– Обстановка не ахти. Царские приспешники заблокировали все по всем фронтам. Почта их, телеграф тоже их, желдорвокзал забит сыскными ищейками. Возможно, они вас уже срисовали. Они вьются там с художниками, которые по первому приказу рисуют по памяти всех прибывающих в Ё-бург. Больницы, и те под их контролем. А вся моя организация трещит по швам, народец мелковат и трусоват, бежит, сцука. Но мы наладили голубиную почту с центром, да что я вам об этом говорю, вы же ее и наладили. Так вот, нам тут совсем худо. Революцией и не пахнет, в прямом и переносном смыслах. Думали, что из центра помощь придет, дак нет, не пришла. Вы вот приехали. Плохи дела, товарищ Джежинский, – заключил он.
– Плохи, говоришь? А что царь, как он, и главное – где. Мне Надя, тьфу, Надежда Константиновна, поручила перевербовать его на нашу сторону, – сказал Джежинский.
– Царь с семьей проживает в доме Ипатьева на Вознесенской горке, но я его с начала революции в столице не видал, жив он, али нет, мне неведомо. Но дом находится под усиленной охраной и вход в него невозможен, – ответил Яков Михайлович. – Уж и не знаю, как вам удастся переманить его.
– Ну, это моя забота, не зря же я в столице, а ты в Ё-бурге. У нас свои методы… – сказал Джежинский и задумался о сказанном: "А, какие же у нас свои методы, как я выманю его семью из этого Ипатьевкого логова. Да, видно, без Нади и Сталена мне не обойтись" и добавил:
– …Революционные, мы через детей его достанем. Я привез с собой сказочников, они-то и должны воздействовать своими речами на них.
– О, великое дело, когда такие умы решают такие вопросы, товарищ Джежинский. Но как к детям добраться, их я тоже не видел, – парировал директор.
– Тут, конечно, придется попотеть, – сказал Фил. – Но безвыходных ситуаций не бывает, у тебя есть телефон?
– Да, есть, но он на прослушке.
– Это не важно, Надежда Константиновна предвидела это и научила меня, как действовать в подобных случаях, – пояснил Джежинский.
Яков достал из-под стола аппарат и поставил его перед Филей. Тот поднял трубку и раскрутил рычажок. На другом конце раздался голос телефонистки:
– Слушаю вас.
– Соедините меня со столицей, с Главным управлением пчеловодства и медопроизводства, – это и был пресловутый Надин секретный ход, придуманный для конспирации. Девушка в столице получала приказ соединить с тем или иным абонентом на коммутаторе, где висели таблички с названиями управлений. Но соединение шло либо в кабинет Нади, либо к ее помощникам. Так, "управление пчеловодства и медопроизводства" отвечало центральному штабу революции, а, к примеру, "Центральное управление по сбору урожая Кубани" – ССДРП. И так далее. Причем девушка-телефонистка даже и не подозревала, что новые таблички имели двойной смысл. Произошло два щелчка, прежде чем ответила Надя.
– Здравствуйте, Вилена Ёсифовна, – приветствовал Джежинский Надежду Константиновну.
– Добрый вечер, Астроном Эдмундович, – ответила Пупская.
Раздался дополнительный щелчок и Джежинский понял, что включился жучок-перехватчик разговоров.
– Хочу вас предупредить, что пчелы даже в вечернее время не дремлют. Жужжат. А как у вас, Вилена Ёсифовна? – это означило: "Жучок включился. Нас подслушивают".
– У нас спят, цветов много, можно и расслабиться, – что означало: "Столица под контролем, врагов нет".
– Вот и славненько. Тут есть небольшая загвоздка. Я приехал сюда по обмену опытом, и вот что выяснилось. Наш подопытный улей, где расположилась основная пчела-матка со своим семейством, находится в абсолютно доступном взгорье и вроде как медоносит. Но, по утверждениям местных пчеловодов, мёда-то никто не видел, и причина в том, что сама матка окружена рабочими пчелами и трутнями, которые надежно защищают улей. И я не вижу другого выхода, как применить дым для нейтрализации трутней и выкуривания матки. Мед надо брать чистыми руками. Что вы об этом думаете, коллега? – раздался еще один щелчок, что говорило об отключении прослушки, но терять бдительность было смерти подобно, и разговор продолжился в конспиративном русле.
