- Пришёл за друга заступиться? Мужская солидарность?
- Извини. Як хохлы кажуть, звыняйте, колы що не так.
- Будь ласка! И почему вы себе в голову вбили, что Серёжка подарок?
- А на самом деле?
- Был бы подарок, Верка бы не сбежала.
- Она не от него сбежала. Тут дела творческие.
Лида посмотрела на меня между двумя затяжками.
- Если вы себя не понимаете, где вам баб понять, - сказала и выбросила сигарету в окно.
- Зачем же ты за него пошла?
- Из-за детей. Одной отец нужен был, другому мать.
- Слушай, Лидка, - поразился я, - неужели у вас плохо?
- Да нет. Бывает и хуже, конечно. Но редко.
- В чём же дело?
- Недостойна я такого человека. Слишком все его любят. Правда, в основном со стороны глядя. Вот он про будущее говорил. А в самом ближайшем будущем, когда вы разойдётесь, сядет и будет ждать, пока я тарелки помою. Если не домою, ничего не скажет, сам домоет, а потом сообщит ласково: "Ты, наверно, устала, Лидочка, не успела всё помыть, не беспокойся, милая, я за тебя домыл". Так и скажет - "за тебя". Олег так не говорил.
- Молча мыл?
- Он не мыл. Он просто не совал свой нос на кухню, а если уж совал, то…
- Что?
- Мог и побить тарелки.
- Жалеешь о нём?
- Я его любила.
- Что толку… Нет его больше.
- А если появится? Одолеет себя, захочет дочку увидеть?
И как недавно Игорь, она сказала, не сомневаясь:
- Он не вернётся.
Но, в отличие от Игоря, добавила:
- Думаю, нет его в живых.
Из гостиной донеслась музыка.
- Послушай, - сказала Лида, - хороший романс.
Я прислушался. Пела цыганка.
Мне не под силу дни мучительных страданий,
Пускай разлукою ослабят их года,
Чтоб в ярком золоте моих воспоминаний
Сверкали вы всегда…
- Ты, мать, в упадке духа. Вспоминаешь?
- Я в упадке духа не бываю. Это вы, мужики можете себе такую роскошь позволить. А мне некогда. Работа, дети, теперь вот участок садовый взяла.
- Этого ещё не хватало. Нужен он тебе?
- Детям нужен. Живут среди камня, бензином дышат. Пусть хоть по дереву вырастят.
- Нет, ты положительно в упадке. Может, любовника заведёшь? - спросил я в полушутку.
- Думала, - ответила она серьёзно.
- И что же?
- Любовники не те. Раньше любовник любил, потому его и называли любовником, а теперь приходит только, не зря говорят - ходок. Да и приходит-то когда? В рабочее время. Попросит шефа: "Я, Николай Николаевич, плохо себя чувствую, разрешите в поликлинику отлучиться?" Ну и забежит на часок "в поликлинику". А через час уже с приятелями в коридоре курит и на часы поглядывает, сколько до конца рабочего дня осталось, - отработал…
- Ну и сурова ж ты сегодня!
- Как природа. Не всё же вас солнышком баловать… А если по правде, то в самом деле в миноре. Думаю, лучшее уже позади.
Ни пурпурный рубин, ни аметист лиловый,
Ни наглой белизной сверкающий алмаз
Не подошли бы так к лучистости суровой
Холодных ваших глаз.
Странно человек устроен. Сейчас Лида наверняка вспоминала не того Олега, с кем вела бесплодную борьбу за себя, за него, за дочку. Вспоминала другого, полного сил и чувств. И была права, конечно.
После романса в гостиной заспорили. Сергей пытался поставить "Последний троллейбус", а Коля, будущий членкор, хотел Высоцкого, о котором ещё мало знали.
- Да вы послушайте, ребята! Это замечательный парень. Увидите, он всех затрёт. Вот послушайте о горах.
Как и подобало современному учёному, Коля выбрал себе вид спорта, свободное время проводил в горах и на жителей низин смотрел свысока.
Так оставьте ж ненужные споры,
Всё, что мог, я уже доказал.
