Тогда же, в молодости, когда он в театре еще выходил только в эпизодических ролях, одному из старейших работников театра "улучшили жилищные условия", а его полуподвальную сырую квартиру на Монтине отдали Нуваришу, там он всего девять месяцев прожил со своей второй женой, которая скончалась от рака легких. Третья жена Нувариша Карабахлы, Джульетта, была состарившейся в девичестве тридцатишестилетней дочерью одного из именитых актеров театра. Лет пять у них не было детей. Потом родился сын. Но однажды, когда младенцу не было еще и трех месяцев, во время ночного кормления Джульетта крепко заснула, а проснувшись, обнаружила посиневшее тело ребенка, задохнувшегося между ее грудей. Джульетта не могла себе этого простить, умерший ребенок не умолкал, плакал, просил молока. И мать перестала есть, пить, спать. Бедняжка и десяти дней не прожила после смерти ребенка. Исхудала, как щепка, сгорела, как свеча, и исчезла, словно тень - будто никогда ее и не было.
Теперь, уже более десяти лет, у Нувариша была хорошая двухкомнатная квартира в центре города. До февраля этого года он вел в ней хоть и одинокую, но, по сравнению с нынешней, спокойную, может быть, даже слишком счастливую и привольную жизнь. И вот она насмешка судьбы - теперь Нувариш Карабахлы старался попадать в свою квартиру лишь по ночам, да и то потому, что больше некуда было деться. В собственном доме он не знал ни минуты покоя, ни сна, ни отдыха. А причина была в том, что один из работников Баксовета, занимающий незначительную, но очень денежную должность - здоровенный пузатый верзила - захватил квартиру старой работницы театра, гардеробщицы Греты Сарикисовны Минасовой, получившей ее в один день с Нуваришем по соседству, на последнем, десятом этаже их дома, и устроил там самый настоящий бордель. За стеной целыми днями стояли шум и грохот. Животный смех и вскрики старых опытных проституток и еще молоденьких девушек, только вступающих в профессию, их подлинные или притворные стоны наслаждения сводили с ума, не давали артисту покоя днем, мешали спать по ночам.
По слухам, этот верзила был одним из богатых людей Шуши. В Баку он объявился недавно, устроился на работу в Баксовет, купил в кооперативном доме рядом с домом Нувариша четырехкомнатную квартиру. Этот человек имел квадратную фигуру. Поразительная по ширине спина выходила за рамки любых стандартов. У него были иссиня-черные густые волосы, такие же черные и густые брови, широкие, щедрые усы и выпученные пустые, ничего не выражающие крокодильи глазки. Даже имя и фамилия этого человека были для Нувариша Карабахлы выражением жестокости и безбожности: Шахгаджар Армаганов! Чтоб провалиться тому, кто дал имя этому животному!
Как-то утром, когда еще только рассветало, во дворе был поднят шум: мол, слушайте, люди, тут какая-то армянка выбросилась с балкона. Крошечное старушечье тело Греты Саркисовны еще только умирало в большой луже крови, а по городу уже пошли странные вести о том, что выбросившаяся с балкона армянка оставила перед смертью покаянное письмо: "Я ненавижу себя за преступления, которые учинили армяне. Я презираю свой народ и потому больше не хочу жить на свете. Карабах принадлежит Азербайджану. Да здравствует Азербайджан".
Нувариш ни тогда, ни сейчас нисколько не сомневался в том, что это "самоубийство" - дело рук того шушинского верзилы. Вполне возможно, сам Шахгаджар Армаганов и сбросил Грету Саркисовну с балкона. Теперь уж времена такие. Возьми да сбрасывай с балкона хоть сто армян в день. А вместе с ними и мусульман. Спокойно можно стереть с лица земли любого человека, если нет за ним чьей-то поддержки. И артист с каждым днем стал все больше бояться шушинца. Нет теперь ни законов, ни судов - возьмет он в один прекрасный день и запросто сбросит с балкона и его, Нувариша, и представит это как самоубийство. Кто станет расследовать его преступление, кто докажет, что этот хладнокровный, безбожный и безжалостный баксоветовский чиновник и есть настоящий бандит?..
