- Думаете, она почувствует себя такой же, как все, если за ней одной будет присматривать мама?
Я не знала, что ей ответить, и, пуская дым из носа, ринулась обратно в коридор, где ты хвасталась перед мисс Сильвией своими красивыми липучками.
- Нам пора, - сказала я, смаргивая слезинки.
- Но я хочу поиграть с рисинками…
- А давай поступим так, - предложила Кэти. - Мисс Сильвия наберет тебе целый мешочек, и ты сможешь забрать его домой. Спасибо, что заглянула к нам, Уиллоу.
Ты в замешательстве поглядела на меня.
- Мам, почему мне нельзя тут остаться?
- Потом об этом поговорим.
Мисс Сильвия вернулась с полным мешком фиолетовых рисовых зерен.
- Бери, солнышко.
- Вы мне одно скажите, - сказала я, переводя взгляд с одной воспитательницы на другую. - Зачем нужна жизнь, если жить ей не разрешают?
Я выкатила тебя на улицу, все еще слишком поглощенная злобой, чтобы заметить твое жуткое молчание. В глазах у тебя стояли слезы.
- Ничего страшного, мама, - сказала ты с такой обреченностью в голосе, которой не должны знать пятилетние девочки. - Я все равно не хотела там оставаться.
Это была неправда. Я же знала, как ты ждала встречи с друзьями.
- Знаешь, когда камень лежит в воде, вода его просто огибает, будто его вовсе нет, - сказала ты. - Вот так и все ребята меня огибали, пока ты говорила с мисс Кэти.
Неужели эти воспитательницы и эти дети не понимают, насколько ты ранима? Я поцеловала тебя в лобик.
- Мы с тобой, - пообещала я, - так сегодня повеселимся, что ты об этом и думать забудешь. - Я присела, чтобы вытащить тебя из кресла, но тут одна липучка отстегнулась. - Черт… - пробормотала я, прижимая тебя к бедру.
В этот момент ты уронила мешочек.
- Мой рис! - вскрикнула ты и инстинктивно дернулась, чтобы подхватить свое сокровище. Тогда я и услышала хруст. Как будто кто-то укусил осеннее яблоко.
- Уиллоу?!
Но я уже всё знала. Белки твоих глаз сверкнули голубым, точно в них зажглась молния, и ты погрузилась в транс, которым сопровождался каждый тяжелый перелом.
Пока я умостила тебя на заднем сиденье, ты уже практически уснула.
- Детка, скажи мне, умоляю: что у тебя болит?
Но ты не отвечала. Не сводя глаз с запястья, я осторожно ощупывала твою руку, пытаясь найти уязвимое место. Когда я добралась до плеча, ты застонала. Но ты уже ломала косточки в этой руке, эта хотя бы не пронзила кожу и не вывернулась под углом в девяносто пять градусов. Почему же тогда ты в ступоре? Неужели кость воткнулась во внутренний орган?
Я могла бы вернуться в школу и попросить вызвать 911, но обычные врачи "скорой помощи" не умели делать ничего такого, чего бы не умела я сама. Поэтому я взяла старый номер журнала "Пипл", завалявшийся в машине, и, используя его как фиксатор, обмотала тебе руку эластичным бинтом. Я молилась, чтобы не пришлось накладывать гипс: от гипса кости теряют прочность, и на концах его образуются хрупкие участки, идеальные для нового перелома. Обычно ты обходилась ортопедическим ботинком, или ножным браслетом, или шиной - за исключением переломов бедра, позвоночника и тазобедренных суставов. Вот тогда ты замирала, совсем как сейчас. Вот тогда я везла тебя прямиком в больницу, потому что боялась с ними связываться.
Припарковавшись на месте для инвалидов, я понесла тебя в приемный покой.
- У моей дочери остеопсатироз, - сказала я медсестре. - Она сломала руку.
Женщина недовольно поджала губы.
- Может, сначала получите медицинское образование, а потом уже будете ставить диагнозы?
- Труди, что там такое? - Перед нами словно из-под земли вырос врач, которому, похоже, еще даже бриться было рано. - Остеопсатироз, говорите?
- Да. По-моему, она сломала плечевую кость.