Лучше гор могут быть только горы,
На которых ещё не бывал.
Но об этом я от Коли не раз слышал и прошёл через гостиную в поисках Игоря. Однако Игоря не нашёл, зато в полутёмной комнате услыхал любопытный разговор.
Беседовали Иван Михайлович с вокалисткой. То есть не беседовали. Игра, если можно так сказать, шла в одни ворота. Он с решительностью, которая, видимо, и Веру покорила, настаивал, а она уступала, хотя и не без колебаний.
- Послушай, ну что тебе здесь терять? - говорил он на "ты" тоном старого приятеля. - Сколько ты получаешь?
Вокалистка назвала незначительную сумму.
- Вот видишь! Копейки! - обрадовался Иван Михайлович. - А у нас коэффициент, да и часов дадут побольше. У нас специалисты на вес золота. Нам культура вот как нужна!
Он сделал энергичный жест.
- Короче, получать будешь втрое. Живёшь ты тут где?
- Я снимаю комнату.
- У хозяйки? Хорошую? А хозяйка как?
- Ну, как вам сказать…
- Значит, с жильём - дело дрянь. Стоит, понятно, дорого. А у нас сразу квартиру… С удобствами.
- Но у вас очень холодно, - защищалась вокалистка, как умела.
- У нас климат здоровый, - возразил он уверенно.
- Я не привыкла к такому… Я южанка, мерзлячка.
- Южан у нас половина. Своих-то не хватает.
Она засмеялась тихо.
- У вас на всё ответ имеется.
- А как же! И главное. Извиняй, если деликатный вопрос задам. Как у тебя с личной жизнью?
Вокалистка смутилась.
- Что вы имеете?.. Я не замужем.
- Вижу. И парня нет. Иначе почему здесь одна? Верно?
- Ну как вам сказать…
- Да о чём говорить! Я сам одинокий. Понимаешь?
- Не совсем.
Но она понимала, конечно, куда он ведёт настойчиво.
- Что тут непонятного! Я говорю ясно. У тебя жизнь неустроенная, у меня тоже. Понимаешь?
- Вы что же, в некотором смысле предложение делаете?
- Точно. Предложение, - подтвердил он.
- Невероятно! - воскликнула вокалистка. - Вы ведь увидели меня всего два часа назад.
- Не два, а чуть больше, но это дело не меняет. Глаз у меня - алмаз. Человека сразу вижу.
- Говорят, чтобы человека понять, пуд соли съесть нужно.
- Съедим, - заверил Иван Михайлович, - на этот счёт не беспокойся. Зимы у нас длинные. За зиму солений много идёт. Напарник мой прошлый год одних грибков тридцать семь баллонов трёхлитровых накрутил. Насчёт солёного у нас порядок.
Тридцать семь баллонов не могли не произвести впечатления. Вокалистка поняла, что вопрос поставлен ребром.
- Если вы так откровенны, позвольте и мне… Ведь вы не можете меня любить.
На минуту Иван Михайлович ослабил натиск.
- Ну, что я тебе скажу? Вопрос трудный, конечно, потому что я жену очень любил. Но, с другой стороны, жизнь-то вперёд идёт, как хозяин наш тут правильно говорил. Вот и он её любил, а теперь живут хорошо с Лидой, детей растят. И моей дочке мать нужна. Мужчине-то с ребёнком трудно одному, особенно с девочкой.
- Спасибо за откровенность. Я понимаю, что вам нужна жена. Но почему именно я? Разве у вас там совсем нет женщин?
- Женщины у нас есть. Да и тут полно. Но не те мне нужны. Ты же знаешь, какая у Леночки мама была! Потому теперь я ей абы кого взять не могу. Мне женщина культурная нужна, образованная, такая, как ты.
- И всё-таки вы меня совсем не знаете. Вы слишком стремительны. Дайте мне подумать.
- Да какой же я стремительный. Я, если хочешь, для того на материк и приехал. Полгода искал. Всё объехал, а женщины подходящей не встретил. До сегодняшнего дня. А сейчас вижу - это ты. Какой же я стремительный. Наоборот, разборчивый.
