Нож создает связь С (Семян) - С1 (Скузяк).
Из чего следует: (СС1)-В. Через А, через убийство Амелии.
Ну, какова алхимия! Как все соединилось! И хотя соединения пока еще нечетки, но уже видно, что существует СКЛОННОСТЬ в данном направлении... И подумать только, что я не знал, что сделать со Скузяком - а тут он сам сейчас влезает этим НОЖОМ. Но, осторожно! Чтобы не спугнуть! Не надо форсировать... не надо навязываться, давайте плыть по течению, как будто ничего не случилось, но каждый раз пользоваться любыми возможностями, приближающими нас к нашей цели.
Надо участвовать в подпольной акции Ипа. Не подавая виду, что наша подпольная акция - другая. Держите себя так, как будто Вы участвуете в борьбе народа, в АК, в дилемме Польша-Германия, как будто речь идет именно об этом... а на самом деле главное для нас, это чтобы
ГЕНЬКА С КАРОЛЕМ.
Но этого нельзя обнаруживать. Это нельзя выдавать никому. Об этом ни гу-гу. Никому. Даже себе. Это не надо вкушать - предлагать. Тихо! Пусть все идет само собой...
Здесь нужны смелость и настойчивость, потому что мы должны тихо настаивать на своем, даже если оно и покажется сладострастным свинством. Свинство перестанет быть свинством, если мы будем его отстаивать! Мы должны идти вперед напролом, а если мы дадим поблажку, то свинство нас затопит. Не дайте себя отвлечь от нашего дела - не предайте! Возврата нет.
Кланяюсь. С уважением. По прочтении - сжечь".
"По прочтении - сжечь" - приказывал он. Но уже было написано: "Главное - это чтобы ГЕНЬКА С КАРОЛЕМ"... Кому это адресовывалось? Мне? Или Ей, природе?
Кто-то постучал в дверь.
- Войдите.
Вошел Вацлав.
- Можно с вами поговорить?
Я предложил ему стул, он сел. Я же сел на кровать.
- Прошу прощения, я знаю, вы устали. Но только что я пришел к мысли, что не смогу глаз сомкнуть, если не поговорю с вами. Не как раньше, по-другому. Откровеннее. Я надеюсь, вы не обидитесь. Вы догадываетесь, о чем идет речь. О... о том, что было на острове.
- Я не мог бы вам много...
- Знаю. Знаю. Простите, что перебиваю. Я знаю, что вы ничего не знаете. Но я хочу знать, что вы об этом думаете. Я никак не могу справиться с моими мыслями. Что вы об этом думаете? Что вы - думаете?
- Я? А что я могу думать? Я лишь посвятил вас, считая своим дол...
- Разумеется. Я вам очень признателен. Просто не знаю, как и благодарить. Но хотелось бы знать вашу точку зрения. Может так: я сначала представлю свою точку зрения. По-моему, здесь ничего такого нет. Ничего важного - потому что они знают друг друга с детства и... Здесь больше глупости, чем... Впрочем, в их возрасте! Наверняка в прошлые годы между ними что-нибудь... было... может что-нибудь полудетское, знаете, приставания и ухаживание, и это вылилось со временем в несколько специфическую форму - странную форму, а? И теперь они время от времени возвращаются к прежнему. Такая, знаете, проклевывающаяся, намечающаяся чувственность. А кроме того, не исключен и некоторый оптический обман, ведь мы смотрели издалека, из-за кустов. В том, что касается чувств Гени, я не сомневаюсь. Не имею права. Не имею оснований. Знаю, что она любит меня. Как вообще я могу сравнивать нашу любовь с этим ребячеством. Бессмыслица!
Тело! Он сидел прямо передо мной. Тело! Он был в халате - в нем он держал свое упитанное, взлелеянное, пухлое и белесое, туалетное и халатное тело! Сидел с этим своим телом как с чемоданом, или даже с несессером. Тело! Я, взбешенный телом и тем самым телесный, иронически всматривался и вовсю насмехался, чуть ли не посвистывая. Ни грана сочувствия. Тело!