- Я этим займусь. Меня зовут доктор Дьюитт. Хотите посадить ее в кресло-каталку?
- Сойдет и так, - сказала я, подсаживая тебя на руках.
Пока мы шли к рентгеновскому кабинету, я вкратце изложила ему историю твоей болезни. Прервал он меня лишь однажды - чтобы уломать лаборантку поскорее освободить для нас кабинет.
- Ну что же, - сказал врач, касаясь твоей руки. - Мне нужно будет немножечко поправить…
- Нет! - вмешалась я. - Вы же можете просто придвинуть аппарат, правда?
- Ну, - сконфузился врач, - обычно мы аппарат не двигаем…
- Но ведь можете?
Еще раз покосившись на меня, он таки переместил оборудование и опустил тебе на грудь тяжелую свинцовую крышку. Я отошла, чтобы он мог сделать снимок.
- Ты просто умница, Уиллоу. А теперь - еще разок, пониже.
- Нет, - сказала я.
На лице у врача отразилось раздражение.
- При всем уважении, миссис О’Киф… Позвольте мне заниматься своим делом, хорошо?
Но и я занималась своим. Когда ты ломала кости, я всегда старалась, чтобы ты подучала как можно меньше облучения. Иногда мы вовсе не делали рентген, если это не влияло на лечение.
- Мы ведь уже знаем, что она сломала кость, - увещевала его я. - Как вы думаете, это перелом со смещением?
Глаза у врача вмиг округлились: я говорила с ним на одном языке.
- Нет.
- Тогда ведь не обязательно облучать большую и малую берцовые кости, я правильно понимаю?
- Ну, по-разному бывает, - согласился врач.
- Вы хоть представляете, какую дозу радиации моя дочь получит за свою жизнь?
Он скрестил руки на груди.
- Ладно, ваша взяла. Лучевую кость можем и не облучать.
Потом мы ждали проявки, и я ласково поглаживала тебя по спине. Ты мало-помалу возвращалась из того загадочного места, куда попадала всякий раз, когда ломала кость. Ты начала шевелиться, хныкать. И дрожать, отчего боль только усиливалась.
Высунувшись из кабинета, я попросила лаборантку принести одеяло, но тут подошел доктор Дьюитт с твоими снимками.
- Уиллоу замерзла, - сказала я, и он, едва войдя в кабинет, сорвал с себя белый халат и прикрыл тебе плечи.
- Хорошие новости - второй перелом Уиллоу срастается.
Какой еще второй перелом?
Я и не поняла, что задала этот вопрос вслух, пока доктор не указал на одну точку возле твоего плеча. Заметить было тяжело: из-за дефекта коллагена кости у тебя были рыхлыми, - но этот затвердевший хохолок обозначал заживающий перелом.
Меня обуяло чувство вины. Когда это случилось? Почему я не знала?
- Ему, похоже, недели две, - прикинул доктор Дьюитт.
И тут я вспомнила: однажды ночью, по пути в туалет, я чуть тебя не уронила. И ты соврала ради меня, когда сказала, что всё обошлось.
- Я торжественно заявляю, что ты, Уиллоу, можешь собой гордиться: ты умудрилась сломать кость, сломать которую тяжелее всего! И называется она "лопатка". - Он указала на второй подсвеченный снимок, точнее - на трещину посреди лопаточной кости. - Это настолько подвижная кость, что почти никогда не ломается.
- Так что же нам делать?
- Ну, кокситную повязку ей уже наложили… Если не прибегать к полной мумификации, лучше всего, пожалуй, воспользоваться фундой - иными словами, обычной косыночной повязкой. Несколько дней поболит, но второй вариант еще более жесток. - Он подвязал тебе руку, как сломанное крылышко птички. - Не давит?
Ты взглянула ему в глаза.
- Я однажды сломала ключицу. Было больнее. А вы знали, что ключицу назвали так не только потому, что она похожа на маленький ключик, но еще и потому, что в ней соединяются все прочие кости грудной клетки?
Челюсть у доктора Дьюитта отвисла.
- Ты у нас, я смотрю, вундеркинд?
- Она много читает, - улыбнулась я.