– Что я думаю, уважаемый Астроном Эдмундович? Думаю я, что вам на помощь нужно выслать специалиста по дыму. Скоро такой вернется из командировки, да вы его знаете, это грузинский пчеловод высшей категории Шмель Джугашмель, он вам поможет с дымом и выкуриванием, благо у него имеется опыт обкуривания пчел всевозможными методами, – ответила Надя.
– Ну что ж, буду с нетерпением ждать, сообщите почтой, когда встречать, – добавил Джежинский.
– Сообщу, обязательно сообщу, а пока мы с вашей женой, товарищ Астроном, съездим на Кавказ проведать более зрелых пчел, давненько мы не вкушали родного меда, – Надя повесила трубку.
Яков Михайлович сидел с широко раскрытыми глазами, в которых читался немой вопрос: "О чем вы, товарищ Джежинский?" Поняв недоумение собеседника, Фил сказал:
– Не берите в голову, Яков Михайлович, занимайтесь своим Литературным Музеем, развивайте, так сказать, литературу, а мы о вас позаботимся, и если вы нам понадобитесь, мы вами воспользуемся. И не надо меня провожать, я, как пришел, так и уйду.
После этих слов Джежинский встал и отправился обратно на виллу к Растрелли. Пройдя пару кварталов, он заметил, что за ним установлена слежка и буквально по пятам за ним увязался хвост. За годы конспирации Джежинский научился отличать простых прохожих от ищеек, да и его организация, состоящая на половину из сыскарей царской охранки, детально посвещала в премудрости профессии. Обладая мощнейшей интуицией, Джежинский понимал, что затеряться в вечернем безлюдном Ё-бурге, ему не удастся, он должен был предпринять что-то неординарное, то, чему не учили сыскарей. И решение пришло молниеносно. Для начала он свернул на улицу Большая Вознесенская и, пройдя метров триста, вышел на Вознесенскую площадь. Хвост затаился. Джежинский понимал, что следопыт не выйдет на открытое пространство, дабы не определить себя. И он изо всех сил побежал на противоположную сторону площади. Добежав до первого дома, он остановился у входа с вывеской "Ресторан у Николя" и огляделся. Площадь была пуста. Джежинский постоял с минуту и исчез в темном переулке. Избавившись от слежки и пройдя еще с километр, он остановился, посмотрел по сторонам, потом поднял голову кверху и только сейчас осознал, что он заблудился. Улицы и кварталы, переулки и дворы, бульвары и площади, не имевшие вывесок и фонарей, складывались в бесконечные городские джунгли. Он захотел вернуться назад на площадь, к ресторану "У Николя", но, пройдя вглубь незнакомого переулка, оказался в тупике жилого двора. Дальнейшее его передвижение становилось бессмысленным, и Джежинский, присев на крыльцо одного из домов, стал лихорадочно перебирать варианты выхода из сложившейся ситуации. Вариантов не было. Оставалось сидеть и ждать утра. Так он, сидя на крыльце, заснул, склонив голову на плечо.
Утро подкралось предательски рано. Все его тело содрогалось от морозной свежести осени. Он замерз, и дрожь, выдающая барабанную дробь его зубов, не позволяла ему подняться с крыльца. Напротив из подъезда вышла торговка, нагруженная тюками с товаром, и, заметив дрожащего незнакомца, поставила тюки и подошла к нему.
– Ты чей, миленок, будешь? Каким, эть, тебя шальным ветром к нам занесло? Небось у Машки нашей ночевал, да лишки хватанул, а она тя и выгнала на улицу? – спросила торговка и тут же закричала, подняв голову вверх:
– Машк, а Машк, твой што ль сидить здеся, али приблудный какой.
