Лестер на пути в бар, где его встретят старые дружки; они возьмут его под свою опеку и будут возить за собой повсюду, как живой талисман, думая, что он миллионер, веря всему, что он болтает про звезд поп-музыки и знаменитых спортсменов. Гарри, спешащий к Эйлин - сестре Лестера, серьезной девице, которая успешно "взяла себя в руки", вырвалась из-под материнского влияния и уехала в Лондон, окончила педагогический колледж и теперь читает лекции по экономике и даже состоит в списках кандидатов лейбористской партии. Этот вечер она собирается провести с Гарри, которого предпочитает всем прочим знакомым мужчинам, хотя в политике он просто дитя. Джозеф погружен в серьезную партию домино. Бетти с Джоном, сидя у телевизора, провожают старый год - перед ними проходят вереницей таланты всех континентов; у мальчика горят щеки - уж не жар ли, с опаской думает Бетти, - но хоть стал повеселее: сидит в пижаме и ковбойских сапогах, с бутылкой шипучки и пакетиком хрустящего картофеля, сжимая в объятиях своего дешевого кита. Человек, имя которого он унаследовал, старый Джон, крепко спит у затухающего камина, неуклюже уперев отказавшие ноги в каминную решетку. Неужели и он искренне, пусть с неохотой, верит, что с этой, именно с этой календарной ночи, когда, как принято считать, один год приходит на смену другому, можно ждать для себя каких-то перемен? А обычай принимать решения на пороге нового года - не мольба ли это о свободе выбора? В середине унылой зимы, когда запасы начинают истощаться, земля бесплодна, природа затаилась, когда все, казалось бы, направлено против человека, вот тут-то ему и нужно встать во весь рост и заявить: "Нет, я сделаю это, сделаю то, сделаю, хоть жизни, по-видимому, нет до меня дела". Или все эти решения не что иное, как пригоршня пыли, брошенная в лицо судьбы?
- Ты о чем задумалась? - Опять нарушить молчание пришлось Дугласу. Мэри неотрывно смотрела в огонь, лицо ее было почти скрыто волосами.
- О нас, - вяло ответила она немного погодя.
- И что же насчет нас?
- Вот именно. Что же насчет нас?
- Тебе не кажется, что, выйдя на уимблдонский корт, мы, вместо того чтобы играть по-настоящему, перекидываемся свечками?
- Налить тебе кофе?
- Выпей еще виски.
- Давай! - Она протянула ему свой стакан. Он ждал. Она поняла и, повернувшись, посмотрела ему в глаза. Выражение лица у нее было такое обиженное, такое несчастное, что ему захотелось взять ее на руки и приласкать; но для этого их ссора зашла слишком далеко. - О чем же ты думал, будучи сам по себе? - спросила она.
- О том, о сем. - Он плеснул ей изрядную порцию. Что-что, а пить она умела.
- А точнее?
- Ну, например, о деньгах, - легко солгал он. Намерение написать повесть об Элане Джексоне нужно хранить в тайне, чтобы образ друга не померк в его воображении. Он отпил своего виски - увезенное за шесть тысяч миль, проделавшее шесть тысяч миль обратно, на вкус оно нисколько не изменилось, все так же дурманило. - Я и сам не понимаю, почему этот вопрос так меня беспокоит. Я никогда не сидел без денег, на мои нужды их всегда хватало. Это все внештатная работа. Меня на этот счет не раз предупреждали. Так какого черта я сейчас вдруг ударился в такую панику из-за этого?
- То есть ты пошел в горы подумать о деньгах. - Издевательский тон, которым она говорила о том, что его не могло не беспокоить, - о заработке, показался ему весьма обидным, но этого она как-то не заметила. - Я не верю, что ты думал об этом. Ты не умеешь врать, Дуглас.
- С какой стати стану я врать?
- А с такой, что ты хочешь скрыть свои истинные мысли; в результате все, что ты говоришь мне, - неправда.
- Тебе самое место в Скотленд-ярде.
- Жизнь с человеком, который постоянно грешит против нравственности, превращает тебя в полицейского.
