У лужи собирались ребята. Двоюродный брат Мишка в отцовских рыбацких сапогах "до ушей", еле переставляя ноги, бродил по мелководью. Рядом на старом собачьем поводке плавал плот.
– Куда ты в этих сапогах? Не дорос до них! Соскользнешь! – Саша недовольно хмыкнул.
– Может, я не буду плавать!
Мишка медленно побрел по воде к перекрестку, а плот потащил за собой. Ребята сразу обсмеяли:
– Мишка! Ты перепутал, не ту собаку взял на поводок! Это новая порода? Слишком плоская! Нет, слишком деревянная! – они тыкали в него пальцем и хватались за животы, будто умирали от смеха.
Вода быстро добралась Мишке до колен, стала подниматься выше. Все внимательно смотрели на его сапоги. Сколько же воды этой весной в луже?
Мишка завернул за угол на Пушкинскую. Саша бросил плот на воду и, отталкиваясь шестом, поплыл за ним. В центре лужи с гордым видом уже плавали двое ребят: один на плоту, другой сидел в маленькой резиновой лодке и переживал – она подтекала. Двое дошколят спорили на берегу: их цинковое корыто не хотело плыть.
– Вы что, не знаете? – Саша сделал большие глаза. – Лужа заколдованная, не любит металлическое! – и поплыл мимо.
На берегу Пушкинской собирались ребята с других улиц. Пашка уже был там и тоже притащил плот, небольшой, из новых толстых досок. Он хвастливо поглядывал по сторонам. Ну, у кого еще новый? Увидев Сашин крейсер, смутился, небрежно бросил плот в воду:
– Это я для малышей принес, пусть катаются! Не жалко!
Саше хотелось посмеяться: в лужу сел со своим плотом! Но было видно, Пашка сам сколотил его, старался. И Саша решил не задираться. Только, между прочим, сказал:
– Не-а, доски толстоваты! И сыроваты! – Он вытащил свой крейсер на землю и отошел, чтобы все могли разглядеть его.
– Помалкивал бы, профессор кислых щей! – сказал Пашка через плечо. – Учи своего брата – спекулянта! – и злорадно ухмыльнулся.
Саша обернулся. Мишка стоял в окружении ребят. Карманы его были подозрительно оттопырены. Какой-то чужой вихрастый мальчишка залез на его плот и, умело управляясь шестом, поплыл на глубину.
– Только не долго! Другим тоже надо! – распоряжался Мишка командирским голосом.
Саша подошел к брату, поддел карман, и в грязь посыпались конфеты.
Саша разозлился, оттащил его в сторону и зашипел на ухо:
– Ты что! Свой плот на прокат сдаешь? Сластена!
Мишка стушевался: ребята поглядывали на них, прислушивались. Но он быстро нашелся:
– Я же не для себя стараюсь. Чем Олю угощать будешь?
– Монпансье! – бросил небрежно Саша заученное слово.
Подошла Оля, Мишка сразу достал горсть конфет и, сделав вид, что ему ничуть не жаль, стал всех угощать.
– Оля, смотри, как можно на нем плавать! – Саша забрался на крейсер.
Он с силой оттолкнулся шестом, и из-под досок в разные стороны пошли волны и полетели брызги. Саша плыл налево, круто разворачивался, ловко перекидывая шест на другую сторону, и плыл направо. Он не оборачивался, но знал, что все смотрят на него.
– Здорово, капитан! – Оля захлопала в ладоши, посмотрела на Пашку, но в его глазах была только зависть.
Саша причалил к берегу.
– С прошлой весны уже подзабыл, как управлять. – Он прятал довольную улыбку. – Нет, военным летчиком быть лучше. В небе нет берегов.
Подошел сосед Левка. Лев – такого имени не было ни у одного парня, даже у взрослого в поселке. Лет пятнадцати: невысокий, худой. С утра всегда чисто одетый и всегда с чужого плеча. В карманах полно всего: пряник, проволока, свисток, гвоздь, мелкие монеты и другая ерунда. Но все это очень нужное. Для важного дела. Все это он менял, а что на что – неважно. При этом улыбался всегда, как улыбаются дурачки.