Из окна напротив, где сидел Джежинский, выглянула дама лет тридцати – тридцати пяти с заспанными глазами и опухшей физиономией. Если бы это был не Ё-бург, а столица, Джежинский бы подумал, что это тетя Надежды Константиновны, уж больно она на нее была похожа. По всей видимости, женщины, ведущие подобный образ жизни, все похожи. Но Джежинский продолжал содрогаться и не мог выдавить ни слова. Машка же, оглядев пристально Филю, закричала в ответ:
– Нет, Зин, не мой. Мой сёдня не возвращался, поди "У Николя" и заночевал. Так что бери, он твой, ахаха, – засмеялась она и захлопнула окно.
Из остальных окон повысовывалось еще с десяток заинтересованных баб. От столь пристального внимания женского пола к своей персоне Фил ощутил прилив сил и моментально согрелся. Он встал во весь свой долговязый рост, выпрямился, хрустя позвонками, и, наклонившись над низкорослой торговкой, спросил:
– Где здесь вилла Растрелли?
– А бес его знает, что ты такое спрашиваешь. Я и самого-то не знаю, а уж про виллу-то и слыхивать не слыхивала, – обескуражилась торговка. – А ты, стало быть, с виллы сюда пришел. У, пьянь, нажрутся, а потом не помнят ничего. А еще офицер. Срамота-то, какая.
– Ты, баба, не ори, я не пьянь, я на спецзадании, ночью заблудился, вот и уснул тут у вас во дворе, мне б до Растрелли попасть, – оправдываясь, ответил Фил.
– А ты подымайся ко мне, офицер, я тебя чаем напою и Растрелли покажу, – вылетело из открытого окна на третьем этаже.
– У ты, шалава малолетняя, будя тебе мужиков совращать, видишь, офицер заблудился, надо помочь парню, – послышалось из соседнего окна.
– Вот я и помогу, я была у этого Растрелли и знаю, как туда пехом идить, – продолжила девушка.
– Я щаз, – крикнул Джежинский и рванул в подъезд на третий этаж.
Окна стали захлопываться с характерным стеклянно-деревянным звоном. Торговка собрала свои тюки и, выругавшись в адрес третьего этажа, удалилась в примыкающем переулке. Джежинский стремглав влетел на третий этаж и вошел в открытую дверь. На пороге стояла ангельской красоты девушка лет восемнадцати, в чепчике для сна и шелковом пеньюаре. В просвете коридора прекрасно была видна ее миниатюрная фигурка. Квартира утопала в цветах и благоуханиях.
– Проходите, господин офицер, в комнату, я сейчас принесу чаю, – нежно проговорила она.
Голос ее звучал подобно колокольчику. У Джежинского засосало под ложечкой и стало опускаться вниз живота. Мышцы напряглись. Будь на его месте Стален, беды б не миновать. Но железный Филя мог контролировать свои желания и эмоции. Он послушно прошел в комнату и сел за стол. Девушка не заставила долго ждать и появилась вместе с чайником и ситечком через минуту. Поставив на стол чайные приборы, она разлила по чашкам чай и присела напротив.
– Вы, господин офицер, берите сахар, это тростниковый, кубинский. Мне его один ваш коллега подарил, сказал, что сам царь пьет с таким, – прощебетала она.
Джежинский отметил для себя, что малышка недурна и знает толк в делах амурных, коль так подает.
– Откуда у вас столько цветов? – вежливо поинтересовался Фил.
– Ах, это я намедни была в столице, так там их просто на улице раздавали, вот я и набрала себе. Еле довезла до Ё-бурга, думала не доживут, но они очень странные цветы. Они уже здесь довольно долго стоят и не увядают, я вам даже секрет один раскрою, они и без воды не увядают. Чудо-цветы, да и только. А запах. Вы чувствуете? Правда, он прекрасен? – ответила она.
– Безусловно, чувствую, у меня такие же в столице есть. Разрешите представиться: отставной штабс-капитан Астроном Эдмундович Звездинский. – отчеканил Джежинский. – Ныне – пчеловод.