- Не остроумно!
- Ты все еще где-то витаешь. - Мэри закурила новую сигарету. - Ты все еще на самолете, или в Лос-Анджелесе, или в Лондоне… ты где-то отсутствуешь последние час или два… говоришь только потому, что не можешь выносить молчания.
- А кто может?
- Кто она?
- Кто?
- Да ну тебя. - Мэри удалось взять себя в руки, и она повернулась к мужу уже спокойно. - Нам надо определить прожиточный минимум и оттуда танцевать.
- Какая такая она? О ком ты? - Он помолчал. - Ну ладно.
- Где ты хочешь жить - в Лондоне или в деревне? - начала она.
- С одной стороны, - он изобразил пантомиму "Скрипач на коньке крыши", - столичные доходы и расходы, с другой - деревенское прозябание и наоборот; с одной стороны, город и безалаберная жизнь, с другой - деревня и скучная аккуратность, ну и наоборот; городской блеск, деревенская пустота, неясная тоска и апатия. - Он отметил скуку на ее лице и осекся. - А впрочем, другой стороны нет. Все одно и то же.
- Ты действительно так думаешь?
- У нас есть близкие друзья в Лондоне, и у меня есть старые друзья здесь. Но ты любишь этот коттедж, пожалуй, даже больше, чем я; меня, вероятно, смущает перспектива оказаться оторванным от столичных связей, от заказов, которые там постоянно подворачиваются…
- Боишься, что у тебя высвободится на писание сколько хочешь времени?
- Удар ниже пояса.
- Сколько нам нужно на жизнь, как минимум?
- Ну… Коттедж, во всяком случае, придется продать. - Дуглас испытал облегчение оттого, что нашелся подходящий момент и он смог сделать это сообщение. Обдумывал он эту возможность уже несколько недель. Она приняла новость спокойно. - В банке мы взяли семь тысяч пятьсот фунтов и должны выплачивать по сто фунтов в месяц плюс четырнадцать процентов - многовато. Придется продавать, надеюсь, что цены держатся прежние и мы вернем свои деньги.
- Понятно. - Она помолчала. - Значит, этот вопрос решен. - Она очень любила их коттедж. Детство, проведенное в скитаниях, породило у нее страстное желание пустить где-то корни, и здесь было ее место в Англии.
- В общем, да. Разве только ты сможешь переменить работу и найти равноценное место здёсь - что маловероятно, при нынешнем положении дел в сфере образования, а я со своей стороны смогу получить какой-нибудь аванс и, может быть - может быть, - договориться с каким-нибудь журналом, что они будут регулярно предоставлять мне место для критических статей. Это дало бы нам возможность сводить концы с концами - только и это маловероятно, так как издательства и газеты балансируют на грани разорения. В общем, мы не можем содержать по развалюхе в разных концах страны.
Когда, чтобы отремонтировать коттедж, они обратились в муниципалитет за ссудой, им было сказано, что он относится к категории зданий, "непригодных для жилья". Дом в Лондоне, где им принадлежала квартира, находился в глухой, неприглядной улочке, которая, по мнению матери Дугласа, была самой настоящей трущобой; родители же Мэри уверяли, что там "очень мило".
- Ладно, - сказала она. - Лондон так Лондон. - Она взяла карандаш. - Давай я буду записывать.
- Проценты по закладной и страховка - скажем, семьдесят пять, или нет, приблизительно восемьдесят фунтов в месяц: скажем, тысяча годовых.
- Так.
- Муниципальный налог - триста фунтов, электричество - сколько? - двести пятьдесят; газовое отопление - двести пятьдесят; телефон - безумие какое-то! - триста; содержание машины - предположим, пятьсот пятьдесят. Еда?
- Клади тысячу. Я включаю сюда незначительные домашние починки.