Только самые маленькие не знали, что потешаться над Левкой нужно с осторожностью. Он мог вдруг упасть и забиться в припадке на земле. Малыши пугались, отбегали в сторону. А взрослые, если были рядом, наваливались на него и держали. Держали и ждали, когда это пройдет. Такое бывало редко, но бывало. Левка мало знал и умел, мычал какие-то буквы. Но сколько ни вслушивайся – ничего не поймешь, не угадаешь.
Конечно, тот, кто смеялся над ним, понимал, что это не честно. Ведь Левка не может ответить. Но на обидчиков Левка не замахивался, только ухмылялся. Его много угощали. Он брал, набивал карманы, а потом все раздавал.
О Левке среди ребят ходило много разных историй.
– Тебя бы так током ударило, ты бы вообще не встал! Это же не домашний провод, а со столба!
– Да нет, когда траншею рыли на улице, Левка маленьким туда упал. И его песком засыпало. Пока откапывали, он там без воздуха был. Соображаешь?
– Не-а! Враки все это. Моя мама сама видела, как из леса лось вышел и прямо к Левкиной маме! А та испугалась!
– Ну и что?
– А то, что у нее в животе уже Левка был. И тоже там испугался. И заболел.
Историй не становилось меньше. Все жалели безобидного Левку, – ему не повезло.
Левка подошел к Саше и протянул стаканчик мороженого. Кто-то угостил. В соседнем магазине мороженое не продавали, значит, принес из центрального. Оно растаяло, колыхалось жидкой сметаной и переливалось через вафельные края на грязные Левкины руки.
– Донес? Спасибо! Тебе надо в цирке выступать! – ребята с жалостью смотрели то на Сашу, то Левкины руки. – А меняться сегодня будем? – Саша дождался момента и незаметно отбросил стаканчик подальше.
Левка засуетился, стал вынимать из правого карманы свои сокровища. Выбрал спичечный коробок, протянул Саше и сказал:
– Гы-гы! – он расплылся в улыбке, будто дарил самое лучшее на свете.
Саша украдкой достал из кармана конфету. Он зажал ее за спиной в кулаке:
– Левка, в какой руке? – он прищурил один глаз.
– А-гы-гы-у! – не понял Левка, но обрадовался.
– Раз, два, три! – Саша достал из-за спины руку, вытянул вперед и раскрыл кулак.
– Огы-гы-гы! – воскликнул счастливый Левка.
Он положил конфету в карман, отдал Саше спичечный коробок. И сразу забыл об обмене. Он подошел к луже, стал ходить по краю воды, разглядывать плоты и бубнить что-то.
– Левка, хочешь поплавать? Встал на плот и матрос! – подзадоривали чужие мальчишки.
– Подождем. Пусть до капитана дорастет, – строгим голосом, как взрослый, одернул их Саша.
Пашке не терпелось сказать:
– Левка, хочешь в Африку? Там бананов много! – зазывал он. – Давай, плыви! Ты же любишь бананы!
– Помолчи, Пашка! – Саша шипел на него, как рассерженный гусь. – Может, ты и не глупый, только ум набекрень! Кому ты предлагаешь? Тем более на твоем! – он покрутил пальцем у виска.
– Левка, иди сюда! Смотри! Давай меняться? – Оля протянула ему синий карандаш с ластиком.
– Гы-гы! – обрадовался Левка, засунул карандаш в карман, из другого достал раздавленного машиной, высохшего на солнце маленького лягушонка. Ребята переглянулись и брезгливо сморщились. Оля спрятала руки в карманы, замерла. Левка положил лягушонка на ладонь, погладил пальцем, сказал жалобно "гы-у-гы-у" и спрятал его обратно. Забыл об обмене, а Оля вздохнула с облегчением.
– Плот пустой! Закончились капитаны! – издевались мальчишки, у которых не было сапог. – Остались только ма-тросы! Нет, ма-трусы!
Левка вдруг схватил шест с земли и прыгнул на Пашкин плот. Никто не ожидал, что он додумается до этого. Все замерли и с испугом посмотрели на его короткие сапоги. Плот по инерции поплыл на середину. Стал притапливаться, но продолжал плыть на глубину. Левка закачался, бросил шест, а плот стал уходить под воду. Левка испугался. Он не понимал, что надо делать! Это было слишком сложно! Плот стал крениться на бок! Левка растерялся и ступил на воду, как на землю! И чуть не упал! Он закричал и заметался по колено в воде!