– Ахах, как это прекрасно – пчеловод. А я – Дуня Ермакова, внучатая племянница самого Ермака, что при Федоте Стрельце служил. Столичный франт, стало быть? Я очень хочу в столицу, возьмете меня с собой, я и готовить умею, и шить, и по дому стряпать. Надоел мне Ё-бург с его бескультурьем и засильем пошлости, жить хочу, как королева, при дворе. Пусть даже экономкой, вы женаты Астроном Эдмундович?
– Да, женат, и детишек пять имеется, и все девочки. Экономка мне нужна. Надобно обмозговать это дело. Значит, офицер тебе сахар принес, говоришь? – хитро перевел разговор Джежинский. – И много к тебе хаживает таких офицеров?
– Нет, не много, – ответила Дуня и стала загибать пальчики на белоснежной ладони. – Пять, Астроном Эдмундович, а к Растрелли я хожу, он художник, скульптор, и ему некогда ко мне. И офицеры все у меня статные, главного полку, что царя-батюшку сторожат.
– Эт я так спросил, для справки. Ладно, Дуня, веди меня к Растрелли, – Джежинский поставил чашку на блюдце и встал из-за стола.
Девушка убрала посуду, переоделась тут же, не смущаясь Джежинского, и вышла из квартиры. С легкостью молодой газели она преодолела три этажа и оказалась вместе с Джежинским во дворе. А здесь уже вовсю кипела жизнь. Дворники мели, домработницы развешивали стираное белье, на которое оседала пыль, поднятая метлами дворников, мужики курили и ругались матом, обсуждая власти предержащие. Но на мгновение вся эта жизнь остановилась, когда во дворе оказались долговязый и малолетка. Все замерли и смотрели только на них двоих. Дуня, не долго думая, схватила Джежинского под руку и увлекла в переулок. Жизнь наладилась. Мужики засудачили об увиденном, дворники продолжили мести. Пройдя только одной Дуне известными переулками, они оказались у ресторана "У Николя".
– Может, перекусим? – предложила Дуня, указывая на ресторан.
– Не сейчас, Дуня, в следующий раз обязательно отобедаем, а сейчас мне надо к Растрелли. Меня ждут, – отсек ее предложение Фил.
– Ага, все вы так говорите, а потом забываете, Ладно, дядя Степа, пойдем, – с сарказмом произнесла она.
– А я ведь и обидеться могу и не возьму тебя в столицу, Дуня Ермакова. Я не дядя Степа, – обидевшись сказал Джежинский.
– Эт я так пошутила, стих есть такой:
Дядя Степа великан
Уронил большой стакан.
Не поднять ему стакан,
Он же дядя-великан.
– Понял, Дуня, не дурак, – подыграл Джежинский.
Пройдя еще несколько кварталов, они вышли прямо к вилле Растрелли. Джежинский поблагодарил девушку, пообещав забрать ее с собой в столицу, и распрощался. Тело его ломило от усталости. Он прошел в свою комнату и растянулся на кровати. Сон мгновенно окутал его и погрузил в мир ярких иллюзий.
* * *
Разбудил Джежинского солдат, принесший телеграмму следующего содержания:
"Шмель вылетел Мексики тчк Дым есть тчк Лови зпт две недели тчк Вилена Ё тчк"
Дуня
Стален нервно расхаживал по комнате и курил трубку. Он уже второй час слушал рассказ Джежинского о его пребывании в Ё-бурге, о странностях местной политической системы, о Дуне Ермаковой и ее не менее странных знакомствах. Однако с детства пытливый, ум гегемона уловил еле видимую связь последней персоналии с царской семьей. Стален, не отвлекаясь на дым, исходящий из его трубки, продолжал расхаживать взад-вперед, время от времени останавливаясь, откидывая голову вверх и что-то ища взглядом на потолке. Со стороны это походило на небольшой паровоз, двигающийся по кругу и оставляющий за собой густые клубы дыма, притормаживающий на станциях. Джежинскому в какой-то момент так и показалось. Перекрестившись по-пролетарски кулаком, он прогнал от себя видение и продолжил свой пересказ. В очередную остановку Стален поднял голову и сказал:
– А что, товарищ Джежинский, поинтересовались ли вы у вашей новой знакомой об офицере, что сахар ей приносил?