- Вы можете мне верить или не верить, но я бы не волновался по этому поводу... Разве что... одна вещь меня беспокоит. Не знаю, может это обман зрения... Поэтому я хотел бы вас спросить. Заранее прошу прощения, если сказанное покажется вам несколько... невероятным. Признаюсь, даже не знаю как и сказать. То, чем они занимаются... Вы понимаете, это было довольно странно. Ведь не так делается!
Он замолчал и сглотнул слюну, и застыдился, что сглотнул.
- Вы так считаете?
- Ну да, явно что-то ненормальное. Понимаете, если бы они целовались - но как обычно... Если бы он, скажем, повалил ее - но как обычно. Даже если бы он обычно овладел ею на моих глазах. Все это меня бы меньше... смутило... чем эта... странность... странность этих движений...
Он взял меня за руку. Посмотрел мне в глаза. Меня перекосило от отвращения и я возненавидел его.
- Скажите мне откровенно, я прав? Может я не разглядел как следует? Может эта странность - во мне? Сам не знаю. Скажите, пожалуйста!
Тело!
Тщательно скрывая легкомысленную, но безжалостную озлобленность, я сказал - собственно, я ничего такого не сказал - но это "ничего" подлило масло в огонь: - Трудно сказать... В общем-то, да... До некоторой степени...
- Но я не знаю, как к этому отнестись? Может это что-то существенное? И насколько у них далеко зашло? Скажите мне, пожалуйста, не считаете ли вы, что она и он?...
- Что?
- Простите! Я имею в виду sex-appeal. To, что у нас называется sex-appeal. Когда я увидел их вместе в первый раз... год назад... мне сразу бросилось в глаза. Sex-appeal. Влечение. Половое влечение. Он и она. Но тогда я еще серьезно не думал о Гене. А потом, когда она разбудила во мне чувства, то ее прошлое отодвинулось на второй план и потеряло смысл в сравнении с моим чувством, и я перестал обращать внимание. Ведь ребячество! И только сейчас...
Он вздохнул.
- Сейчас я боюсь, что виденное, возможно, даже хуже всего того, что я в состоянии вообразить.
Он встал.
- Бросились на землю... не так, как должны были бы броситься. И тут же встали - тоже не так. И ушли - тоже не так... Что это? Что это значит? Это делается не так!
Он сел.
- Что? Что? В чем здесь дело?
Он посмотрел.
- Как это перевертывает все представления! Скажите же! Скажите же наконец хоть что-нибудь! Не бросайте меня одного со всем этим! - он тускло улыбнулся. - Простите ради Бога.
Стало быть, и он искал моего общества и предпочитал не оставаться "во всем этом один" - воистину, я имел успех! Но в противоположность Фридерику, он умолял, чтобы я не подтверждал его безумия и с замиранием сердца ждал моего возражения, отодвигающего все в царство химеры. От меня зависело успокоить его... Тело! Если бы он говорил со мной только как душа! Но тело! И эта моя легкость! Теперь для того, чтобы навсегда ввергнуть его в ад, мне не нужно лезть из кожи вон, достаточно пробурчать несколько невнятных слов: "Признаться... Видимо... Трудно сказать... Возможно..." И я сказал. А он ответил:
- Она любит меня и я наверняка знаю, что она меня любит, она меня любит! - защищался он несмотря ни на что.
- Любит? Не сомневаюсь. Но не кажется ли вам, что любовь между ними - неестественна. Ей нужна любовь с вами, а не с ним.
Тело!
Он долго ничего не говорил. Сидел тихо. Я тоже сидел и молчал. На нас спустилась тишина. Фридерик? Он что, спит? А Семян? А Юзек в кладовке? Что он? Спит ли? Дом был подобен повозке, запряженной множеством коней, каждый из которых тянул в свою сторону.
Он смущенно улыбнулся.
- Действительно, досадно, - сказал. - Недавно я мать потерял. А теперь...
Он задумался.