– Ты куда? Назад! Назад! – закричали ребята и напугали его еще больше.
– Вода ледяная! – Оля схватила Сашу за руку.
Саша испугался, повернулся к Пашке и закричал так, что все ребята оглянулись.
– Лезь в воду, гад, иди за ним! – голос его дрожал. – Ты его подначил!
Пашка поднял плечи, хотел оправдаться, но от испуга не мог сказать слова.
– На берег! Сюда! Скорей сюда! – кричали "пушкинские".
– Назад! Домой, иди домой! Назад! – закричал Саша и за ним все "павловские". Он вскочил на плот и поплыл к Левке. – Домой! Иди домой!
Наконец, Левка понял слово "домой". Разрезая воду ногами и поднимая фонтаны брызг, мокрый до пояса, он побежал по луже за угол к дому. Он бежал и кричал от холода и страха, будто стая злобных собак напала на него!
Саша и другие ребята поплыли за ним. Те, у кого не было плотов, молча, растерянно смотрели друг на друга. Саша, отталкиваясь шестом изо всех сил, почти догнал Левку. Тот вышел из воды, покачиваясь, побежал к калитке. Посинев от холода, спотыкаясь от усталости, Левка дошел до дома. Подбежали Саша и ребята. В Сашиных сапогах хлюпала вода. Он посмотрел на Левку, открывающего дверь, оглянулся на ребят:
– Присмотрите здесь! – и побежал домой.
Вечером поднялась температура. Три дня Саша то горел, то дрожал из-за нее. В жару увидел, как наяву, Левку. Здоровый, красивый, в военной форме! Шагал по луже, как на параде! Вода расступилась перед ним! Потом встала горой, и из нее появилось водяное чудовище! Оно раскрыло слюнявую пасть и обрушилось на Левку! И было не понятно, где он и что с ним стало?
Приходила медсестра, переворачивала Сашу на живот, ставила банки, делала уколы, которых он очень боялся. Саша слышал, как кто-то кричал его голосом:
– Не трогай! Уйди! Тетька-гадина! Уйди!
Через три дня ртуть в градуснике перестала лезть высоко вверх. Он глухо кашлял, как в бочку, голова кружилась и подташнивало. Наконец, к нему пустили Мишку, только на минутку.
– Ты желтый, как перезрелый огурец. Скоро будешь, как молодой огурчик… Зеленый! – губы у Мишки с трудом растягивались в улыбку. – Ты, если что, не переживай! – сказал он, пошмыгал носом, как простуженный и ушел на цыпочках.
На пятый день бабушка подсела к Саше на кровать:
– В тот день дома-то у Левки никого не было. Он до вечера просидел мокрый около холодной батареи. Потом его в больницу забрали, – и замолчала, уставившись себе в ладони.
И было от этого молчания как во сне: когда со всех ног бежишь, бежишь от чего-то, а стоишь на месте. Бабушка вздохнула:
– А в больнице-то температура под сорок, воспаление легких, припадок случился и… он умер.
В комнате стало холодно. Как это? Умер? Наш Левка? Нет! Этого не может быть! Мы же любим его! Саша откинулся на подушку. Левки нет! Навсегда нет! Если бы это был сон! Можно было бы постараться изо всех сил и проснуться! Если бы сон… К горлу подкатило, казалось, стошнит, но прошло.
Бабушка что-то спрашивала его, но он молчал. А перед глазами опять и опять все та же картина – бегущий, орущий, мокрый Левка…
Саша накрылся одеялом с головой. Он вспомнил, как бабушка в горькие минуты подходит к книжной полке в углу, где стоит иконка и молится. Защити, помилуй, поддержи… Просит она, как маленькая девочка. Саша подтянул колени к подбородку и беззвучно зашептал. Господи! Защити нашего Левку! Господи, у тебя народа много, найди его! Пожалуйста, Боженька! Пусть хорошо ему будет рядом с тобой! Возьми за руку его! Не отпускай!.. Господи, пожалуйста, не потеряй его…
Саша вспомнил слова его отца: "Ребята, присматривайте за ним". Как же так? Я же там был!.. Рядом стоял!..
