До причала оставалось еще часа два. Дмитрий Васильевич сложил сумку и решил, что может еще побродить по теплоходу. Не сидеть же два часа в каюте. Он поднялся на переднюю палубу, но там сейчас было много народу. Он спустился. Побродил и решил пойти на корму. И вдруг ему показалось… Нет, не показалось. Он перевел дыхание, зачем-то оглянулся по сторонам и осторожно, неслышно, как шагают, чтобы не спугнуть птицу, пошел на звук голоса. Татьяна стояла у края палубы, облокотившись о перила, как о подоконник, и смотрела вниз на воду. Было видно, что она на самом деле о чем-то глубоко задумалась, и песня звучала как бы машинально, не мешая раздумьям. Она пела негромко, вполголоса, и не все слова песни доносились отчетливо.
"…весели, обнимай…звонким смехом своим…тоску прогони…"
Дмитрий Васильевич стоял не дыша, замерев, вбирая в себя не столько песню, сколько звук голоса.
"… и некого помнить… и некого даже забыть…"
Фигура приналегшей на перила женщины, ее мысли, ее пение и вспененная теплоходом темная вода были настолько связаны между собой, настолько цельны, настолько неразделимы, что казалось, достаточно взглянуть на воду, чтобы услышать эту песню, а услышав песню – понять мысли.
Дмитрий Васильевич по-прежнему стоял в отдалении, не двигаясь и не решаясь себя обнаружить. Внезапно Татьяна, словно почувствовав, что на нее смотрят, оборвала пение и обернулась. Увидела Дмитрия Васильевича, но не улыбнулась, не сказала ни слова, ничем не выдала, что помнит вчерашнюю сцену в бассейне. Поравнявшись с ним, она равнодушно и бесцветно на него взглянула, словно не узнала, и прошла мимо.
* * *
– Ну, Митя, расскажи. Как отдохнул? Тебе понравилось? – спрашивала сестра во время его очередного визита.
– Ну, да, отдохнул. Понравилось.
– А кто был с тобой в каюте?
– Да, никого. Парень, он потом куда-то переместился. Я один был.
– Это удачно. Отдельная каюта. Прямо люкс. А публика какая?
– Публика как публика. Обычная.
– А еда какая?
– Нормальная еда. Я ел.
– Мить, ну что ты какой, слова не вытянешь! Чем вы там развлекались, расскажи!
– Ну, чем… народ в основном в кают-компании сидел, там всякие были…мероприятия.
– Какие мероприятия?
– Развлекательные.
– Ну что – танцы, игры, конкурсы?
– Да, вот это все.
– И ты участвовал?
– Нет, я не участвовал. Я на палубе был.
– На палубе? Так погода была ужасная! Ты, что же, под дождем стоял на палубе?
– А у меня куртка непромокаемая.
– Все в кают-компании, а ты один на палубе? Под дождем?
– Ну, не один. Там еще народ был. Но у них одежда… плащики. А у меня куртка.
– И что же, ты все дни на палубе стоял?
– Ну, почему. Я в бассейне плавал. Там хороший бассейн.
– Понятно… А ты там с кем-нибудь познакомился?
– Да… С женщиной одной. И ее подругами.
– Так что ж ты молчишь, Митя! Давай, рассказывай! Что за женщина?
– Женщина как женщина… "я хуже других баб?" – промелькнуло в него в голове. – Не хуже других.
– Зовут как? Молодая?
– Татьяна. Помоложе меня. Лет пятьдесят.
– Ну и?
– Что? Ничего. Все.
– Она тебе понравилась?
– Ну как сказать? Нормальная женщина. Поет очень хорошо. Голос красивый.
– А ты ей? Понравился?
– Да вроде бы понравился. А там кто его разберет.
– А ты телефон ее взял?
– Телефон? – Дмитрий Васильевич выглядел озадаченным. – Нет, телефон не взял.
– И как же теперь?