- А именно, - продолжала ты, - лопаточную, грудинную и мечевидную. И как они пишутся, я тоже знаю.
Доктор чуть слышно чертыхнулся, но тут же, зардевшись, поправился:
- Боже ты мой! - Наши взгляды пересеклись. - Она моя первая пациентка с ОП. Нелегко вам, наверное…
- Ага. Нелегко.
- Ну что же, Уиллоу. Если захочешь работать у нас врачом-ортопедом, халат с именной табличкой тебя уже ждет. А вы, - он протянул мне свою визитку, - можете звонить мне в любое время.
Я, смутившись, спрятала визитку в задний карман. Этот поступок, видимо, был не просто актом доброй воли, но и попыткой защитить Уиллоу: ведь врач убедился в моей полной некомпетентности, два перелома - черным по белому. Я притворилась, будто ищу что-то в сумочке, но на самом деле ждала, пока он уйдет. Не поднимая глаз, я услышала, как он предлагает тебе леденец и прощается.
Как я вообще смела утверждать, что знаю, как тебе будет лучше и чего ты заслуживаешь, когда в любой момент меня могли уличить в неспособности тебя уберечь? Этот иск - он затевался ради тебя или ради того, чтобы искупить все мои прегрешения перед тобой?
Взять хотя бы мое неуемное желание родить ребенка. Каждый месяц, осознав, что у нас с Шоном опять не получилось, я раздевалась и подолгу стояла в душе, подставив лицо струям воды. Стояла и молила Бога: дай мне забеременеть, позволь мне зачать дитя, я готова на всё.
Я взяла тебя на руки - точнее, усадила на левое бедро, потому что у тебя сломалось правое плечо, - и вышла из кабинета. Визитка врача прожигала дыру в моем заднем кармане. Я так глубоко погрузилась в размышления, что едва не сшибла с ног девочку, заходившую в больницу как раз в тот момент, когда мы выходили наружу.
- Ой, прости, солнышко, - пробормотала я, пятясь.
Девочка примерно твоего возраста держала маму за руку. Розовая балетная пачка и резиновые сапожки с мордочками лягушек на носках. Абсолютно лысая головка.
И ты сделала то, что ненавидела больше всего на свете: ты уставилась на нее во все глаза.
Девочка уставилась на тебя.
Ты давно уже знала, что незнакомцы всегда таращатся на девочек в инвалидных креслах. Я научила тебя улыбаться им, здороваться с ними, чтобы они понимали: ты - человек, а не каприз природы. Самой ярой твоей защитницей была Амелия. Стоило ей заметить, что какой-то ребенок на тебя глазеет, она тут же подбегала к нему и популярно объясняла, что его ждет та же участь, если он не будет убирать у себя в комнате и есть свежие овощи. Пару раз она даже доводила детей до слез, но я почти никогда ее не ругала: ведь ты улыбалась и выпрямляла спину, когда обычно пыталась стать невидимкой.
Но тут была другая ситуация; тут вы обе находились в равных условиях.
Я покрепче обняла тебя за талию.
- Уиллоу! - укоризненно сказала я.
Мама этой девочки посмотрела на меня, и между нами состоялся длительный диалог, хотя мы не произнесли ни слова. Она лишь кивнула, и я кивнула в ответ.
Переступив порог больницы, мы с тобой угодили прямиком в объятия поздней весны, в теплое облако с запахом корицы и нагретого асфальта. Ты прищурилась и попыталась поднять руку, чтобы заслонить глаза от солнца, но тут же вспомнила, что рука скована повязкой.
- Мамуля, а почему эта девочка так выглядела?
- Потому что она болеет и пьет лекарства, от которых люди становятся такими.
Ты на минуту призадумалась.
- Мне так повезло! От моих лекарств волосы не выпадают. Я обычно старалась не плакать при тебе, но тут не смогла сдержать слез. И это говоришь ты - девочка с тремя поломанными конечностями из четырех. Девочка с переломом, о котором я даже не знала. И это говоришь ты - и точка.
- Да, повезло нам.
Ты коснулась моей щеки ладонью.
- Все в порядке, мамуля, - сказала ты и погладила меня по спине, совсем как я гладила тебя в приемном покое. Погладила меня в том самом месте, где у тебя сломалась очередная кость.