Холодное серое потрясение пережитого стресса еще не оставило его душу, а хрупкое эмоциональное нутро артиста уже пылало ненавистью и гневом. Ну, сколько раз в день можно твердить участковому милиционеру одно и то же: будь человеком, имей совесть, закрой ты этот бордель, не то скоро весь город превратится в сплошной публичный дом. По этому поводу артист не раз был на приеме у начальника милиции, а сколько телеграмм и писем написал он в райком, Центральный Комитет, даже в Баксовет, пока в конце концов решил: то ли в этой стране нет власти, то ли люди, эту власть представляющие, все заодно с палачом Шахгаджаром Армагановым. И в театре он всем рассказывал, что творится в последнее время в квартире Греты Саркисовны. Только Садаю Садыглы не сказал он об этом ни слова. Считал это бессмысленным, потому что этот человек пребывал в собственном мире, витал в своих облаках. К тому же Нувариш Карабахлы не хотел вмешивать в эту грязь человека, в чью гениальность верил от всей души.
Теперь даже в самые жаркие летние дни артист плотно закрывал все двери и окна, и один Бог знает, сколько мук испытывал он каждую ночь в ожидании утра. Как раз в одну из таких жутких ночей он и принял решение - во что бы то ни стало приобрести себе пистолет. С этой просьбой он обращался ко многим знакомым работникам милиции и военкоматов. Однако ничего, кроме смеха, его просьба не вызвала у людей, которые привыкли смеяться просто при виде его. И когда артист уже совсем потерял надежду обзавестись оружием и обрести в собственном доме хоть какой-то покой, один известный писатель, три пьесы которого были поставлены в их театре, указал ему (всего два дня назад) самый простой путь. По словам писателя, сейчас каждый член Народного фронта имел по одному или даже по несколько пистолетов. И с помощью этих "ребят" можно было купить не только "макара" или "калашникова", но даже самый настоящий пулемет. И опять же, по словам авторитетного писателя, такому знаменитому артисту, как Нувариш Карабахлы, достаточно просто сходить в штаб Народного фронта и шепнуть пару слов на ухо Главному Бею.
Бея он знал давно и очень хорошо. Сотни раз чаевничал с ним в разных бакинских чайханах: на Бульваре, в Молоканском садике, на площади Азнефти и, даже когда в кармане было совсем мало денег, старался всегда сам платить за чай.
И вот сегодня в полдень артист, выйдя из дома, прямиком направился в штаб Народного фронта. Бей еще не пришел. Артист почти час простоял у входа в штаб, ожидая его. Потом сходил позавтракал в кафе рядом с кинотеатром "Араз": выпил сто пятьдесят граммов водки, съел две порции сосисок. А когда, выйдя из кафе, снова направлялся в штаб Народного фронта, там - около бассейна с фонтаном - и попал в эту ужасную историю.
Сейчас, сидя на скамейке в больничном коридоре и дожидаясь окончания операции, Нувариш Карабахлы заранее придумывал замечательные сцены своей еще не состоявшейся встречи с Главным Беем.
- Добро пожаловать, бей! Я бесконечно рад тебя видеть! - Так (в мечтах артиста) ласково и приветливо встретил самый главный Бей своего давнего друга по чайхане. - Как дела, родной? Что нового в театре? Чью пьесу ставите? Как раз вчера я у ребят справлялся о тебе. Что-то, говорю, его не видно. Поинтересуйтесь, где он, почему не видно нашего мастера сцены? Может, он в чем-то нуждается?
Услышав насчет "нуждается", артист немедля стал излагать просьбу о желанном пистолете. Он также собирался рассказать Бею об активно функционирующем в соседней квартире борделе, но Бей с присущей великим людям великой же чуткостью понял, что именно привело его старого друга в штаб Народного фронта, и великодушно избавил его от лишних хлопот.