– Не знаю. Никак.
– Митя! Ты встретил симпатичную женщину! Ты ей понравился. Ты бы хотел с ней встретиться еще раз?
– Может, и хотел бы.
– Так почему ты не взял ее телефон?
– Не знаю, – угрюмо ответил Дмитрий Васильевич. – Не сообразил.
– Как ты ее найдешь теперь?
– Никак не найду.
– Митя, Митя…
* * *
Если бы эта история произошла с молодым, энергичным, уверенным в себе мужчиной, который захотел бы во что бы то ни стало найти ту женщину, он бы сумел это сделать. Можно было бы выяснить, кто путешествовал в известное время на таком-то теплоходе, рейс, маршрут, фамилию капитана, номер каюты. Короче говоря, это было бы осуществимо. Но Дмитрий Васильевич не ставил себе таких целей. Для него встреча с Татьяной была, как столкновение инертного тела со сгустком энергии. Из всех чувств воздействию мощного излучения подвергся только слух, и кроме него, опаленными оказались лишь отдельные точки его надежно заземленной и изолированной душевной системы. Потревоженные, лишенные защитной брони, рецепторы были разбужены, среагировали на звук и сумели испытать ощущение. Вот и все, что произошло с Дмитрием Васильевичем во время круиза.
Но для него и это было большим приключением, если не сказать – потрясением всей его жизни. Интересно, что чем больше времени отделяло его от трех дней круиза, тем чаще он возвращался к ним в своей памяти. Это объяснялось тем, что каждое последующее воспоминание накладывалось на предыдущее, причем некоторые моменты прокручивались снова и снова, как любимые кадры фильма. В результате, растущая масса воспоминаний превращала этот эпизод в событие.
Он купил в книжном магазине стихи Есенина, и ему стоило больших трудов найти строчку, которую она процитировала там, в бассейне. Он много раз перечитывал это стихотворение. И честно сказать, мало что понял, кроме того, что оно очень откровенно говорило о желаниях автора. Но для Дмитрия Васильевича главным было не это, а то, что она произнесла эту строчку, которая, по-видимому, для нее что-то значила. И поэтому строчка приобретала значение и для него. Это было нитью, связывающей его с ней, но не в пространстве, где она затерялась, а в его собственной памяти.
Еще трудней пришлось со стихами Евтушенко. Дмитрий Васильевич перелопатил несколько томов его стихотворений, пока однажды ему не помог случай. Он ехал в такси, и по радио услышал песню, которая словно стегнула его плетью по сердцу. "Что это?" – спросил он у водителя. "Сережка ольховая" – ответил тот. "Да, точно!" – вспомнил Дмитрий Васильевич. – "Она!"
Дома он нашел в оглавлении это стихотворение. И пока он читал его глазами, в его ушах зазвучал ее голос: "Сережка ольховая, легкая, словно пуховая…" Если бы он имел, с чем сравнивать, он бы понял, что почти счастлив. У него вошло в привычку, вернее сказать, стало необходимостью каждый день открывать том Евтушенко на той странице, где было это стихотворение. И тогда он слышал больше, чем любой другой, открывший эту страницу.
Если уж быть совсем честным, то Дмитрий Васильевич купил себе и Хэмингуэя. Хотел двухтомник, потом решил начать с "избранного". Но не осилил. Не пошло. Невозможно. Нечитанный Хэмингуэй занял почетное место рядом с Есениным и Евтушенко.