Шон
- Да стой же, черт тебя подери! - закричал я, несясь по пустой парковке с аэрозолем в руках. Парнишка по-прежнему меня опережал, не говоря уже о том, что у него была возрастная фора - лет эдак тридцать, но я твердо намеревался его догнать. Во что бы то ни стало. Даже ценой собственной жизни - а судя по шву у меня на боку, такой вариант не был исключен.
В такие не по сезону теплые весенние дни я часто вспоминал, как в юности сидел у бассейна и слушал шлепки резиновых сланцев на ногах снующих рядом девчонок. Если честно, в обеденный перерыв я сам напяливал плавки и наспех окунался. Мы договорились какое-то время не плавать в знак солидарности с тобой: тебя-то к бассейну и подпускать было нельзя, пока не снимут кокситную повязку. А тебе больше всего на свете хотелось плавать, хотя из-за переломов ты так толком и не научилась двигаться в воде. Даже когда Шарлотта нашла повязки из стекловолокна (водонепроницаемые и чертовски дорогие), ты в силу каких-то причин все равно пропускала занятия по плаванию. Порой Амелия вела себя особенно гнусно и с важным видом заявляла, что идет на пляж или вечеринку у чьего-то бассейна. После таких заявлений ты обычно хмурилась весь день, а однажды даже залезла в Интернет и заказала подземный бассейн, для которого у нас не было ни места, ни средств. Мне иногда казалось, что ты одержима водой, водой, которая зимой замерзает, а летом пахнет хлоркой. Ты всегда хотела именно того, чего не могла заполучить.
Как и все мы, наверное.
И вот волосы у меня так и не высохли, я весь пропахнул хлоркой - и понятия не имел, как скрыть это от тебя, когда вернусь домой. Катаясь по парку, где недавно прошла игра Малой бейсбольной лиги, я выглянул в открытое окно - и тут увидел мальчишку, посреди белого дня малюющего граффити прямо на скамейке запасных.
Не знаю даже, что меня больше разозлило: то, что пацан портил общественное имущество, или то, с какой наглостью он это делал, даже не пытаясь спрятаться. Я припарковался невдалеке и подкрался к нему сзади.
- Эй, что это ты тут делаешь?
Он обернулся, застигнутый врасплох. Долговязый, тощий, свалявшиеся желтые волосенки, над верхней губой - жалкое подобие усиков. Он посмотрел мне в глаза - смело, дерзко - и, выронив баллончик, помчался прочь.
Я побежал за ним вслед. Вылетев из парка, парнишка нырнул под эстакаду, когда увяз кроссовкой в грязи. Мне хватило этой мгновенной заминки, чтобы навалиться на него всем своим весом и прижать к бетонной стене, одной рукой вцепившись ему в горло.
- Я задал тебе вопрос! - прорычал я. - Какого хрена ты там творил?
Он, задыхаясь, попытался оттолкнуть мою руку, и я внезапно увидел себя его глазами.
Я был не из тех копов, которые пользуются своим положением, чтобы наводить на людей страх. Почему же я так завелся? Убирая руку, я понял почему. Не потому что мальчишка разрисовывал трибуну. И не потому что он не покаялся в содеянном, завидев меня. Я рассвирепел, потому что он побежал. Потому что он умел бегать.
Я злился, потому что ты, оказавшись в подобной ситуации, убежать не смогла бы.
Мальчишка согнулся от кашля.
- Мать твою… - прохрипел он.
- Прости! Я серьезно… Прости меня!
Он глядел на меня взглядом зверя, загнанного в угол.
- Чего волынку тянуть, арестовывай меня.
Я отвернулся.
- Ладно, вали отсюда, пока я не передумал.
Воцарилось недолгое молчание, а потом раздался топот ног.
Я прислонился к стене и закрыл глаза. В последнее время злоба была словно гейзер внутри меня, обреченный извергаться с заданной периодичностью. Иногда доставалось паренькам вроде этого, иногда - моей собственной дочери: я часто ловил себя на том, что ору на Амелию по пустякам, из-за какой-нибудь тарелки, оставленной на телевизоре, когда сам мог допустить такую же оплошность. А иногда мои жалобы выслушивала и Шарлотта: почему она приготовила мясной рулет, если мне хотелось куриных котлет? Почему дети шумят, когда я пытаюсь выспаться после ночной смены? Где мои ключи? Почему я вообще должен на кого-либо злиться?
