Содержание:
ГЛАВА ШЕСТАЯ, - о любви, о машине Тьюринга, - о добрых намерениях и неожиданных результатах 6
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, - которая едва не оказалась пропущенной 8
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, - в которой Тане Ларионовой отводится главная роль 8
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, - в которой Эраст Георгиевич провозглашает новый метод воспитания 10
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, - в которой читатель более обстоятельно знакомится с Андреем Владимировичем - Рюриковым 11
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, - в которой Женя Горожанкин проводит вполне научный эксперимент 12
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, - которая заканчивается благополучно для всех, кроме Тани 14
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, - в которой Таня Ларионова постигает бремя славы 15
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ - с некоторыми элементами детектива 16
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, - в которой происходит чрезвычайно важный и содержательный разговор между Таней Ларионовой и Женей Горожанкиным. 17
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, - из которой следует, что парадоксы занимают отнюдь не последнее место в нашей жизни 18
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, - в которой автор признает собственные ошибки и по мере сил стремится их исправить 19
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, - в которой описываются кое-какие события, - не предусмотренные экспериментом 20
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, - из которой читателю предлагается сделать самостоятельные выводы 22
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, - в которой рассказывается, как Рита Гончарова возлюбила истину, - и о том, что из этого получилось 23
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, - в которой Эраст Георгиевич начинает испытывать беспокойство 25
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, - в которой Таня Ларионова постигает некоторые подлинные ценности жизни 27
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ, - в которой Таня Ларионова при помощи Пети Бобошкина совершает важное открытие 28
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, - в которой созревает явно предгрозовая ситуация 31
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ, - которая завершается выстрелом из пистолета 33
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ, - в которой все изменяется к лучшему. 34
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ, - в которой автор предлагает самим читателям провести четкую грань между реальностью и фантастикой 36
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, - которую давно и с нетерпением ожидает читатель 38
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ, - которая заканчивается самым, невероятным образом 40
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой повествуется о событиях как будто и не слишком значительных
Наверное, именно так начинали все известные человечеству обманщики, авантюристы и даже преступники: Таня Ларионова не думала, до самого последнего мгновения не думала, что бросит в почтовый ящик это письмо, И лишь когда в узкой прорези мелькнул дразнящим язычком угол конверта, она опомнилась - и поняла, что погибла!..
А произошло все так.
Настали летние каникулы, и Таня, впервые совершенно самостоятельно, как, впрочем, и полагается почти взрослой четырнадцатилетней девочке, ехала в город, где жила ее тетя. Всю дорогу Таня лежала на верхней полке, грызла горькие-прегорькие, каленые-перекаленные семечки, десять копеек стакан, и, выражаясь устарелым слогом, по иронии судьбы читала роман Достоевского "Преступление и наказание".
Нам кажется, однако, что Достоевский тут ни при чем: последующие события могли развернуться и в том случае, если бы Таня читала не Достоевского, а, скажем, Чарльза Диккенса или даже сказки братьев Гримм. Тем более смешно винить в чем-то Танину школу или ее учительницу, Теренцию Павловну, которая перед каникулами продиктовала восьмому "Б" список обязательной литературы, назвав при этом и Федора Михайловича Достоевского. Да и подозревала ли Теренция Павловна, что Таня всерьез отнесется к этому списку?..
Но Таню Ларионову всегда отличали неожиданные поступки. Она взяла с собой в дорогу знаменитый роман, хотя не любила следовать никаким правилам и указаниям и, например, считала ниже собственного достоинства ходить на фильмы для детей до шестнадцати лет. Она вообще кое-что могла себе позволить в жизни, так как ее мама работала билетершей в кинотеатре "Орбита".
Итак, лежа на верхней полке, Таня с увлечением читала "Преступление и наказание" и была совершенно счастлива, таким счастливым бывает человек только в самом начале долгих летних каникул. Ей не мешали - ни проводница, которая все утро усердно гудела пылесосом, похожим им небольшую глобальную ракету, ни соседи по купе - хрупкая, прозрачная старушка и ее внук в синей матроске, белых туфельках и бескозырке с надписью "Варяг". Малыш бегал по вагону, стрелял откидными сиденьями и выгребал из карманов на колени бабушке то ванильные сухарики, то шоколадки, то кружочки копченой колбасы - все, чем угощали его окрестные пассажиры. Бабушка сердилась и шлепала чересчур шустрого внука по коротким штанишкам, доводя его до немыслимого рева. В конце концов она утомилась, выдохлась, прилегла и стала слушать репортаж о футбольном матче, а чтобы не упустить слабым слухом чего-нибудь важного, попросила Таню включить репродуктор погромче. Однако и это не мешало Тане. И чем больше углублялась она в трагические переживания Раскольникова, тем сильнее наслаждалась ощущением собственного душевного покоя и безмятежности.