- Это мелкий вопрос, бей! - Тут Главный Бей слегка поглаживает бороду. Потом громко и вдохновенно произносит: - Наш долг беречь людей, нужных народу. - После этого он снимает телефонную трубку и приказывает кому-то: - Принесите артисту новый пистолет. Это мой друг. Наш великий артист. Да, времена сейчас тяжелые, опасный период. Мы по мере возможностей должны охранять наших лучших людей. - Главный Бей (в мечтах артиста) произносит именно эти слова и, ласково улыбаясь Нуваришу, тихо добавляет в трубку: - Патронов положи побольше…
Окончательно поверив, что именно от Главного Бея он в ближайшее время получит пистолет, Нувариш Карабахлы с грустью вспомнил, как всего год-полтора назад они с ним долго и сладостно посиживали в разных чайханах. Вспомнил май 1979 года, когда тогдашний Первый человек всего Азербайджана внезапно посетил театр и так же внезапно выделил ему квартиру в центре города. Вспомнил, как еще в конце 60-х он однажды крепко поддал и, совершенно пьяный идя к автобусной остановке, на углу улицы Зевина встретился с человеком, которого именовали в народе Хозяином. Тогда Нувариш Карабахлы жил еще в доме отца, а в театре только начинал выходить на сцену в эпизодических ролях. Однако (бывают же чудеса на свете!) оказалось, что тогдашний Хозяин видел эти незначительные роли Нувариша. И не только видел, но и крепко запомнил.
В тот вечер Хозяин тоже возвращался, кажется, с какого-то застолья и был в отличном расположении духа. (С ним рядом шли двое крепких мужчин - телохранители.)
- А, артист, погоди-ка, братец, - сказал он. - Ну и выпил же ты! Где это ты так поддал? - Он подмигнул одному из мужчин, стоявших рядом. - Я тоже выпил. Только, видишь, не качаюсь на ровном месте…
В то время Нувариш, естественно, еще не был знаком с Первым человеком в республике, и если б Первый не протянул ему руку и не сказал: "Давай знакомиться", наверняка и не запомнил бы, с кем имел дело в ту ночь на углу улицы Зевина.
- Давай знакомиться. - Он назвал свое имя. - А тебя я знаю, ты артист.
И хорошие роли играешь в театре. А куда же теперь путь держишь?
Нувариш заплетающимся языком еле-еле пробормотал:
- В Хы-хы-Хырдалан. Иду на автобус.
Человек с несколько продолговатым лицом оглядел артиста с ног до головы.
- Ну, иди, - приказал он с пугающим презрением. - Уже поздно. Шагом марш! И больше так не напивайся.
"Ты все еще живешь в Хырдалане?" Эти слова, сказанные позже в театре Первым, сейчас так живо прозвучали в ушах артиста, что, казалось, их отчетливо расслышали даже безжизненные стены больничного коридора.
- Я сейчас живу в поселке Монтина - на один этаж ниже земли, - смело пошутил артист со своим давним знакомым.
- С завтрашнего дня будешь жить в самом центре города - на 10 этажей выше земли, - твердо сказал Первый, на шутку отвечая шуткой.
В тот вечер, отыграв ахундовского "Мусье Жордана", весь творческий коллектив театра собрался в кабинете директора Мопассана Мираламова. Нувариш играл в спектакле дервиша Мастали-шаха, и его игрой, судя по всему, был доволен сам Первый. "Ты отлично играешь и Шейха Ахмеда в "Мертвецах", - сказал он. - Я дважды по телевизору смотрел. Таких ролей играй побольше".
Очевидно, в тот день, собираясь в театр, Хозяин заранее запланировал выделить квартиры нескольким работникам, в числе счастливчиков обязательно должна была быть и Грета Минасова. "Здесь была одна старая сотрудница - Минасова. Она еще работает в театре?" - для проформы спросил у директора Хозяин, конечно же знавший, что она из театра никогда и никуда не уходила. И Грета Саркисовна, растерявшись от неожиданного приглашения, вошла в кабинет Мопассана белее мертвеца, а вышла оттуда, плача от счастья и неустанно повторяя: "Спасибо, сынок! Огромное вам спасибо!!!"