Прошло десять дней. Левку похоронили. Саша выздоровел. В куртке он нашел Левкин подарок – спичечный коробок, и удивился: там что-то шуршало. Он знал, Левка любил слушать, как жучки и букашки скребутся. Саша открыл и увидел сушеного майского жука. Подумал: "Вот так же и Левка…" И спрятал коробок подальше.
Саше и хотел, и боялся встретить Левкиного отца. Встретил его случайно у калитки, около любимой Левкиной скамейки.
– Дядя Гриша, мы же любили Левку! – хотел сказать: "Мы не виноваты, – а сказал, – не углядели". Это лужа убила его! Если вы, взрослые, не можете, я сам! Уничтожу ее! Что-нибудь сделаю! – и неожиданно крикнул. – Взорву ее! – и убежал.
Но не пришлось взорвать. В выходные на перекрестке заревел экскаватор. Он вырыл вдоль заборов глубокие канавы, вода стекла и оставила после себя слой грязи. Стали подъезжать самосвалы, но не с песком, который всегда уплывал, а с землей. Собрались ребята и стали считать: "Один… три… шесть… восемь, девять…" Землю разровняли, посеяли траву, канавы с водой прикрыли металлическими решетками.
– Изничтожили! – злорадствовали все, будто отомстили за Левку.
Саша вернулся в школу. На переменке столкнулся в коридоре с Пашкой. Тот прижался к стене и молчал. Он ничего не забыл. Просто ждал. Правильно, если получит по шее. К ним подскочила Оля и встала рядом.
Саша вздохнул:
– Дурак ты, Пашка! Думаешь, я не знаю, что ты тоже жалел Левку? Все мы дураки!
Пашка растерянно кивнул и, стараясь не торопиться, отошел.
Солнце пригревало. Все росло, будто наперегонки. Саша проходил мимо сарая, на тонких прутиках березки появилось что-то розовое. Он подошел ближе. Три бутона! Она собиралась зацвести яблоневыми цветами!
– Свинячья петрушка! – возмущенный, он вбежал в дом. – Тоже мне, "березка"! Я теперь из сада ни одного яблока не съем!
Домашние не спорили, улыбались – "буря в стакане". А Саша встретился вечером с Олей, не удержался и все рассказал. И добавил:
– Теперь каждую весну надо обрывать у нее все цветки! – и брезгливо сморщил нос.
Девочка захихикала в кулачок, а потом что-то прошептала ему на ухо.
В выходной день пришла Оля, позвали брата Мишку. Саша взял лопату и аккуратно выкопал "березку" с большим комом земли. Они отвезли ее на тележке на улицу и посадили около любимой Левкиной скамейки. Она прижилась, зацвела и стала навсегда Левкиной яблоней.
Зоя Донгак
Родилась в 1953 г., в Республике Тува, в многодетной семье. По профессии врач. Автор сборников стихов на русском и тувинском языках: "Сотворение", "Я – дочь ледниковых гор", "Монгольский дневник" и др. Член Союза писателей Тувы, член Союза журналистов России, член Союза писателей России, член Литературного фонда России. В 2012 г. окончила ВЛК при Литературном институте имени А. М. Горького. Ветеран труда. Многодетная мать.
Роды по телефону
(отрывок из повести)
За окнами выла вьюга. Небо исчезло, земля тоже. Вертело и крутило белым и косо, и криво, вдоль и поперек, словно волшебник белой глиной баловался. Вьюга с громом проехала по крыше, потом пропела по трубе, вылетела из нее, прошуршала за окнами. Обычно в такие дни дети в школу не ходили. Из-за сильной вьюги ничего не видно, можно стукнуться о столб, о дом. Помню случай: погиб сын нашего соседа Содуна – Кан-оол, от сильного удара о двигающуюся машину во время пурги.
Наконец-то улучшилось состояние тяжелобольного ребенка с воспалением легких. Мои груди наливались молоком, грудное молоко просачивалось через одежду – пора кормить грудью маленького сына Аяса. Выходя из больницы, еле удержала дверь из-за сильного ветра. Несет меня вьюга, как листок. Снегу – до колена. В глаза мне мело сухим вьюжным снегом. Жизнь моя, какая трудная! Люди сейчас спят, печки натоплены, а я только собралась к своей семье. Маленький черноглазый сын Аяс, наверное, проголодался и плачет.