Впрочем, кое-что мешало ей все-таки чувствовать себя абсолютно счастливой. Она забыла дома голубую ленточку, которая очень шла к ее искристым рыжим волосам. Но Таня надеялась на какой-нибудь станции купить такую же.
Однако ей не везло, подходящей ленточки все не встречалось. На какой-то станции в галантерейном киоске продавались ленточки любых цветов, кроме голубого, и Таня от расстройства купила две порции мороженого "Ленинградское" - испытанный прием для восстановления внутреннего равновесия.
Доедая вторую порцию "Ленинградского", Таня заметила поблизости мальчугана в матроске. Неизвестно, каким образом он очутился на перроне и разгуливал один, интересуясь преимущественно по-египетски монументальными урнами, правда, изваянными из третьесортного цемента, но таящими немало поразительних находок.
Ударил привокзальный колокол. Таня подхватила любознательного морехода под мышки и потащила в вагон. Малыш брыкался, вырывался и даже кусался, вдобавок у самой подножки с него, слетела бескозырка с надписью "Варяг". Таня едва-едва успела подобрать ее и заскочить и тамбур, как поезд тронулся.
Только потом, когда Таня доставила малыша к бабушке, выяснилось, что на нем нет одной туфельки. Вероятно, в суматохе она расстегнулась, упала и осталась на перроне. Но до туфельки ли тут было?..
"Варяг" завывал, как сирена корабля, терпящего бедствие в открытом море; в купе битком набились его знакомые и просто сочувствующие; бабка, со сна бледная, перепуганная, безмолвно сносила все упреки и трясущейся рукой пыталась затолкнуть внуку в рот ложку с малиновым джемом.
И тут, как обычно в подобных ситуациях, все принялись вспоминать ужасные случаи, когда с детьми происходили разные кошмарные несчастья; все принялись рассуждать - а вдруг бы ребенок отстал от поезда или, того хуже, попал под колеса!.. При этом все так шумели, что голос малыша потерялся в общем гаме, а Тане снова и снова пришлось повторять, как она ела мороженое, да, "Ленинградское", две порции, и увидела мальчишку, и что произошло потом, и ей было даже смешно - все смотрели на нее так, будто она совершила подвиг, старушка тоже охала, ахала, но при этом нет-нет да и посматривала туда, где полагалось быть белой туфельке: как будто Таня была виновата, что не заметила, как слетела эта злополучная туфелька!..
И когда Таня повторила в пятый или шестой раз свою историю, ей пришло в голову - то ли чтоб как-то оправдаться перед старушкой, то ли просто потому, что ну невозможно же, согласитесь, твердить столько раз одно и то же слово в слово - ей пришло в голову прибавить, что невдалеке уже сигналил паровоз, и тут-то она и сняла мальчика с рельсов. Эта маленькая подробность произвела такое впечатление, словно все только и ждали, чтобы появился паровоз, и заранее знали, что он непременно появится, и даже обрадовались, что вот, наконец, он появился. А бабка после этого и думать забыла про туфельку - кто-то принес пузырек с кардиомином и отсчитал ей двадцать пять капель. Таня же забралась к себе на полку, повернулась к стенке и прикусила палец, чтобы не расхохотаться.
Но потом она даже пожалела, что так все обошлось, уж слишком благополучно, что ей не довелось и вправду избавить мальчугана от какой-нибудь жуткой опасности... Тут ей представилось, как это могло бы произойти: кишит народом перрон, все бегут, мечутся, посадка, никому нет дела до мальчика, который слез с платформы и прыгает на одной ножке по шпалам. И тут откуда ни возьмись паровоз. Таня бросается вперед, хватает малыша, прямо из облака пара, и под всеобщий вопль ужаса и восторга выскакивает на платформу. На рельсе остается только белая детская туфелька, и на нее надвигаются огромные черные колеса...
Что потом?.. Потом про Таню пишут в газете... Кто-то из очевидцев, или сама бабка (это куда трогательней!) выводит буквы дрожащей рукой, корявым старческим почерком... Непременно - корявым и старческим: "Дорогая редакция! Пишет вам бабушка того самого мальчика, которого спасла от верной гибели ученица школы № 13 Ларионова Татьяна..." Потом...
