Послание Смирнящеву
Спрячь указующую руку!
Беззубым отдых дай устам.
Вершины нонешней науки
Сияют, но отнюдь не там.
О, перестань твердить упрямо
Одну и ту же дребедень!
Вверх не ведет пустая яма,
Нельзя догнать ушедший день.
Нас не сверли так гневно взглядом,
Приход-уход не сторожи!
Ведь нам не память внуков надо,
А лишь бы чуть терпимей жить.
Плюнь на науку. Кинься рьяно
Винные пробки открывать!
И как обычно, в стельку пьяный
Спокойно блюй себе в кровать!
Мои размышления
И потому не Бога, а Дьявола зову я на помощь. В чем помогать мне? Хотя бы в том, чтобы убить. Нет, не убогую старушку-ростовщицу. Это была идея прошлого века. В наш век надо брать выше: убить, допустим, Генсека или Шефа КГБ. Какая разница, скажете вы? С точки зрения пользы обществу Генсек ничем не превосходит старушку-ростовщицу. Верно. Зато с точки зрения зла он превосходит ее неизмеримо. Но убийство Генсека не принесет обществу добра больше, чем убийство старушки, скажете вы? Тоже верно. Более того, убив Генсека, я не уменьшу зла в обществе. Но убийство старушки есть просто убийство с целью ограбления, а убийство Генсека - историческое событие и геройство. Так, значит, тщеславие, скажете вы? На сей раз вы ошибаетесь. Тщеславие, возможно, тут есть. Но оно тут есть лишь нечто производное или средство. А главное тут в том, что, убивая старушку, ты теряешь свое личностное начало, а убивая Генсека, ты становишься личностью. Я имею в виду вовсе не известность и место в истории, то есть в памяти человечества. Тут речь идет о самозащите твоего "я". В лице Генсека ты убиваешь самою идею растворения твоего "я" в безликой вонючей луже дерьма, именуемой "мы", постоянную угрозу покушения на твое "я". Может быть, я не очень точно и определенно выразился, но суть дела запрятана где-то в этом районе.
Откровение
Я прожил довольно долгую жизнь, Он говорит. Я много размышлял и обрел некоторую ясность в понимании многих вещей. Но мое понимание, оказывается, тут совсем никому не нужно. Люди не заинтересованы в ясности. Они предпочитают запутанность, мутность, неопределенность. Так что результаты моих раздумий пропадут вместе со мной. Мне их некому передать. Если хочешь, я мог бы тебе кое-что оставить. А зачем мне твоя мудрость, говорю я, если мне свою некуда девать. Тебе директор, кажется, какое-то предложение сделал, говорит Он. Ты мог бы мои познания использовать для него. В конце концов, какое имеет значение, кто автор тех или иных идей?! Ничего не выйдет, говорю я. Руководитель группы, которая будет писать книгу директора, не пропустит не то что твою, но даже мою жалкую премудрость. Ему же нужно на уровне классике писать. А что это за уровень, ты сам знаешь. Уровень, конечно, даже для своего времени был примитивен, говорит Он. Но может быть, сумеешь протащить кое-что? Нет, говорю я. Об этом и думать не стоит. Чушь какую-нибудь протащить можно. Но умные вещи они замечают сразу. На умности у них партийное чутье. Понять не поймут, но сразу почуют. Жаль, говорит Он. Знаешь, я готов написат толстую книгу и отдать авторство кому угодно, лишь бы "автор" напечатал ее в том виде, как я ее сделаю. Ты идеалист, говорю я. Авторство Они охотно присваивают. Но Они как-то ухитряются все, воруемое у других, приводить к виду, адекватному им самим. Но если уж ты так хочешь высказаться, говори. Я постараюсь слушать. Но если усну со скуки, не обижайся. Привычка. Я половину лекций в университете проспал.