- Ей Богу, не знаю как извиняться перед вами за мой ночной визит. Одному было невмочь. Я вам еще кое-что хочу сказать, если вы позволите. Мне очень важно было выговориться. То, что я скажу, будет... В общем, послушайте. Меня самого иногда удивляет, что она... питает ко мне какие-то чувства. Мои чувства - это совсем другое дело. Я чувствую по отношению к ней то, что чувствую, ибо она создана для любви, она для любви, чтоб ее любили. Но вот что она могла полюбить во мне? Мое чувство, мою любовь к ней? Нет, не только, она и меня самого тоже любит - но почему? И что она любит во мне? Вы ведь сами видите, что я из себя представляю. У меня нет иллюзий, я сам себе не слишком нравлюсь и, честное слово, не знаю, не могу понять, что она во мне усмотрела, и, признаюсь даже - это шокирует меня, и если в чем я и мог бы ее упрекнуть, то как раз в том... что она так ласкова со мной. Верите ли, в момент вершины экстаза меня коробит именно ее экстаз, то, что она впадает в экстаз со мной. Я никогда не чувствовал себя с нею свободно, это для меня всегда было какой-то милостыней, уступкой мне, я даже должен был опуститься до цинизма, чтобы использовать эту предоставляемую мне "льготу", это целительное начало природы. Ну да ладно. И все-таки она меня любит. Это факт. Заслуженно или незаслуженно, льгота или нет, но она меня любит.
- Разумеется. Любит.
- Нет, вы подождите! Я знаю, что вы хотите сказать: происходившее там - из другой оперы, и к любви отношения не имеет. В том-то и дело! Именно потому то, с чем я столкнулся... варварски аморально, исключительно изощренно в своей злобности - трудно понять, по какому дьявольскому наущению могло так произойти. Если бы она изменяла мне с другим мужчиной...
- А то - моя невеста путается с каким-то там, - он внезапно сменил тон и посмотрел на меня. - Что это значит? Чем мне защищаться? Что мне делать?
- Путается с кем-то не из... - добавил он, - и таким странным способом... исключительным... необычным... который задевает меня, пробирает, знаете, я чувствую этот вкус, улавливаю его... Поверите ли, я на основании того, что мы видели, мысленно реконструировал все, что между ними могло быть, всю гамму их отношений. И это так... эротически гениально, что даже не знаю, как они дошли до этого! Это как во сне! Кто это придумал? Он или она? Если она - то она гениальный художник!
Он помолчал.
- И знаете, что мне кажется? Что она ему не отдавалась. И это ужаснее, чем если бы они сожительствовали друг с другом. Безумие так думать, а? Но с другой стороны! Ведь если бы она отдалась ему, то я мог бы защищаться, а так... не могу... и возможно, что не отдаваясь ему, она принадлежит ему еще больше. Ибо все, что происходит между ними, происходит иначе, иначе! Это какое-то другое! Другое!
О! Лишь одного он не знал. А именно: виденное им на острове делалось для Фридерика и самим Фридериком - было своего рода ублюдочным творением, зачатым и рожденным ими с Фридериком. И какое удовлетворение - держать его в неведении, его, не имеющего понятия о том, что тот, кому он изливает душу, находится на противоположной стороне, вместе с уничтожающей его стихией. Во всяком случае, это была не моя стихия (она - слишком молода для меня). Во всяком случае, я был не их, а его приятелем и, разрушая его, я, собственно говоря, разрушал самого себя. Но что за удивительная легкость!
- Это все война, - сказал он. - Это все война. Но почему я должен воевать со щенками? Один мою мать убил, а другой... Нет, это слишком, немножко чересчур. Это уже крайность. Хотите знать, что я буду делать?
Я не ответил, и он повторил, акцентируя каждое слово:
- Вы хотите знать, что я буду делать?
- Я вас слушаю. Говорите.
- Я не уступлю ни на йоту.
- Понятно.
- Не позволю соблазнить ни ее, ни себя.
- Как вы это себе представляете?