Вырвав листок из тетрадки, которую мама положила в ее чемодан (тетрадку с конвертом не забыла, а ленточку забыла!), Таня сочиняет письмо. Забавно вообразить, как это случилось бы на самом деле, недаром Таня уже два года занимается в драмкружке... Кляксы - в начале и в конце - придают письму такую убедительность, что самой Тане становится боязно за девочку, которая вырвала из-под колес глупого малыша. И белая туфелька... Маленькая туфелька с пуговкой... На нее накатывает свирепая, рыгающая паром громада... Таня так явственно видит перед собой чту маленькую белую туфельку, что адрес на конверте она надписывает уже сквозь слезы.
И вот письмо готово, заклеено. Письмо, которое никуда не пойдет... Внизу все давно разбрелись, и старушка потчует своего буйного внука консервированным компотом, а Таня только добралась до самого главного: газета со статьей и портретом - в школе... Голубая ленточка... Выразительные и слегка загадочные глаза... Как у Жанны Прохоренко или у Одри Хепборн... Почти... "Как, это Ларионова?.. Наша Танька?.. Та самая? Да, да, та самая! Та самая, которая хлопает ушами на физике, ненавидит химию, и тянет весь класс вниз, и тянет всю школу вниз, и тянет еще что-то вниз, и пререкается, и задирается, и просыпает первые уроки, и бегает на последние сеансы... Но теперь... О, теперь!.. "Молодец, Таня! - слышит она отовсюду.- Мы кое в чем ошибались, прости нас!.." Но и это еще не самое главное, нет! Главное - это когда она задерживается в школе по какой-то причине и к ней подходит величайший гений школы № 13, Всесторонне Развитая Личность - Женя Горожанкин... Он первый подойдет и сознается, глядя, как всегда, прямо в лицо: "Таня, - скажет он, - я был круглым дебилом", - так скажет Женя Горожанкин, не "дураком", а "дебилом".- "Я был круглым дебилом,-скажет он.- Я приставал к тебе с этой самой машиной Тьюринга, и не замечал, что ты... Давай будем снова друзьями." "Нет,- отлетит она и рассмеется печальным и горьким смехом.- Нет, Женя, теперь поздно... Вот раньше... Но раньше ты не замечал меня... Ты не видел, что главное в человеке - душа, сердце... А если бы я никого не спасала?.. Никакого мальчика?.."
Но в этом месте Таня вдруг спохватилась. Ведь и вправду никого она не спасала, все она выдумала, все, все! Ей стало грустно. Почему она родилась такой невезучей? Почему с другими случаются всякие происшествия, а с ней - нет? Ведь могло бы, могло бы и с ней хоть раз случиться такое на самом деле!..
На первой же остановке она вновь побежала разыскивать голубую ленточку, но опять ей не повезло ("как всегда", - подумала она, стоя перед галантерейным киоском, закрытым на обед), и остаток времени ходила вдоль перрона, продолжая мысленно свой серьезный и значительный разговор с Женей Горожанкиным. И он мог бы вполне состояться, если бы... Но тут начиналась такая цепочка всяческих "если бы", что становилось ясно: подобный разговор не произойдет никогда.
Прежде всего, для такого разговора нужна газета со статьей, а чтобы она появилась, редактор должен получить письмо... Но письмо было у нее в руке, вернее - заложено в книжке, которую она держала в руке... И рядом, на углу вокзального здания, на желтой, свежевыкрашенной стене, висел синий почтовый ящик. Самый обыкновенный почтовый ящик с поблекшей надписью: "Выемка корреспонденции производится каждый час круглосуточно".
- Круглосуточно,- автоматически повторила Таня.- Круглосуточно...
И тут произошло то, что никак не объяснить с точки зрения логики и здравого смысла, во всяком случае не объяснить до конца.
Она подошла к почтовому ящику - подумала о Жене - посмотрела на конверт, на ящик - и попыталась представить, что случилось бы с нею, брось она в узенькую черную прорезь это письмо. Она даже, чтобы лучше себе это все представить, поднесла конверт к щелке и вложила в нее, крепко стиснув уголок в потных кончиках пальцев... Она чувствовала себя в тот момент так же, как если бы примеряла перед зеркалом новое платье, зная, что оно чужое и никогда не сможет ей принадлежать...