- Что еще? Да, я собираюсь реализовать все эти мелкие страховые полисы шестидесятых годов - это даст около четырех тысяч, - чтобы немного уменьшить задолженность банку. А сам застрахуюсь на случай скоропостижной смерти - вы с Джоном получите крупную сумму, если я вдруг возьму и скоропостижно умру. Значит, еще двести пятьдесят. Пенсионное обеспечение. Тут я хотел бы платить семьсот пятьдесят, конечно при условии, что это окажется возможным. Если не считать страха утонуть в болоте, то больше всего меня пугает необеспеченная старость. Что еще? Напитки, твое курево, одежда, книги, светская жизнь - в общей сложности фунтов пятьсот. Двести пятьдесят за ведение моих дел. Что получается? Накинь десять процентов на всякого рода непредвиденные обстоятельства.
Он мог и не спрашивать. В течение нескольких последних месяцев он не раз все это считал и пересчитывал. И планов у него было несколько. Тот, который они только что обсуждали, именовался "Пленка в стадии монтажа", вариант I, и предполагал продажу коттеджа. Вариант II предполагал продажу лондонской недвижимости и переезд на другую квартиру, поменьше. Вариант III, предполагавший мирное продолжение их брака, включал в себя продажу лондонской квартиры, переезд в коттедж и необходимость потуже затянуть пояса. Вариант IV предполагал, что он продаст все, что имеет, снимет лачугу в горах и будет жить там какое-то время, как Робинзон Крузо. Пока что ни один из этих четырех вариантов не был полностью отклонен. Имелся и еще один: "Пленка забракованная" - переход на совершенно новые рельсы. И заключался он в том, чтобы исчезнуть, оставив Мэри в покое и не с пустыми руками.
- Пять тысяч плюс десять процентов будет пять тысяч пятьсот.
Дуглас невольно присвистнул, хотя и знал отлично эту сумму.
- Уму непостижимо! Скажем, на круг шесть тысяч. Плюс что-то про запас, чтобы было из чего платить налоги. И это на жизнь для нас двоих и одного ребенка в условиях, которые мелкому буржуа викторианских дней показались бы нищенскими. С другой стороны, взглянув на нас, мой дед сказал бы, что мы живем по-царски: с центральным отоплением, хорошо питаемся, путешествуем, сигареты, вино и прочая. Подумать только, на своей первой работе он получал пятнадцать фунтов в квартал. При таких доходах ему понадобилось бы около ста лет, чтобы заработать то, что нам нужно в год как минимум.
- А как ты собираешься заработать свой прожиточный минимум, если я брошу преподавать?
- А зачем тебе бросать?
- Я хочу еще ребенка.
- Давай не будем… - Он замолчал. - Извини меня. Но… не надо сейчас, Мэри, когда мы оба пытаемся собраться с силами, чтобы веселиться всю ночь напролет в компании полузнакомых старых полудрузей, - это слишком тяжело.
Она смирилась с его решением ехать в Тэрстон. Спорить, очевидно, было совершенно бесполезно.
- Я просто считаю, ты должен знать, что я прекращаю принимать противозачаточные средства.
- О, черт!
Мэри улыбнулась. Дружеской, открытой улыбкой. Она сказала все, что хотела сказать.
Дугласу в ее улыбке почудился сарказм.
- Почему ты всегда стараешься дать мне почувствовать, что я дрянь? - спросил он.
- А может, ты и правда дрянь, - хихикнула она.
- Ладно, пусть так.
- Опять ты за свои фокусы!
- Будешь ты довольна, если я постепенно стану импотентом, куплю вересковую трубку, буду ходить на длинные прогулки с рюкзаком за плечами и участвовать в конкурсах "Нью стейтсмена"?
- И опять фокусы. - Она снова рассмеялась.
- Она рассмеялась! - Он помолчал. Он знал, что именно ей смешно, но предпочитал делать вид, что нарочно рассмешил ее. - Прошу заметить - всех замечающих - она рассмеялась!
- Мне вовсе не до смеха, - вдруг сказала она. - Я хочу еще ребенка.
Она встала и потянулась всем телом; смутное воспоминание, оставшееся от сегодняшнего утра, шевельнулось у него в памяти, но ухватить его он не смог. Он наблюдал за ней с удовольствием.
- От меня? - спросил он, сам удивившись своему вопросу. И что это ему пришло в голову спрашивать?