На последнюю реликвию Дмитрию Васильевичу удалось выйти тоже случайно. Он смотрел концерт по телевизору, и молодая симпатичная певица по имени Арина – так и объявили, без фамилии – Арина – исполняла песню-романс "Обними, поцелуй". Ее голос пробудил в Дмитрии Васильевиче неясную тревогу – голос красивый, не такой как у Татьяны, но такой же степени красоты. Когда она запела "звонким смехом своим развлеки, замани" он насторожился и стал внимательно слушать. Песня была о том, как один молодой человек просит девушку провести с ним весело время, целовать, обнимать его, в общем развлекать. Услышав слова "с души, словно тучу, тоску прогони…", он уже почти догадался, в чем дело. Замирая, он дождался строчки "я боялся страдать, я боялся любить, и мне некого помнить и некого даже забыть" и наконец, поверил, что нашел все, что хотел. Дмитрию Васильевичу было интересно узнать, чем кончается песня, потому что тогда Татьяна прекратила петь, и он не смог дослушать. Песня кончалась тем, что молодой человек полюбил впервые в жизни, а девушка его бросила, и теперь он страдает и тоскует, но зато ему есть, что помнить и что пытаться забыть. Он приобрел диск певицы Арины, которая действительно выступала без фамилии, просто "Арина", и теперь мог сколько угодно предаваться материализовавшимся воспоминаниям. Но самым любимым из них была все-таки "Сережка ольховая", потому что именно ее он слышал целиком, и текст стихотворения сразу воскрешал в его памяти этот бархатный низковатый тембр.
Он почти не вспоминал всего остального, что сопутствовало его знакомству с Татьяной – ни ее первого появления на палубе, ни ее дикой выходки в бассейне. Он по-прежнему квалифицировал это как дикую выходку, которую объясняли скудные сведения о жизни Татьяны, сообщенные ее подругами. Он помнил, конечно. Все помнил. Как забудешь! Но…ладно, чего там… Он все простил за ее голос.
Иногда Дмитрий Васильевич вспоминал, как безразлично она прошла мимо него в последний день. Его это удивляло, и он не мог этого объяснить. Но ему не приходило в голову задуматься, хотя, если бы задумался, то, наверное, смог бы.
Но он не задумывался. А о чем? Что, почему… Съездил вот… Что плохо-то? А это – ну, мало ли…
Вся мудрость мира
Милена уже шестнадцать дней не заходила в магазины. Вообще. Ни в один. Оказалось, что это возможно. Она ожидала, что будет труднее. Тяжелее всего было сначала, когда она буквально силой заставляла себя не реагировать на витрины с красными флажками скидок и проходить мимо прозрачных дверей, за которыми шла распродажа. Нелегко было не слушать и вкрадчивый голосок искушения, который предлагал ей "просто посмотреть, что там есть". "Мы только посмотрим, и убедимся, что нет ничего интересного. Зато потом можно будет спокойно не думать о том, что вдруг там что-то было". – "А если что-то будет?" – резонно возражала себе Милена. – "Ну, мы увидим. Если что-то симпатичное, то… мы не будем это покупать. Ты скажешь: "Нет. Вещь хорошая, но я спокойно обойдусь без нее". И потом будешь радоваться, что смогла устоять. А как же иначе ты научишься говорить "нет"?". – "А если там будет что-нибудь, без чего нельзя жить?" – "Тогда мы это купим. Потому что нельзя отказываться от того, без чего нельзя жить". И Милена, чувствуя, что слабеет, вдруг находила последний жесткий аргумент – "Но ведь я сейчас живу без этого" – и решительно уводила себя от манящего места. После этого она примерно час испытывала терзание об "упущенном", затем наступало радостное осознание преодоленного соблазна. Между соблазнами Милена работала над собой примерно таким образом: "Нет такой вещи, без которой я не могла бы прожить. На мне очень многие вещи прекрасно сидят, но невозможно скупать все. И носить когда? И вообще – ну будет у меня сто двадцатая кофточка и сто двадцать пятое платье – и что? Практика показывает, что счастья особого это не приносит".