Реформатор
- Я тебе сейчас изображу социальную структуру нашего общества, - говорит Реформатор. - И ты поймешь, почему тут всякое оппозиционное движение обречено на провал. Я тебе изображу крайне упрощенную смеху. Реальность куд сложнее. Смотри! Наше общество можно разделить на три слоя - высший, средний, низший. Высший слой - всякого рода номенклатура - центральная, республиканская, областная, районная. Это - чины партийного и государственного аппарата, руководители всякого рода союзов и обществ, а также непосредственное их окружение. Средний слой - средняя и мелкая интеллигенция и служилый люд. Низший слой - рабочие и крестьяне, всякая подсобная и исполнительская мелкота из сферы обслуживания и т.д. Каждые слой, в свою очередь, можно разделить по крайней мере на три подслоя. В численном выражении: высший слой - тридцать миллионов (с семьями), средний - семьдесят, низший - сто пятьдесят. Тридцать миллионов - это целое государство в государстве. Они могут своими внутренними силами воспроизводиться, допуская лишь ничтожное пополнение из других слоев. В материальном отношении картина тут довольно пестрая. Например, высший подслой низшего слоя более обеспечен, чем средний и низший подслой среднего слоя и даже чем низший подслой высшего слоя. В каждом слое можно выделить часть, обладающую привилегиями совсем в другом разрезе. Например, мастера и рабочие - ударники низшего слоя, учителя привилегированных школ, портные из ателье для высших слоев, рабочие из обслуживающего верхи персонала и т.п. В этом разрезе примерно шестьдесят миллионов человек живут у нас прилично, половина из них - хорошо, а половина половины - превосходно. Можно, далее, рассматривать структуру общества с точки зрения легкости труда, свободного времени и т.п. И опять-таки установить свои численные отношения. В результате общество оказывается скрепленным удобствами жизни для той или иной части населения в самых различных планах. Так что даже не принимая во внимание органы подавления и надзора, можно обнаружить совершенно очевидную незаинтересованность всех слоев общества в постоянной, широкой и преемственной оппозиции. Что остается? Только одно: реформы!
- Но в таком случае и реформы безнадежны, - говорю я. - Если у нас такая жесткая структура, то всякие улучшения будут угрожать ее существованию.
- А разве реформа обязательно улучшение? И вообще, что значит улучшение или ухудшение? Например, если отменить специальные закрытые распределители для номенклатуры, улучшение это будет или ухудшение? С точки зрения низов - вроде бы улучшение. Но номенклатура свое возьмет другими, нелегальными средствами, и будет еще хуже.
- Так зачем же тогда реформы?
- Как зачем?! Что-то надо же делать! Мощь государства. Престиж. Оборона. Западу нос утереть надо. Экономия. Ты меня удивляешь! Задача реформ - сделать явными все наши отношения, легализовать, упростить, исключить ненужное, сократить непроизводительные траты и т.п. Вот я подсчитал, сколько людей можно высвободить и направить в отдаленные районы страны, на Великие Стройки Коммунизма, если...
Послание соседу
Угомонись, молю, Сосед!
Не я виновник твоих бед.
Раскинь мозгами, разве я причина,
Что пусто в продуктовых магазинах?
И разве я виновен в том, а не верхушка,
Что ты с семьей ютишься в тесной комнатушке?
Иль по моей вине, работая вдвоем с женой,
Не можешь жизнь устроить дочери одной?
Из-за меня не можешь получить толковое леченье
Из-за меня ни отдыха веселого, ни развлеченья?
А кто тебе навязывает с тайным постоянством
Веселие Руси - безудержное пьянство?
За что же в случае таком
Меня ты кроешь матюком?
Логик
Скоро художественной литературе конец, говорит Логик, Это почему же, возмущаюсь я. Очень просто, говорит он. Теперь с помощью вычислительных машин можно высчитать все комбинаторные возможности человеческой психологии и общественных ситуаций с конечным числом участников, а значит - все возможные сюжеты, монологи, диалоги, характеры и прочие элементы творчества. Между прочим, их не так уж много. Не случайно же писатели постоянно повторяются, воруют у собратьев по перу и предшественников. Вариации, конечно, есть. Но они касаются второстепенных пустяков (имена, цвет глаз, возрас рост, национальность, профессия), а не сути дела. Если бы я занимался литературоведением, я и без машин вычислил бы все типы литературных героев и ситуаций с ними. Советую тебе заняться этим делом. Бесполезно, говорю я. Во-первых, не поймут. Во-вторых, мутный литературный поток этим не остановишь. А зачем его останавливать, говорит он. Если хочешь, чтобы его не было, игнорируй его. Не поймут - это хорошо, ибо, если поймут, литературный поток будет во сто крат сильнее и мутнее. Тогда любая бездарь будет сочинять лучше гениев. Я тебе советую заняться этим делом совсем для других целей. Вычислив все логически возможные варианты, ты убедишься в том, что среди них нет твоего. Почему? Да потому, что он логически невозможен. А что отсюда следует? То, что тебя нет, говорю я. И он немедленно умолкает и испаряется.
Ответ соседа
Закон есть жизненный такой,
Младенцам даже это ясно:
Срываем зло на тех, кто под рукой
И бить которых безопасно.
Зла лично на тебя я не держу.
Пошли, на пару поллитровку вдарим!
Меня ты уважаешь, я тебя спрошу,
А хочешь, я влеплю тебе по харе?!