- Да. - Она немного выждала, прежде чем повторить ровным голосом. - Да. Даже после всего, что было, я хотела бы, чтоб он был наш… если мы сохраним семью.
- А не от меня, тогда от кого-то другого?
- Да, Дуглас, если ты меня на это толкнешь.
- Имеешь кого-нибудь на примете? - У него пересохло в горле, и в желудке ощутилась пустота.
Она молчала довольно долго, тем подготовив его к ответу; ее молчание послужило предохранительной прививкой - против слишком бурной реакции.
- Да, Дуглас. - Она сказала это серьезным тоном, она теперь стояла, глядя сверху вниз, как он сидит, развалившись в кресле. Лицо ее было бледно и серьезно, немного жалостливое, как у мадонны на витраже в церкви, куда он ходил в детстве. Это сходство часто приходило ему на ум, особенно - о святотатство! - когда она лежала обнаженная, разбросавшись на постели в тусклом свете, рассветном или сумеречном, после любви: белая-белая кожа, рассыпавшиеся рыжие волосы и это выражение молитвенной жалости.
- Понятно, - сказал он отрывисто; надо было поскорее кончать с этим. - Мне знаком счастливый донор?
- На этот вопрос я не отвечу.
- Включая таким образом всех наших знакомых в список подозреваемых лиц? Остроумный ход, инспектор!
- На любой другой вопрос я отвечу.
- Ну так как? - Он не станет спрашивать ее, была ли она "неверна", "предала" ли его. К чести его надо сказать, произнести эти фразы ему не позволило бы сознание их лицемерности. Но он жаждал знать.
- Нет, этого не было. Он хотел, даже очень. Я тоже, может, не меньше. Было так приятно сознавать, что для разнообразия тебя любят и хотят, что для разнообразия между вами нет недоверия и горечи.
- За чем же тогда дело стало? - Дуглас надеялся, что в голосе его было только любопытство; он изо всех сил сдерживал готовую прорваться панику.
- Неужели ты не понимаешь?
- Я хочу услышать от тебя.
- Уверение? Снова? После всего?
Ее презрение больно обожгло его. Это было несправедливо.
- Я никогда не изменила бы тебе, пока наш брак остается в силе. Просто не могла бы.
- За это спасибо, - сказал он. Его самого поразило чувство облегчения, испытанное им. - Я это серьезно. Спасибо тебе.
- Хотя почему мне не подходит мерка, которая подходит тебе, - не знаю.
- Зачем ты это говоришь?
- Ты хочешь сказать, что у меня нет достаточных доказательств?
- Может быть…
- У тебя же был роман. Ты сам признался в этом. - Она покраснела при воспоминании. - Я ведь любила тебя. А когда кого-то любишь, его измену чувствуешь сразу. Без малейшего сомнения. Я должна была выбрать одно из двух: или мириться с тем, что ты ведешь "беспутную" жизнь, - что достаточно унизительно и банально, или же вообразить, что я сошла с ума и теперь совсем не та, какой представлялась себе раньше. Я могла найти этому одно-единственное объяснение, которое больно ранило меня, зато я оставалась в своем уме; были и другие - предлагаемые тобой, твое вечное вранье - объяснения, так сказать, щадящие, беда только, что у меня каждый раз появлялось чувство, что я схожу с ума. Я не буду тебя этим терзать.
Не дождавшись ответа, она вынула из кармана клочок бумаги, который вручила ему американка в самолете. Он посмотрел на него и перевел на нее вопросительный взгляд.
- Пока ты спал в машине по пути сюда, я остановилась у бензоколонки, - сказала она. - У меня, как обычно, не хватило мелких денег - толком ведь никогда не рассчитаешь, сколько может понадобиться в пути, - и мне пришлось пошарить у тебя по карманам, авось найдется пара фунтов. Я подумала, что это банкнот, и вытащила. - Она протянула ему записку. - Извини!
Он взял ее, посмотрел, скрутил и бросил в огонь. Он сохранил записку исключительно из-за своей всегдашней тяги к легким приключениям. Но сказать было нечего.