На самом деле, момент счастья во всем этом, конечно, присутствует. Например, когда решаешь – да, это я куплю. И когда спешишь домой с заветным пакетом и думаешь – что это я несу такое беленькое – черненькое – синенькое – пестренькое? И когда дома вынимаешь свою новенькую вещь из пакета, примеряешь и видишь – да, вещь прекрасна. И когда идешь на работу в новой вещи и чувствуешь, что гармония существует, и в данный момент ее воплощение заключено в тебе. Это краткий миг настоящего счастья. Но… очень краткий. "В этом меня уже все видели". И опять начинается охота за новизной, до тех пор, пока вдруг однажды не появится подозрение, что все эти краткие счастливые мгновения в сумме не составляют одного большого счастья, и не могут его заменить, и больше того, напрямую с ним не связаны. И тогда назначается период "смены приоритетов" – да, непростой, да, часто мучительный, да, связанный с лишениями. Но – совершенно необходимый для победы над своими слабостями.
Именно в таком периоде находилась сейчас Милена, борясь с гравитацией знаменитых торговых марок, ловко обходя раскинутые сети скидочных акций, празднуя каждый несделанный шаг в сторону давно обжитых ею примерочных кабин. Вскоре "упущенного" стало так много, что терзание просто потеряло смысл. Через две недели праведной жизни Милена уже спокойно проходила мимо любых витрин и дверей. Она начала привыкать к мысли, что постоянное обновление гардероба вовсе не является условием существования. "Жить у моря не означает жить в море", написала она в своем посте, из которого ее многочисленные знакомые с изумлением узнали, что Милена прекратила покупать. На нее посыпались вопросы и комментарии. Большинство не верило, что она продержится больше месяца. В их представлении Милена была почти коллекционером, и это "почти" держалось, как на шатком гвозде, лишь на вопросе ее финансовых возможностей, и готово было в любой момент сорваться.
Отвечая своим комментаторам, а заодно и самой себе, Милена разразилась вторым постом, в котором подробно излагала свою новую жизненную концепцию.
Суть ее заключалась в том, что постоянная гонка за новыми вещами лишает нас возможности получать от них настоящее удовольствие.
"Вещи висят в шкафу, и иногда удается их надеть лишь раз в году, а то и реже. Наличие большого количества одежды создает несколько проблем, которые кажутся смешными тем, у кого одежды немного, но которые хорошо знакомы обладателям переполненных гардеробных. Например, пресловутый вопрос – что надеть? Некоторые люди имеют пару брюк и две рубашки, и у них нет проблем. Другие имеют один костюм – и три рубашки. Вот уже три варианта разного облика. Пять рубашек и два костюма – это пижонство, необходимое для некоторых офисов, где положение обязывает каждый день быть в разном.
Женщины, не имеющие большого количества одежды, носят то, что им к лицу. Например, джинсы и черный свитер – всегда прекрасно, и поэтому может использоваться бесконечное число раз. С одной серой юбкой можно носить три разных свитера и две блузки, которые хорошо сидят и подчеркивают фигуру. У этих женщин нет мук выбора, но зато всегда хорошее настроение, потому что они всегда одеты в то, что им идет.
Огромный выбор вариантов заставляет каждый день придумывать что-то другое, и это уже становится правилом, которое невозможно нарушить. На вопрос, "почему нельзя два дня подряд появиться в одном и том же, даже если это очень к лицу?" – ответить сложно. Наверное, изначально – потому, что хочется "вывести в свет" все. Но потом это приобретает силу закона, а с ней и власть, которой приходится подчиняться. И тут начинается: – в этом я была недавно, то не подходит к этому, а это не смотрится с тем. Этот цвет сейчас бледнит, этот фасон сегодня полнит. А на это нет настроения. И пока подберешь нужный вариант – изведешься и потратишь кучу времени. А завтра – то же самое.
Иногда можно просто забыть про некоторые вещи и обнаружить их случайно, когда сезон уже прошел. И ни разу не надеванная вещь становится из прошлогодней коллекции. Обидно за вещь!
И есть другой момент, тоже немаловажный. Вдруг ловишь себя на мысли, что уже не так радуешься новым покупкам, что уже наступает пресыщение, когда даже очень красивая блузка – всего лишь "еще одна".