До сих пор перед глазами артиста так и стоит лицо Греты Саркисовны в тот вечер. Может даже, еще живей, чем тогда, еще выразительней. И еще - посеревшее лицо Садая Садыглы, его покрасневшие глаза, взгляды, полные ярости и гнева.
У него почему-то с самого начала не складывались отношения с Первым. Впрочем, по мнению Нувариша, вина была не в Хозяине, а в упрямстве и гордости Садая Садыглы. "Банной водичкой себе друзей зарабатывает. Дает каждому что-то, отнимая самое главное в человеке - его достоинство. Кастрирует душу народа, чтобы сделать всех тихими и послушными". Подобные страшные слова Садай Садыглы не боялся произносить и в присутствии театрального начальства.
"А ты в чем нуждаешься, господин Садыглы?" - так обратился тогда к Садаю Первый сдавленным и неуверенным голосом, что ему вовсе было не свойственно, и, кажется, голос его при этом даже слегка дрогнул. А в слове "господин" прозвучала откровенная ирония и даже скрытый гнев. Конечно же "мировоззрение" Садая Садыглы Хозяину было известно. "Я ни в чем не нуждаюсь!" - громко и высокомерно ответил Садай Садыглы. Разговаривая с Первым, все вставали. А этот даже не шевельнулся. "Когда ему нечего делать, приходит сюда поразвлечься. Положенную каждому государственную квартиру дает с таким одолжением, будто все дома в городе достались ему от его покойного отца", - никого не боясь, при всех гневно произнес он по окончании собрания. На следующий день все в театре с сожалением говорили, что, веди себя Садай Садыглы в присутствии Хозяина чуть "пристойней", дал бы тот и ему квартиру в центре города, в самом лучшем доме, квартиры в котором удостаивался даже не каждый министр.
Ну, скажи после этого, что язык не самый подлый враг человеку.
Притулившись в углу скамейки, свернувшись в клубок, Нувариш Карабахлы заснул, и снился артисту, быть может, самый кошмарный сон в его жизни.
Сероватое странное место. Сырость пробирала до костей. Ни дома, ни деревца, нет в мире никого и ничего, кроме черной лужи крови. Грета Саркисовна, как маленький черепашонок, только что вылупившийся из яйца и торопящийся к воде, выползла из лужи собственной крови. Ее мертвое и в то же время живое, с ободранной кожей обнаженное тело было так уродливо и страшно, что, быть может, с самого сотворения мира никто и не видел столь жуткого зрелища. Грета Саркисовна ползла и ползла по земле, извиваясь, как змея. Однако это был не асфальтированный двор дома, где сейчас жил Нувариш. Это место напоминало голую землю в хырдаланском дворе Нувариша, и по той земле ползла Грета Саркисовна, стремясь, кажется, доползти до своей смерти. Но смерть эта, словно кем-то украденная и где-то издевательски спрятанная, никак не шла к ней. Иногда она, поднимая голову, бормотала: "Спасибо, сынок, огромное вам спасибо!" - и вновь в невыносимых болях и муках продолжала путь к своей смерти… И Нувариш вдруг осознал, что Грета Саркисовна ползет прямо в его сторону. Так, будто ее смерть во власти одного Нувариша.
И хотела Грета Саркисовна получить у него эту смерть, чтобы навсегда избавить свое ободранное тело от мук и страданий… Чем ближе подползала Грета Саркисовна, тем больше страх и ужас охватывали Нувариша. Артист пытался убежать от мертвой женщины, которая никак не могла умереть. Однако у него ничего не получалось - он не мог отодвинуться ни на пядь, все тело его словно было залито расплавленным свинцом.
Не вынеся этого кошмара, артист открыл глаза и - счастливый - обнаружил себя в холодном и сыром коридоре. Уже включили свет, и двери операционной на другом конце коридора были открыты нараспашку.
Когда еще не вполне оправившийся от сна Нувариш Карабахлы вошел в кабинет доктора Фарзани, тот сразу понял, что он не в состоянии даже разговаривать.