- Нет, не могу… Давайте так сделаем. Вы поедете, а я напишу вам.
- Так дело не пойдёт, - отверг Иван Михайлович строго. - Если ты со мной не поедешь, я уже знать буду, что не пришёлся, а ежели приедешь потом, то не от сердца, а по расчёту. Это не дело. Решайся сейчас.
Вокалистка находилась в смятении, но это было не то смятение, когда человек стремится бежать, спастись всеми мерами от неожиданно нагрянувшего, и Иван Михайлович понял это. Он вдруг решительно взял её за руку и вытащил в гостиную.
- Что вы!.. Не нужно!
Но было уже поздно. Не выпуская руки, Иван Михайлович объявил:
- Дорогие собравшиеся товарищи! Позвольте сообщить, что вот эта девушка, - к имени он ещё не привык, а может, и забыл в ту минуту, - жизнь свою решила круто изменить и едет со мной к нам на Север, где будет детвору обучать пению и музыке.
Так, вполне тактично, однако безоговорочно известил Иван Михайлович об этой своеобразной помолвке, и все его поняли и после секундного замешательства захлопали одобрительно.
- Вот как надо! - сказала мне Лида. - А не в "поликлинику"…
Что и говорить, вечер закончился удачно.
…и последняя
Вот и пришло время рассказать о встрече последней. То есть последняя она, разумеется, в повести, а в жизни те, кто жив, не исключено, ещё четверть века проживут. Жизнь ведь и длинной бывает. Но снова скажу то, с чего начал: неповторимое пережили мы в годы прошедшие. Оставшиеся не сулят неожиданностей, ведь всё было - и любовь, и смерть, и успехи, и разочарования.
У Лиды, например, последней неожиданностью стало превращение в бабушку. Преподнесено это известие было решительно и одновременно иронически, как умел это делать Олег в лучшие годы. Недаром Марина была на него похожа. Подвела она однажды маму к зеркалу и сказала:
- Мамуля! Посмотри на себя. Ведь ты совсем молодо выглядишь, правда?
- Предположим, - ответила Лида осторожно.
Хотя она и была польщена, однако по тону дочери заподозрила подвох. Но такого не ожидала…
- Никто не скажет, что ты бабушка.
Единственный раз в жизни Лида растерялась:
- А разве я бабушка?
- Ещё нет, но скоро будешь, - заверила Марина.
Человеку свойственно надеяться…
- Ты шутишь.
- Нет, - ответила Марина и провела рукой по животу, хотя живота ещё не было.
В ошеломлении люди часто говорят слова смешные и нелепые.
- У тебя же нет мужа, - сказала Лида.
- Будет. Наверное… Вообще-то мы собираемся зарегистрироваться, но я ещё не решила.
Тут уж нужно было или взрываться, или капитулировать. Лида молчала и выглядела так, что Марина её пожалела.
- Ну что ты, мамуля! Я думала, ты обрадуешься маленькому.
Нет, Лида совсем не обрадовалась, однако, будучи женщиной разумной, склонилась перед неизбежным, пережив глубокое разочарование. И не только в дочери. Иначе на мой вопрос, заданный в новогодний вечер, когда я застал Лиду в одиночестве раскладывающей пасьянс, она бы не ответила:
- Надоело.
В том смысле, что многое в жизни надоело.
Что поделаешь? Жизнь не кино, не по сценарию ставится, и Лида знает это лучше других. Она, конечно, в себя придёт, надолго не раскиснет. Жить-то нужно, хоть и отодвинули её, не спросив, в третий эшелон. Ничего не попишешь, новый человек на пороге. Правда, бабушки теперь помоложе, чем в наши времена, и я даже слышал выражение - "очаровательная бабушка", но ударение в этом словосочетании всё-таки на втором из слов, на "бабушке".
А вот Марина пока больше "очаровательная", чем "мамочка". Бодрая, весёлая. От мудрости или недомыслия, не знаю. Я на понимание молодёжи не претендую. Подозреваю кое-что, но не больше. Подозреваю, например, что очень уж больших тайн и загадок нету, однако кое-какая разница с нами имеет место, факт. В наше время ждать ребёнка, не зарегистрировавшись, неприличным считалось, скрывали, пока возможно было. А Марина секрета никакого не делает, все её друзья в курсе, обсуждают активно.