Все это вместе привело меня к убеждению, что нужно остановиться. Я хочу носить все мои любимые блузки, свитера, платья и кофточки, я хочу их носить часто! А для этого нужно только одно – перестать покупать!
Я хочу перестать покупать вещи, потому что у меня на это уходят все деньги, которые я зарабатываю. Я хочу их тратить на что-нибудь другое, а может быть и не тратить вообще.
Я назначила себе месяц воздержания, думая, что будет сильная ломка, и что если я продержусь, то это уже огромная победа. Но вот уже проходит месяц, и гораздо спокойней, чем я думала. Поэтому я не буду ничего покупать еще целый месяц, а там, может быть, и совсем излечусь от этой страсти.
Интересное наблюдение. Мы называем свои всяческие пристрастия – слабостями. У кого-то слабость к спиртному, у другого – слабость к покупкам и т. п. Но часто сильный человек не может преодолеть слабость. Так что же сильнее?"
Эта концепция вызвала целый шквал комментариев, в основном, женских. Милену хвалили, поддерживали, выражали свою солидарность и даже сообщали, что последовали ее примеру. Некоторые, правда высказались, что им жаль, что Милена потеряла свою индивидуальность. От нескольких мужских комментариев веяло насмешливым снисхождением к такому серьезному обсуждению "шмоточных" проблем. В ответ Милена обрушилась на них, утверждая, что дело не в шмотках, а в умении преодолеть себя. "Ты вот можешь отказаться от своих пагубных привычек, зная, что они пагубные? Нет! Так что молчал бы". Это тоже было одобрено большинством Милениных подруг.
Прошел еще месяц. Милена держалась. Она не купила ничего, ни одной новой вещи. Милена праздновала победу и принимала поздравления. Без опасения она объявила, что продержится без покупок и третий месяц. Время шло, ничего не менялось, Милена чувствовала полное освобождение от зависимости. Ее даже не тянуло в магазин. Ей было все равно, что там можно увидеть и какие там скидки. "Мне ничего не нужно, даже даром. У меня все есть".
По истечении третьего месяца Милене выпало серьезное испытание. Одна из подруг попросила Милену помочь ей выбрать брючный костюм. Немного волнуясь, Милена переступила порог магазина. Однако волнение быстро прошло. Она была полностью поглощена той задачей, ради которой они сюда пришли. Милена честно и добросовестно смотрела только на брючные костюмы, которые могли бы подойти ее подруге, и ей даже не пришлось заставлять себя не смотреть украдкой по сторонам. Они, наконец, купили, что хотели, и покинули магазин.
После такого события Милена должна была поделиться с виртуальными собеседниками своим успехом. Она описала их совместный поход, но к своему удивлению, получила всего несколько невыразительных откликов типа "хороший костюмчик", "у меня похожий есть, только тройка, можно пиджак то с юбкой, то с брюками. Оч. удобно".
Милена решила не обращать внимания на холодный прием у публики. Она написала пост о том, что можно из раба своих слабостей стать их хозяином. "Я им не подчиняюсь, а распоряжаюсь ими. Хочу – дам волю слабости. Хочу – дам волю силе". Этот пост понравился десяти пользователям, но также бурных дискуссий не вызвал. Милена поняла, что народу уже надоело следить за ее перевоспитанием. Милена стала как все, а это никому не интересно.
Она была немного уязвлена, но решила, что не изменит своему новому кредо даже ради интереса публики.
Продолжая гордиться собой и получать удовольствие от своей стойкости, Милена вдруг подумала, что поход с подругой в магазин за брючным костюмом прошел так легко, потому что сама Милена там никогда бы ничего себе не купила. Все было слишком… короче, там не было тех марок, которые она предпочитает. Предпочитала. Предпочтет, когда настанет время что-то купить. Ведь она не отказывалась от покупок на всю оставшуюся жизнь.