Фарзани только что вышел из операционной. Он стоял у умывальника лицом к стене и мыл руки.
- Проходи, присаживайся, Мубариз муаллим, - сказал он. - Не переживай. Дела идут неплохо. Твой друг в палате. Спит себе. Организм у него крепкий. Прямо железный. Между нами, и на алкаша он вовсе не похож.
В этом своем состоянии артист не заметил даже, что доктор назвал его не Нуваришем, а Мубаризом.
- Как, доктор? Как это спит? Он сейчас в сознании?
- Пока нет, - спокойно ответил врач, вытирая руки. - Не спеши, всему свой черед. Если не сегодня ночью, то завтра утром точно придет в себя. Я ему в палату направил хорошую сестру. Она до утра будет дежурить около больного. - Доктор повесил полотенце на гвоздь и сел на свое место. - Да и ты, видимо, крепко заснул, только вид у тебя сильно помятый. Что, плохой сон приснился?
- Приснился, доктор, а как вы догадались? Такого кошмара в жизни не видел! - Артист помолчал. Потом вдруг жутко разрыдался и сквозь слезы стал умолять доктора: - Ради Бога, доктор, дайте мне немного спирта, всего десять граммов! Задыхаюсь, клянусь Богом. Голова прямо раскалывается. В черепе словно мыши с крысами бегают.
- Нет, друг мой, так не годится, - ласково сказал доктор, искренне жалея артиста. Он расстелил на столе старую газету. Запер дверь кабинета. Достал из холодильника маленький запотевший графинчик с какой-то прозрачной, как слеза, жидкостью и поставил его на стол. Разложил на газете немного колбасы. Пару соленых огурцов. Соленый творог - шор. Испеченный на садже лаваш. Пучок очищенной, вымытой кинзы… Налил в два грушевидных чайных стакана кизиловую водку. У артиста при одном только взгляде на нее глаза заблестели.
- Вы очень хороший человек, доктор. Я как увидел вас, сразу это понял. - Артист протянул руку к стакану, но не притронулся к нему, потому что доктор не взял свой стакан. Взгляд доктора Фарзани был устремлен к умывальнику. И артист понял, что хочет этим сказать врач. Он вымыл руки с мылом, вернулся и сел.
- Выпьем? - улыбнувшись, сказал доктор и выпил водку. Взял кусок лаваша, подхватил им немного шора и отправил в рот.
- За ваше здоровье, доктор! - Нувариш выпил стоя, поморщился и сел.
- Закусывай колбаской. Ешь как следует, - велел гостю врач. Однако сам к колбасе не притронулся. Взял пару веточек кинзы и медленно стал жевать. - Он семейный?
- Семейный, доктор. У него прекрасная жена - Азада ханум. Замечательный стоматолог и хороший человек. Она - дочка доктора Абасалиева, известного психиатра. Может, слышали?
Тут доктор Фарзани всерьез удивился.
- Кто же не знает доктора Абасалиева? - проговорил он. - Он еще жив?
- Жив, доктор. И отлично живет! - вдохновенно ответил пришедший в себя после водки Нувариш. - Еще крепок, как ледоруб. Вот уже год как переехал и живет на даче - в Мардакянах. Я, говорит, с сумасшедшими больше не вожусь. Их теперь слишком много расплодилось.
- Значит, наш друг - зять доктора Абасалиева? - переспросил доктор, снова разливая водку по стаканам.
Нувариш Карабахлы пришел в восторг от того, что доктор наливает водку и что он сказал теперь не "твой друг", а "наш друг".
- Да, да, зять. Причем они большие друзья. Просто обожают друг друга. Уже больше тридцати лет проживают вместе. Ну, кто еще есть у доктора Абасалиева? Жена у него скончалась. Осталась единственная дочь. Вот он и относится к Садаю Садыглы как к сыну.
- Вот оно что… - проговорил доктор, думая о чем-то своем. - И они, кажется, земляки, не так ли? Доктор Абасалиев, насколько я знаю, должен быть из Нахичевани… Ну давай. - Он поднял стакан, выпил и опять закусил лавашем.