- Имя легкое для запоминания. И адрес тоже, - сказала Мэри.
Дуглас кивнул.
- Так вот, мне наплевать, если ты с кем-то побаловался в Лос-Анджелесе. "Заграница - это особь статья", по твоему выражению. Так ведь? Ладно, предположим, что так, но вот я что хочу знать - и, надеюсь, мы быстро с этим разберемся, - любишь ли ты меня достаточно, чтобы мы могли сохранить нашу семью. Отчасти потому, что ты так типичен, Дуглас…
- Вечно ты со своей доморощенной психологией!
- Одна из характерных черт таких людей, как ты, - это что чувство вины у вас так разрастается, что вы должны вымещать его на своих женах. Ты ни распутником настоящим быть не можешь, ни мужем. Поэтому, пока ты "весело проводишь время", я должна "обливаться слезами", так по крайней мере ты убеждаешься, что "веселье" тебе даром не дается. Или, вернее, нужна жертва, и, поскольку не любовнице же идти на эту роль, брать ее на себя приходится Дугласу или мне. Так вот, я тебе заявляю, что с сегодняшнего дня от этой роли отказываюсь. Я не буду выносить горшков, убирать грязь, не буду ни лечебницей, ни кушеткой в кабинете психоаналитика, ни мальчиком для битья, ничем, что дает тебе возможность сохранять душевное равновесие и рассудок. Отныне я не буду твоей вещью, Дуглас.
- Можно мне сказать?
- Дай мне кончить.
- Я же не… да пойми ты… эта мисс Сент-Джонс-Вуд… я познакомился с ней в самолете.
- Ах, не будем об этом.
- Но это действительно так.
- Ты не знаешь стенографии? Нет, конечно. Как и многих других полезных и разумных вещей. Ну так вот, чуть ниже своего адреса мисс США поставила закорючку, означающую откровенный порнографический сигнальчик.
- Да ну? - Дуглас - непонятным и непохвальным, как он сознавал, образом - пришел в восторг. - Какой?
- Ты на этот раз не вывернешься, Дуглас. Я хочу кончить и кончу. О, какого черта! - Мэри оперлась о кресло и согнулась, как будто ей вдруг стало нехорошо. Дуглас встал, подошел к ней и хотел обнять. Она яростно затрясла головой, и он обиженно отступил.
- Ведь мы могли бы закончить этот разговор и завтра? - Он очень устал. Да и время было неподходящее.
- А почему не сейчас?
- Ну, во-первых, я страшно устал - как по-твоему, есть с чего? Отсутствие сна, сдвиг суточного времени, алкоголь - все, вместе взятое? А во-вторых… нам пора отправляться в Регби-клуб, где уже пляшут джигу.
- А это необходимо?
- Мы же обещали.
- Кому обещали?
- Приятелям.
- Твоим приятелям. Я вовсе не из ехидства - это действительно так. Иногда мне просто непонятно - ну что ты из кожи лезешь, чтобы поддерживать с ними отношения. Ты часто попадаешь в неловкое положение, сам знаешь, что бываешь мишенью для насмешек, тебя постоянно уволакивают поговорить с людьми, которых ты даже не знаешь. Чтобы справиться со своими нервами, ты слишком много пьешь. И кончается все тем, что у тебя выпирают черты, которые ты сам в себе вовсе не любишь. А остановиться не можешь. Зачем тебе это?
- "Не знаю я. И не могу сказать. Я не решил. Да и не мне решать…" Сейчас нужно решать, едем мы или нет. Уже десятый час - если мы не попадем туда до десяти, нам негде будет сесть, так что с тем же успехом можно вообще не ездить.
- В трезвом виде ты так боишься показаться хвастуном, что вообще помалкиваешь о своей лондонской жизни. А стоит тебе выпить, и тебя начинает вдруг ужасно беспокоить, что ты не живешь так, как им почему-то хочется, и ты начинаешь ронять намеки относительно событий, которых никогда и не было - не врешь, нет, - и, естественно, в конце концов запутываешься. И тем не менее ты рвешься туда, как дитя к материнской груди. Не понимаю я этого.