В тот вечер я застал Марину в прихожей, уже одетую, с пластинкой под мышкой. В свою компанию спешила. Розовощёкая, улыбчивая.
- Привет, - говорю, - молодому поколению.
Бодро говорю, изображая святое неведение, но перегнул. Она засмеялась и в ответ:
- А я уже два поколения.
Положение глупое, а оно хохочет, мою неловкость видя…
- Неужели я вас шокировала? И вас тоже?.. Ужас!
То есть глуп я ужасно, по её мнению. И в самом деле глуп, найтись не могу.
- Ведь вы всё знаете? Ну, знаете, правда?
- Знаю.
- Почему же делаете вид, что не знаете? Ведь вы наш друг! Вам и папа и мама очень доверяют. И я.
Я разозлился.
- Спасибо тебе за доверие. Не помню только, чтобы ты со мной посоветовалась, когда род человеческий продлить решила.
Марина не возражает, соглашается.
- Точно, не советовалась. Да и о человечестве, если честно, не думала.
- Вот и расхлёбывай.
- Какие вы все… мрачные.
- Не мрачные мы. Ответственность чувствуем, а ты нет.
- Ответственность воспитывать нужно.
- А тебя не воспитывали?
- Почему же? Нотаций выслушала немало. Да ладно вам! Что я могу сделать, если теперь всё иначе?
- Ты уверена?
- Ещё бы! Вам-то детей аисты приносили.
Она же и потешалась!
- А ты своего в капусте нашла?
- Ну не надо! - попросила Марина. - Меня и так дома заели. Не будьте хоть вы брюзгой. Лучше вступитесь за меня перед предками, ладно? Всё хорошо будет, я уверена. Поздравляю вас с наступающим!
И пахнув юностью, чмокнула меня в щёку.
- Пусть всё хорошо будет, Мариночка! - пожелал я искренне.
Для неё этот Новый год был, конечно, особый, но приближался он для всех, время вело свой счёт, с нами не согласовывая, только куранты одним звонче били, а другим поглуше.
Процветал по-прежнему Дима. В литературе укоренился - печатался часто, переводили его и в наших республиках и за рубежом - и в смежные искусства проник, пьесу по его книжке поставили, на телевидении сериал обещали. Короче, достиг человек высот, как всем казалось. И как не показаться, если он на новогодний вечер с настоящей иностранкой явился, да ещё с самого своего любимого континента - с чилийкой.
Звали чилийку Алехандра, и внешностью она этому мужественному имени вполне соотвествовала. Крепкая, с широким тазом и крупными коленками женщина. Лицо, однако, несмотря на индейские черты совсем не загадочное и не непроницаемое, а очень милое, женственное и юное, разом скрашивало некоторую избыточность фигуры. В общем, девушка экзотическая и биографии непростой. Родители её крупными латифундистами были, а она в молодёжном революционном движении участвовала. От Пиночета спаслась по случайности, накануне переворота в Москву, в ГИТИС поступать уехала. Мечтала создать революционный театр и национализировать свою латифундию. Но, понятно, хунта временно помешала.
Теперь Алехандра жила в эмиграции то у нас, то в ГДР, а перед Новым годом в местном нашем театре "Мистерию-буфф" в современной трактовке ставила. Там они с Димой и познакомились. Была чилийка в общении простая, даром что в латифундии выросла, и мы её сразу за свою приняли и, конечно, расспрашивали, как живётся ей, каковы впечатления о нашей стране и когда Пиночета свергнут.
О стране у Алехандры мнение было положительное, а о Пиночете - резко отрицательное, хотя он в своё время к ним в латифундию в гости приезжал и её, совсем маленькую, по черноволосой головке гладил. Но не подкупил.
- Фашист. Ответит перед народом, - пообещала она нам твёрдо.
Так удачно, в полном порядке выглядел наш писатель, и никто бы не заподозрил, что под модным кожаным пиджаком бельгийского пошива и его гложет свой червь, не откройся он мне позже сам, когда выпил и прорвалось сокровенное, что давно, видимо, жаждало выхода.