Академик Петин задумал новую книгу
Академик Петин - фигура в нашей философии легендарная и символическая. Не имея даже среднего образования, он в свое время попал в Институт красной профессуры (ИКП), выдвинулся там как один из активнейших сталинистов, стал академиком, занимал при Сталине крупные посты. После смерти Сталина некоторое время казалось, что его привлекут к ответу за плагиат и за доносы, но он ловко выкрутился и удержался, правда, на постах на две-три ступени пониже (редактором журнала, председателем общества). Затем снова поднялся на ступень повыше - стал директором института. О безграмотности Петина до сих пор ходят анекдоты. Например, ему приписывают изречение, что Гегель одной ногой стоял в прошлом, а другой приветствовал будущее. Всем известно, что Петин не способен сам написать ни одной страницы. А между тем он печатал книгу за книгой. И книги не хуже других. Теперь он задумал эпохальный труд объемом пятьдесят авторских листов - обобщение достижений естествознания на современном уровне, новую "Диалектику природы". В философских кругах все, от мала до велика, смеются над этой претензией Петина. Один только Учитель сказал, что не видит в претензии Петина ничего особенного, ибо "Диалектика природы" Энгельса - бред сивой кобылы, и создать нечто подобное на базе современного естествознания - под силу только такому дегенерату, как Петин. Но его никто не понял.
Петин несколько раз намекал мне, что он не против мое участия в подготовке его книги в качестве "научно-технического" сотрудника, но с последующей перспективой. Я делал вид, что не понимаю его намеков. Теперь же Трус на заседании сектора прямо заявил: нам надо одного младшего сотрудника выделить в распоряжение директора. Все поглядели в мою сторону. Смирнящев предложил мою кандидатуру, сказав кучу лестных слов в мой адрес. И судьба моя была решена. Заведовать директорской спецгруппой назначили Барабанова. Барабанов сказал мне, что нам предстоит серьезная задача, и я должен отнестись к ней с полной серьезностью. И поручил мне логический аспект будущей книги Петина.
Бунт "Я"
Сегодня мои "Я" взбунтовались: довольно, заорали они хором, болтаться нам на вторых, третьих, десятых, двадцатых и далее ролях! Хотим играть первую скрипку!!
- Отныне я буду Железным Феликсом, - сказало Второе "Я".
- А я Генсеком, - пропищало Седьмое "Я".
- Я Сталиным, - прохрипело Пятнадцатое "Я".
- А я Лениным, - завопило Пятидесятое "Я".
- А я Марксом...
- Я...
- Я...
- Я буду Берием, - проскрежетало "Я" с шестизначны номером.
- Хватит с нас одного Железного Феликса, - запротестовал Ленин. - Они вдвоем тут такого натворят! Всю квартиру трупами завалят!
- Не Берием, а Берией, - поправил кто-то.
- Бериею.
- Болваны, - сказал спокойно Сталин. - Грузинские фамилии не склоняются. Вот, например, Джугашвили.
- Я встретил (кого?) Джугашвили.
- Я дал по морде (кому?) Джугашвили.
- Я хочу быть (кем?) Джугашвили.
Так и с Берией... Тьфу, с Берия. Но в принципе без Берии... Тьфу, без Берия никак нельзя. А Железного Феликса мы уберем.
- Я сам тебя уберу, - сказал Железный Феликс. - Или отправлю на Черемушкинский рынок лавровым листом спекулировать.
- Теперь время не то, - захныкал Сталин. - Я же хочу в соответствии с историей.
- Тихо! - крикнул я. - А я кем буду?
- Пролетариатом, - сказал Железный Феликс.
- Нет теперь пролетариата, - сказал Маркс. - Был, да весь вышел. И диктатуры пролетариата, увы, тоже нет. И не будет.
- Пусть будет трудовым крестьянством, - сказал Ленин.
- Я всегда знал, что ты - кретин, хотя и уверял всех, что являюсь твоим учеником, - сказал Сталин. - О каком трудовом крестьянстве ты толкуешь? Когда ты был последний раз в деревне? А я только что оттуда. Рассказать - обсмеетесь, братцы. Колхозники, конечно, в колхозе не работают. Копаются на своих участках и промышляют, кто как может. И не получают в колхозе, конечно, ничего, то есть ни ... . Но им на это и наплевать. Они живут себе. Живность разводят. Самогонку гонят. Хлеба нигде нет, а моей хозяйке какой-то забулдыга привез на машине целый ворох зерна. Часть - на самогон, часть - скотине. И представьте себе, строятся! Где берут строительные материалы? А там же, где зерно. Там километрах в двадцати какая-то Великая Стройка Коммунизма идет. Так машины со стройматериалами сначала едут "налево", по деревням, а лишь то, что останется, везут на стройку. И пьянство жуткое идет!
- Значит, пусть будет трудовой интеллигенцией, - сказал Железный Феликс, - прослойкой, так сказать.
- Не хочу быть прослойкой, - возразил я. - Между кем и кем прослаиваться? Гоните что-либо более актуальное.