А свет в нашем селе горел только до двадцати трех часов. Потом лампочки три раза мигали – такой был сигнал, – и свет отключали.
Дальше читать книги приходилось при скудном освещении керосиновой лампы. Иногда, если у поступившего в больницу больного диагноз неясный, то сидела у коптилки до трех или четырех часов утра. В больницу стали поступать дети с менингоккоковой инфекцией. В этот день читала книгу по детским инфекциям до тех пор, пока не начали слипаться отяжелевшие веки. Покормила грудью сына, разделась и легла. Заснула. В сонной мгле всплыли годы учебы в медицинском институте, анатомичка с трупами, отрывки из моего стихотворения:
Нас в ужасных снах хватали
Трупы, челюсти, скелеты,
Снились нам родные дали
и счастливые билеты.Но – постигнута наука,
Сдан экзамен, и взамен
Миновали страх и мука,
Я кричу: "Шыдаар-дыр мен!"
Однако не позже, чем через час, я вдруг проснулась от стука.
– Кто там?
– Это я – санитарка Тана. Акушерка прислала за вами, женщина поступила в роддом. Роды у ней неблагополучные. Дежурная машина уехала по вызову в отдаленную чабанскую стоянку Кара-Белдир. Я пришла пешком.
Сон соскочил мигом. Торопливо, дрожащими пальцами я стала одеваться. Полпервого… Что там такое у этой женщины с неблагополучными родами? Гм… неправильное положение… узкий таз… Или, может быть, еще что-нибудь хуже. Врач акушер-гинеколог и хирург днем улетели в Кызыл на заседание обществ хирургов и гинекологов, так что надеяться не на кого, только на себя. Отослать роженицу ночью в Кызыл немыслимо.
Захватив книги по акушерству, вышли из дома. Вьюга продолжает выть. Вокруг нас – тьма с вертящимся снегом, дом завалило, в трубах выло. Мы идем по глубокому снегу.
– Зоя Шомбуловна, пойдем по моему следу, так легче идти.
Случается, пролезет один какой-нибудь человек по глубокому снегу, и выйдет, что недаром трудился. По его следу пролезет другой с благодарностью, потом третий, четвертый, а там уже узнали о новой тропе, и так, благодаря одному человеку, на всю зиму определилась дорога зимняя.
Но бывает, прошел человек один, и так останется этот след, никто не пройдет больше по нему, и метель так заметет его, что никакого следа не останется.
Такая нам всем доля на земле: и одинаково, бывает, трудимся, а счастье разное.
Пока шли, в памяти у меня невольно всплыла картина операционной в акушерской клинике города Томска, где я училась и получила диплом врача-педиатра: всюду сверкающие краны, приборы, медицинское оборудование при ярко горящих электрических лампах. Ассистент в стерильном халате манипулирует над роженицей, а вокруг него четыре помощника ординатора, врачи-практиканты, толпа студентов-кураторов. Хорошо, светло и безопасно.
Здесь же, в отдаленном от центра горном селе, я – одна единственная за жизнь мучающейся женщины отвечаю. Но, как ей нужно помогать, я не знаю, потому что роды редко видела (и то совершенно нормальные), да сама недавно родила своего сына-первенца Аяса.
В больнице, несмотря на глухой час, было оживление и суета. В приемной горела керосиновая лампа. Из-за двери вдруг донесся и замер слабый жалобный стон. Я быстро разделась. Открыла дверь и вошла в родильное отделение. Выбеленная известью небольшая комната была освещена керосиновой лампой.
На кровати, укрытая одеялом до подбородка, лежала молодая женщина. Лицо ее было искажено болезненной гримасой, а намокшие пряди волос прилипли ко лбу.
Роженица открыла глаза, заломила руки и вновь застонала тяжко.
– Ну, что такое? – спросила я, и сама удивилась своему тону, настолько он был уверен и спокоен.
– Поперечное положение, – быстро ответила акушерка Опей Доржуевна.