- Знаешь, старый, - начал Дима, кладя мне руку на плечо, - я сейчас… Ну, как тебе сказать…
- На подъёме? - подсказал я.
- Да нет… То есть если со стороны смотреть - на подъёме. А если сверху - картина другая. Совсем.
- Не понимаю.
- Вот я и хочу объяснить. Поймёшь. Это, в сущности, просто. Как апельсин. Я тебе в двух словах.
- Давай.
- Хвалят меня. Понимаешь?
- Как не понять…
- Но это ничего не значит. Да, есть определённая популярность, вошёл в "обойму", не забывают в перечислении. Приглашают выступать и академики и плотники. Цветы дарят, сувениры, приятные слова говорят. А мне неловко. И прямо тебе скажу: стыдно бывает.
- От скромности?
- Нет. Зачем лицемерить? Я не скромнее других. Просто я знаю, что похвалы эти - инерция. Свет умерших звёзд. Понимаешь, потухла звёздочка, а мы ещё не знаем, для нас она мерцает пока. Но она-то знает, что потухла!
Димка перевёл руку с плеча на лацкан моего не кожаного пиджака и стал его дёргать, помогая трудно рождающемуся признанию. Впрочем, мысль созрела давно, только словами её выговаривать было трудно.
Я содействовал, как мог.
- Ты что сказать хочешь? Считаешь, что исписался?
- Нет. То есть в определённом смысле - да. В пределах жанра. Тут уж точно. Лучше не напишу. Кислорода не хватает. Да и зашоренность чувствую.
- Значит, детектив всё-таки ограничивает? Но ты же сам говорил…
- Помню. Сто раз в выступлениях повторял, и в предисловиях, и на круглых столах: детектив - литература об острейших жизненных моментах, событиях, об испытаниях человека на прочность, а не о погонях.
- А на самом деле?
- Да так и на самом деле. Факт. Но острейшие, понимаешь, не всегда самые глубокие. Сама жизнь не всегда событийна. Ты разве не замечаешь, что событийности всё меньше становится? Внешней, конечно, с выплескивающимися трагедиями. Ни войны, ни мора, ни глада, слава богу. Любовные страсти - и те приутихли. Попробуй найди леди Макбет в Мценском районе! Да она давно потребкооперацию возглавляет. И интересуется ею ОБХСС, а не уголовный розыск! Но это на поверхности. Просто поток жизни сегодня не водопадами бушует, а в заводь вошёл и нужно понять его затаившуюся суть, где водовороты души и марракотовы бездны под гладью укрылись, а то и под тиной… Короче, не девятый вал писать хочется, а тот вечный покой, в котором покоя нет…
- Бытовая проза?
Димка бросил лацкан и махнул рукой.
- Не люблю ярлыков. Особенно литературных. Сегодня производственный роман подавай, завтра деревенщики в чести, потом быт в моде. Вот и подстригайся по моде. А я парикмахерских не выношу. Ведь обязательно приодеколонят, как редакторы… Всегда два-три запаха в наборе.
Нет, я своё хочу. Помнишь мою повесть первую? Я её недавно из стола вытащил. Конечно, рукопись не вино, оттого что пятнадцать лет выдерживалась, лучше не стала. Зато я за это время кое-чему научился… В общем, хочу переписать её, а если честно - уже переписал и отдал в журнал. И представь себе, взяли!
Он сказал главное, вздохнул облегчённо и признался доверительно.
- Теперь боюсь.
Мне показалось, что я его понял.
- С проторённой дороги сходить страшно? Действительно! Тут у тебя успех, авторитет, а ты в новое качество, почти в новички. Найдётся осёл, лягнёт радостно - был, мол, ведущий приключенец, любимец читающей публики, а подался куда, зачем? Да и тиражи детективные вряд ли получишь.
Понял я, однако, не всё.
- Это верно, но не это страшно. Страшно, если осёл прав окажется, если не получится.
- Да у самого-то тебя от повести какое сейчас впечатление?