- Я сумею настоять на своем и сохранить все свое. Я люблю ее. Она любит меня. Только это важно. Все остальное должно уйти на второй план, должно потерять смысл, потому что я так хочу. Я сумею захотеть. Знаете, а я, собственно говоря, не верю в Бога. Моя мать была верующей, я - нет. Но я хочу, чтобы Бог был. Хочу - и это важнее, чем простая убежденность в его существовании. И теперь я сумею захотеть и встану на защиту своих истин, своей нравственности. Я призову Геню к порядку. До сих пор я не говорил с ней об этом, но завтра же поговорю и призову к порядку.
- И что же вы ей скажете?
- Я сам веду себя прилично и ее заставлю вести себя прилично. Я веду себя уважительно - я уважаю ее и заставлю ее уважать меня. Я так поведу себя по отношению к ней, что она не сможет отказать мне в своем чувстве и своей верности. Я верю, что уважение, почтение, понимание, - что все это обязывает. И по отношению к этому молокососу я тоже поведу себя как надо. Сейчас вот только он вывел меня из равновесия - этого больше не повторится.
- Вы хотите строить дальнейшие отношения на... уважении?
- Вы буквально читаете мои мысли! Я их призову к "уважительному" поведению!
- Да, но "уважительность" берет начало от "важности". Важный - это тот, кто занимается самым важным. Но что является самым важным? Для вас может быть самое важное одно, а для них - другое. Каждый выбирает по своему разумению и мерит на свой аршин.
- Как это? Важный - я, а не они. Как они могут быть важными, если все это ребячество - чепуха - ерунда. Глупость!
- А если для них ребячество важнее?
- Что? Для них важнее должно быть то, что важно для меня. Что они могут знать? Я лучше знаю! Я их заставлю! Ведь не станете же вы возражать, что я весомее, чем они, что мои соображения должны иметь решающее значение.
- Минутку. Я думал, что вы считаете себя более важным из-за своих принципов... а теперь выходит, что ваши принципы весомее, потому что весомее вы. Лично вы. Как индивид. Как старший.
- Что в лоб, что по лбу! - воскликнул он. - Одно и то же! Простите великодушно. Эти излияния в столь поздний час. Большое спасибо.
Он вышел. Я со смеху покатывался. Потеха! Заглотал крючок и мечется, как рыба!
Ну и шутку же с ним сыграла наша парочка!
Терзался? Терзался? Ну да, терзался, не это было жирновато-утомленно-лысоватое терзание...
Очарование было на другой стороне. Поэтому и я был "по другую сторону баррикады". Все, что оттуда - пленительно и... способно покорить... очаровать... Тело.
Этот бык только делал вид, что стоит на страже нравственности, а на самом деле он пер на них всей своей тушей. Пер на них всем своим весом. Навязывал им свою нравственность по единственной причине, что нравственность была "его" - и была весомее, взрослее, развитей... эта нравственность мужчины. Силой навязывал!
Ну и бык! Я едва его переносил. Разве что... я сам не лучше, тоже вроде него? Ведь я - тоже мужчина... Вот о чем я думал, когда снова раздался стук в дверь. Я был уверен, что вернулся Вацлав - но то был Семян! Я раскашлялся прямо ему в лицо - чего не ожидал от себя!
- Простите за беспокойство, но я слышал голоса и знал, что вы не спите. Можно попросить воды?
Он пил медленно, мелкими глотками, на меня не смотрел. Без галстука, в расстегнутой рубахе, помятый - волосы, хоть и напомаженные, торчали - он ежеминутно запускал в них пальцы. Опорожнил стакан, но с уходом медлил. Стоял и теребил волосы.
- Какое хитросплетение! - пробурчал он. - Просто не верится!... Он встал поодаль, как будто меня здесь не было. А я умышленно хранил молчание. Он говорил вполголоса, будто и не мне вовсе.
- Мне нужна помощь.
- Чем могу быть полезным?
- Вы ведь знаете, что у меня сильнейший нервный срыв? - спросил он отрешенно, словно речь шла не о нем.
- Признаться... Не понимаю...
- Все же вы должны быть au courant, - засмеялся он. - Вы знаете, кто я. И что у меня срыв.