- Чего мудрить, - сказал Маркс. - Пусть будет трудящимся. Или просто народом. Мы же кем-то руководить должны! Кем? Естественно, народом.
- Всем прогрессивным человечеством!
- Ну, на это у тебя кишка тонка! Пусть будет простым народом.
- И ты согласился? - спросил Он. - Ну и дурак! Они тебя теперь изнасилуют, расстреляют, посадят, сошлют, уморят голодом. И еще благодарить заставят. Я этих подонков знаю!
- Ты же сам призывал меня к мудрости, - сказал я. - Пусть потешатся. Все равно от этой мрази скоро останется лишь неприятное воспоминание.
- А ты не думаешь, что они сначала уничтожат всех, кто способен иметь неприятные воспоминания?
Послание Зайцеву
Что трус из принципа ты,
каждому известно.
И в том признание твое,
бесспорно, честно.
Но будет нам
и вовсе хорошо,
Когда к штанам своим
пришьешь ночной горшок.
Восток и Запад
- Критики нашего общества, - говорит Западник, - не понимают одной тривиальной с точки зрения методологии науки вещи, а именно - того, что суть общества проявляется прежде всего в том, что считается в нем нормальным, обычным, принятым, допустимым. И лишь затем, во вторую очередь, суть общества проявляется в крайностях, в из ряда вон выходящих случаях, в отклонениях от нормы. Причем эти отклонения должны быть поняты как отклонения от некоей нормы, то есть в интересах понимания этой нормы, а также с точки зрения реакции на них общества, то есть опять-таки с точки зрения нормы. Вот и надо начинать сравнение с того, что здесь и там считается нормой. Возьмем, к примеру, гражданские свободы...
- Возьмем, - говорит Восточник. - Ты думаешь, на Западе нет запретов? Есть! Представь себе, наш диссидент эмигрировал на Запад, допустим - в Испанию. Хотя, честно говоря, его туда не пустят, там теперь очень любят нашу страну и диссидентам не верят. Но допустим, он туда приехал. Причем с собственным быком. Быка ему агенты ЦРУ по блату в "Березке" купили. Приехал диссидент в Мадрид и потребовал, чтобы ему дали возможность заколоть быка на глазах у ошалевшей Испании. Как ты думаешь, позволят ему это или нет? То-то! А ты говоришь - свобода!
Ответ Зайцева
Горшок - оно вполне гигиенично,
Но класть в штаны,
установил я лично,
Для нас, интеллигентов,
во сто раз сподручней.
И вне сомненья,
во сто крат научней.
Горшок - где с ним пристроишься
в житейской тесноте?
К тому ж - амбре не то
и ощущения не те.
Высокая честь
Меня попросили зайти в партбюро. Секретарь, улыбаясь от уха до уха, встал мне навстречу, пожал руку, предложил сесть. Вам, сказал он мягким и добрым голосом, выпала большая честь. Институту предоставили три места для вступления в кандидаты в члены партии. Мы посоветовались и решили одно место предоставить вам. Так что будем вас готовить... Вы должны понять... Вы должны проникнуться... Вы должны принять... Вы должны... Вы... Целый час он ворковал, что я должен. А я сидел как обосра...й. Вступать в партию мне ужасно не хотелось. Но и отказ в таком случае, когда за тебя уже решили, что ты достоин, был равносилен безнадежному падению. А опускаться ниже того жалкого уровня, на каком я пребывал, мне тоже не хотелось. Странно, думал я, пока Секретарь ворковал мои обязанности, с одной стороны, меня удостаивают чести быть предназначенным для... а с другой стороны - ставят под неусыпный надзор СГУ. С одной стороны, меня поносят как нерадивого сотрудника в секторе, а с другой - этот же сектор выделяет в директорскую группу как образцового сотрудника. Очевидно, моя причастность к директорскому труду начинает давать о себе знать, и первым вознаграждением за это (аванс?) является честь быть допущенным в ряды и т.п. И что мне оставалось делать? Кивать, когда в секретарской речи звучали вопросы или восклицания. Сейчас условия приема в партию очень строгие, сказал Секретарь. Так что советую припомнить историю КПСС. Конечно, газеты надо регулярно читать. Но вы, конечно, это делаете. Вы же руководитель пропагандистского кружка!
Когда я вышел из партбюро, в коридоре наткнулся на Тваржинскую. Она поймала мою руку, с чувством пожала ее, сказала, что она поздравляет меня, что рада за меня, что я достоин, только несколько флегматичен, но что это пройдет, что побольше боевитости... Покинув институт, я напился до бесчувствия. Ну что, брат, сказал мне Он, когда я осознал себя лежащим на кровати дома, - влип? Да, дела!.. Надо как-то изловчиться и уклониться, иначе тебе капут.