С судебными исками я был знаком не понаслышке. Я подавал в суд на компанию "Форд", после того как заработал грыжу, прокатившись в их патрульной машине. Не знаю, были они виноваты или нет, но на откупные я смог купить микроавтобус, чтобы транспортировать твою инвалидную коляску и прочее снаряжение. Думаю, у автомобильного концерна "Форд" не дрогнула рука, когда они выписывали мне чек на двадцать тысяч долларов в качестве компенсации. Но это было другое. Теперь мы должны были судиться не из-за того, что случилось с тобой, а из-за того, что ты в принципе родилась. И хотя я с легкостью представлял, как использовать отсуженные деньги тебе во благо, мне все же трудно было смириться с фактом, что я вынужден буду ради этих денег солгать.
Шарлотта, похоже, не переживала по этому поводу. Тогда я и задумался: а о чем еще она лгала? Довольна ли она своей жизнью? Не мечтала ли она начать жизнь заново - без меня, без тебя? Любила ли она меня?
Какой же отец откажется от денег, на которые ты сможешь без забот прожить остаток жизни? Пока что мне приходилось постоянно экономить и брать сверхурочные за охрану баскетбольных матчей и школьных балов, лишь бы наскрести тебе на какой-нибудь ортопедический матрас, электронную каталку или специальную машину для инвалидов. С другой стороны, какой же отец согласится получить вознаграждение за то, что притворится, будто родной ребенок мешает ему жить?
Я прижался затылком к холодному бетону, по-прежнему не поднимая век. Если бы ты не родилась с ОП, а, скажем, искалечилась в автокатастрофе, я пошел бы к адвокату, и заставил бы его поднять все дела, в которых фигурировала та машина, и нашел бы в ней в конце концов хоть какую-нибудь неисправность. И люди, виновные в твоем параличе, дорого заплатили бы за это. А иск об "ошибочном рождении" - это, в общих чертах, разве не то же самое?
Нет, не то же самое. Потому что даже тогда, когда я, бреясь, шептал эти слова перед зеркалом, к горлу подкатывала тошнота.
Зазвонил мобильный, напомнив, что я слишком надолго отлучился от патрульной машины.
- Алло!
- Пап, это я, - сказала Амелия. - Мама почему-то не забрала меня из школы.
Я покосился на часы.
- Уроки ведь закончились два часа назад…
- Я знаю. Дома ее нет, и на сотовый она не отвечает.
- Я сейчас приеду, - сказал я.
Уже через десять минут недовольная Амелия уселась в мой автомобиль.
- Отлично. Обожаю ездить на полицейских машинах. Сам подумай, какие пойдут слухи…
- Что ж, примадонна, вам повезло, что весь город знает, кем работает ваш отец.
- Ты говорил с мамой?
Я пытался с нею связаться, но она действительно не отвечала на звонки. Причина стала кристально ясна, когда я подъехал к дому и увидел, как она осторожно вытаскивает тебя с заднего сиденья. Помимо привычной кокситной повязки, на тебе красовался новый бинт, в петле которого повисло предплечье.
Заслышав шум, Шарлотта вздрогнула и обернулась.
- Амелия… Господи, прости меня! У меня из головы вылетело…
- Ага, какая неожиданность, - пробормотала Амелия, с важным видом направляясь в дом.
Я взял тебя на руки.
- Что произошло, Уиллс?
- Я сломала себе лопаточную кость, - похвастала ты. - А это очень сложно.
- Да, представляешь, лопатку… - подтвердила Шарлотта. - Раскололась пополам.
- Ты не брала трубку.
- Батарея села.
- Могла бы позвонить из больницы.
Шарлотта вскинула на меня глаза.
- Ты что, действительно сердишься на меня? Шон, если ты не заметил, я была слегка занята…
- А ты считаешь, я не вправе знать, когда моя дочь ломает себе кость?
- Говори тише.