– Никак нет, Ёсиф Виссарионыч, не соизволил, – ответил Фил.
– Что ж, очень хорошо, – пробурчал под нос Ёсиф и громко добавил: – Надо будет узнать про этого юнкера все, и как можно скорее. А для этого нужно расспросить Дуню. Когда ты с ней встречаешься?
– Дык, и не знаю, мы и не договаривались с ней, я ей пообещал забрать ее с собой в столицу, и все, – оправдался Джежинский.
– Ну, коль пообещал, так и сделай. Ежели гора не идет к человеку, то он к ней. Навести свою Дуняшу сегодня, пригласи ее в ресторан, а я невзначай к вам подкачу, и ты меня представишь как старого друга, – распорядился Стален.
– А где ж я ее найду, уж неделя-другая минула с последнего моего визита, я и не помню, где она проживает, – проскулил Фил.
– А, ты, Филя, напряги извилину, или я тебя зарЭжЮ, – пригрозил шутливо Ёсиф.
От таких шуток внутри Джежинского сердце заклокотало, словно у хомяка в клетке. Он представил себя лежащим на смертном одре со сложенными на груди руками, в коих стояла восковая свеча. И все пять детей склонили над ним головы и причитали заунывную песнь. Холодок пробежал по спине. Он передернулся, вскочил на стул, стоящий рядом с диваном, и его долговязая фигура приняла знак вопроса.
– О, эврика! – заорал Фил, выпрямляя руку в партийном приветствии. – Она мне говаривала, что периодически наведывается к Растрелли, дабы утешить старика в его одиночестве. Вот у него и можно разузнать, где она обитает.
– Вот и разузнай, тебе, как говорится, и карты в руки, – подытожил Стален.
– Я, я найду ее, найду и вечером буду в ресторане "У Николя", – заикаясь ответил Джежинский.
Вечером того же дня Фил разузнал у Растрелли все о Дуне Ермаковой, приоделся в костюм столичного франта, начистил ботинки гуталином и отправился на поиски своей знакомой. Пройдя уже известным ему маршрутом, и выйдя на площадь, он оказался у ресторана "У Николя". Войдя вовнутрь он осведомился о свободных местах и, услышав в ответ, что они есть, заказал два соседних столика у полуокна, верхней частью выходившего на тротуар. Карандашом нацарапал на салфетке номер заказа и время, он остановил беспризорника, сунул ему рубль и велел отнести салфетку господину Джугашмелю на виллу Растрелли. Сорванец кивнул на прощание головой и умчался в нужном направлении. Джежинский проследовал дальше. Найдя знакомый ему двор, он без труда отыскал подъезд Дуни, поднялся и постучал в дверь. Дверь открыла Дуня, в халате на голое тело, сквозь который проступала молодая упругая грудь.
– Ой, дядя Степа, – удивленно произнесла она. – А ты как здесь очутился? Я думала, ты уже не появишься и мои мечты о столичной жизни не сбудутся, а ты возьми и появись.
– Я, Дуня, о тебе думал и понял, ты мне нужна, идем в ресторан "У Николя", посидим, обсудим, как нам быть с любовью этой.
– А чё, те дом мой не ресторан, тута и посидеть можна и обсудить все, что хошь, ишь ты какой нарядный. Как я с тобой пойду, у меня и платьев вечерних нет. Так, обноски всякие, шитые-перешитые, – строго сказала Дуня.
– Ничё, пойдут и обноски, потом в столице докупим тебе платьев. С нас не убудет, – пообещал Джежинский.
– А коли так, заходи, – пригласила его Дуня, – и жди меня, доколь не соберусь.
– Вот и славненько, а то не май, на улице и задубеть можно, – входя внутрь квартирки, произнес Джежинский. – Давненько я у тебя не был, а ты все хорошеешь да хорошеешь. Люба ты мне, Дуня. Дуня, ты мне люба, – внезапно сорвалось с уст Фила.
– Ахах, стихами запел, молодец ясный. Ладно, жди, – и она удалилась в уборную.
Фил обвел взглядом комнату и увидел на столе вазу с цукерками и свежий букет роз.