Он поправлял волосы и ждал моего ответа. Он мог ждать без конца, потому что задумался, или скорее сосредоточился на какой-то мысли, не думая ни о чем конкретном. Решив узнать, чего он хочет, я сказал ему, что я действительно au courant...
- Вы - симпатичный человек... Я там, рядом, уже больше не мог... в одиночестве... - и показал пальцем на свою комнату. - Как бы это сказать? Я решил, что надо к кому-нибудь обратиться. Вот решил - к вам. Может потому, что вы мне симпатичны, а может потому, что живем через стену... Я не могу дальше оставаться один. Не могу и все тут! Разрешите, присяду.
Он сел, движения его были как после болезни - осторожные, как будто он не вполне владел конечностями и ему приходилось заранее обдумывать каждый жест. - Я хотел бы знать, - сказал он, - тут что-то затевается против меня?
- С чего вы взяли? - спросил я.
Он решил рассмеяться, а потом сказал: - Простите, я бы хотел начистоту... но прежде всего я хотел бы объясниться, в каком качестве я к вам явился. Я должен вам вкратце изложить мою биографию. Не откажите выслушать. Хотя, впрочем, вы должны были много обо мне слышать. Вы слышали обо мне как о человеке смелом, даже, можно сказать, опасном... Ну да... Но совсем недавно меня охватило... Как сглазили. Такая вот штука. Неделю назад. Понимаете, сидел я при свете лампы, и вдруг мне приходит в голову такой вопрос: почему ты до сих пор не поскользнулся? А вдруг завтра ты поскользнешься и загремишь?
- Но ведь такие мысли должны были вас посетить не однажды?
- Разумеется, не раз! Но на этот раз на этом дело не кончилось - ибо мне в голову сразу же пришла другая мысль, что я, дескать, не должен так думать, потому что это могло бы меня ослабить, открыть, черт побери, сделать доступным опасности. Вот я и подумал, что лучше так не думать. А как только об этом подумал, то уж не мог отогнать от себя мысль, и так меня это схватило, что теперь я постоянно, постоянно должен думать, что я поскользнусь и что я не должен об этом думать, потому что поскользнусь, и опять все по новой. Понимаете, как меня схватило!
- Нервы?
- Нет, это не нервы. А знаете что? Это превращение. Превращение смелости в страх. Такое лечению не подлежит.
Он закурил. Затянулся, выдохнул. - Еще три недели назад у меня была цель, задание, я боролся, передо мной был объект, плохой ли, хороший, но был... Теперь ничего нет. Все с меня спало, как, простите, штаны. Теперь я только и думаю, чтобы со мной чего не случилось. Я прав. Тот, кто за себя боится, всегда прав! Хуже всего, что я прав, прав только теперь! Но чего от меня хотите вы? Я здесь уже пятый день сижу. Прошу коней - не дают. Держите меня как в тюрьме. Что вы хотите сделать со мной? Я в этой комнате наверху места себе не нахожу... Чего вы хотите?
- Да вы успокойтесь. Это все нервы.
- Хотите меня прикончить?
- Ну это слишком.
- Не такой уж я глупый. Да, я провалился... Но беда в том, что я им открылся со своими страхами, что они уже знают. Пока я не боялся, они меня не опасались. А теперь, когда я боюсь, я стал представлять для них опасность. Понимаю. Мне нельзя верить. Но я обращаюсь к вам как к человеку. Я принял такое решение: встать, прийти к вам и поговорить начистоту. Это мой последний шанс. Я пришел к вам просто потому, что у человека в моей ситуации нет иного выхода. Вы только послушайте меня, здесь какой-то порочный круг. Вы боитесь меня, потому что я боюсь вас, я боюсь вас, потому что вы боитесь меня. Я могу из него выбраться только прыжком, и поэтому - бац - являюсь к вам ночью, хоть мы и не знакомы... Вы - интеллигентный человек, писатель, так поймите меня, протяните руку, помогите выбраться отсюда.
- Что я должен сделать?