде бы появились наросты.
Внезапно и совершенно необъяснимым образом толпа редеет.
Ну вот. Здесь уже спокойно. Шум слышен, но только вдалеке. Женщины уже не мчатся галопом, а с достоинством шествуют по улице. Улица состоит из отдельных домов - коробочек. В Индокитае таких много. Фонтаны. Сверху улицу прикрывает галерея. На этой улице нет ни магазинов, ни трамваев. Прямо на земле, в тени от галереи отдыхают деревенские торговцы. Гомон Шолона еле слышен, такое впечатление, что в самой гуще города вдруг появилась тихая деревенька. Сюда они и ехали. Под эту галерею.
Дверь.
Китаец открывает ее.
Полумрак.
И как ни странно, очень скромно. Даже банально. В общем никак.
- Я не покупал новой мебели, - объясняет он. - Оставил ту, что была.
- Где ты видишь здесь мебель… - смеется она.
Он оглядывается и совсем тихо говорит, что в общем-то она права: вся его мебель - это кровать, кресло и стол.
Китаец садится в кресло. Девочка остается стоять.
Она снова оглядывается. Улыбается.
- А мне нравится твой дом, - говорит она.
Они не смотрят друг на друга. Как только он закрывает дверь, они вдруг как бы теряют взаимный интерес. Их больше не мучит желание, оно ушло куда-то вглубь, потом резко нахлынуло вновь. Девочка поднимает на него глаза, не он, а именно она решается на это первая. Она видит, что ему страшно. Но она смотрит на него с такой нежностью, что страх отступает. Это она стремится вперед, она жаждет знать - знать все до конца, она готова жить и умереть одновременно. Это ей, как видно, больше, чем ему, знакомо отчаяние, и она лучше чем он, понимает, что такое страсть: благодаря младшему брату, который вырос в тени старшего, брата-преступника, и потому младшему каждый божий день хотелось умереть, и она, девочка, только и делала, что спасала его от отчаяния.
Китаец говорит совсем тихо и как бы через силу:
- Очень может быть, что я влюбился в тебя.
В глазах девочки мелькает страх. Она молчит.
Она с удовольствием расхаживает по его квартире, двигается медленно и бесшумно, осматривается как в номере привокзальной гостиницы. Ему и в голову не приходит, что ей может быть здесь интересно, он об этом даже не подозревает, и это вызывает у нее восхищение. Он просто следит за ней взглядом. Наверно, он думает, что она занялась его квартирой от нечего делать или специально тянет время, скрашивая невыносимое ожидание.
- Эту квартиру мне подарил отец, - говорит он. - Типичная холостяцкая нора. Здешние китайцы, те, что молоды и богаты, как правило, заводят много любовниц. Таков обычай.
Девочка повторяет: "холостяцкая нора". Ей уже приходилось про такое слышать, только она не помнит где, возможно, читала в романах. Она перестала ходить по комнате. Остановилась прямо перед ним, смотрит на него.
- Значит, у тебя много любовниц…
Неожиданное обращение на "ты" звучит для него восхитительно.
- Не так уж много, но бывают… время от времени…
Она бросает на него взгляд, быстрый, пронзительный, в нем - радость. Да, ей это нравится.
- Тебе нравится, что у меня есть любовницы?
Она говорит: да. Но не объясняет, почему, она не умеет это объяснить.
Ее ответ поражает его. И даже немного пугает. Для него это трудный момент.
Она говорит, что желание возбуждают в ней мужчины, страдающие от безответной любви. Как раз к такому мужчине она впервые почувствовала интерес, несчастному, истерзанному любовными муками.
"Это Чанх? - спрашивает китаец. Девочка говорит: нет, это не Чанх.
- Слушай, давай мы сейчас уедем… и вернемся в другой раз… - вдруг предлагает китаец
Девочка не отвечает. Китаец встает, делает несколько шагов, поворачивается к ней спиной.
- Ты так молода… - говорит он, - это меня пугает. Я боюсь, что не смогу… не смогу справиться с волнением… ты хоть немного меня понимаешь?…
Он поворачивает к ней. Его улыбающиеся губы чуть дрожат. Она в нерешительности. Говорит, что не понимает. Разве что чуть-чуть…и ведь ей тоже страшновато.
- Ты совсем ничего не знаешь, - говорит он. Нет, кое-что она все-таки знает, но не уверена, это ли он имеет в виду.
Молчание.
- Как ты узнала? - спрашивает он.
- Мой младший брат… мы ужасно боялись Пьера, нашего старшего брата. Поэтому спали вместе, когда были маленькими… Так все и началось.
Молчание.
- Ты любишь младшего брата.
Девочка долго медлит с ответом: это тайна всей ее жизни - "странный" младший брат.
- Да, - наконец говорит она.
- Больше всех на свете?…
- Да.