Но тут громко ударил станционный колокол - Таня вздрогнула - и конверт сам собой выскользнул из ее пальцев. Только уголок мелькнул и исчез, будто никакого письма и не было.
Таня не сразу сообразила, что произошло непоправимое.
Она попробовала заглянуть в щелку, но ничего не увидела. Она попыталась протиснуть внутрь палец, но только покарябалась о железо. Она побежала к поезду, но тут же вернулась и в полной растерянности остановилась перед ящиком.
Колокол ударил дважды, и состав медленно тронулся.
Таня в отчаянии забарабанила по ящику кулаком, оглянулась и кинулась догонять свой вагон...
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой всеми владеют самые лучшие намерения
В конце августа Нора Гай получила первое ответственное редакционное задание.
На летучке обсуждался номер, посвященный новому учебному году. Завотделом культуры и быта предложил свой план: передовая "Здравствуй, школа!", фотоэтюд "Прощай, лето!" и обобщающая статья завгороно.
Всем стало скучно.
- У вас потрясающая фантазия, Титаренко,- сказал редактор. Он только вернулся из отпуска, был полон свежих сил и черноморского юмора.- Значит, "Здравствуй, школа!" и "Прощай, лето!"... А больше вы ничего не придумали?
- Еще статья завгороно,- напомнил Титаренко.- По-моему, как раз что требуется. Каждый год даем.
В отличие от редактора, он еще только собирался в отпуск...
Редактор пощелкал затвором двенадцатицветной шариковой авторучки.
- Скажите, Титаренко, вы когда-нибудь были школьником?
- А как же,- сказал Титаренко.- Я и университет закончил. Правда, заочно.
- Нет,- сказал редактор,- я не о том... Вас когда-нибудь выставляли из класса?
- То есть как?..
- А так. Ну, за болтовню на уроке, за подсказку? За то, например, что вы приволокли с собой дохлую крысу?
- Это правда,- сказал Титаренко, теряясь,- я и в самом деле когда-то принес в школу дохлую крысу... - Он
- Жаль, что давно,- сказал редактор.- А я однажды привел в класс чистопородного бульдога, правда, в наморднике, но наша немка не разобрала, что на нем намордник...
Тут все стали наперебой вспоминать собственные школьные проделки.
- Вот видите, Титаренко,- сказал редактор, когда поток веселых и легкомысленных воспоминаний стал мелеть,- надо быть ближе к действительности. Все мы был детьми, почаще думайте об этом, когда готовите материалы.
- Но,- возразил Титаренко,- но не станем же мы в первосентябрьском номере писать о крысах или там о бульдогах... Мы обязаны воспитывать молодежь на положительных примерах.
- Вот и поищите их в жизни,- сказал редактор и снова защелкал авторучкой.- Поищите их в жизни, среди т самых мальчишек и девчонок, которые придут в школы первого сентября. И напишите, чтобы тут было все: и лирика и пафос, и романтика, и героика, если хотите... У вас есть на примете какая-нибудь тема?
- Пока нет,- обиженно сказал Титаренко.- Но можно написать об астрономическом обществе из пятой школы.
- Уже писали!- зашумели вокруг.- "Наши пулковцы", "Открыватели новых планет"!.. А общество заглохло еще в прошлом году!...
- Вот и хорошо,- сказал Титаренко.- Поможем возродить былую славу...
- Да,- сказал редактор,- конечно...- Он так долго пристально смотрел на заведующего отделом, что всем сделалось неловко за Титаренко. И все бросились его выручать, стали подсказывать темы, и чего только тут не было - и "маршрутами отцов", и "глазами детей", и походы юных альпинистов, и молодежные трудовые лагеря, и "комсомольская копилка", и масса, масса всяческих других интересных и увлекательных тем, но неожиданно выручила Титаренко Нора Гай, студентка журфака, которая проходила в редакции учебную практику.
Настоящее имя Норы Гай было Элеонора Попугаева. Усилиями всей редакции для нее сочинили псевдоним, и не какой-нибудь, а даже с известным налетом артистизма. Беда лишь в том, что за месяц практики он появился в городской газете лишь два раза, и то под малозначительными информашками. Остальное время Нора Гай отвечала на стихи и обрабатывала письма. Разумеется, ей не терпелось сделать какой-то большой, проблемный материал, который бы вызвал отклики, о котором бы заговорили... Однако кроме пары информашек, подклеенных ею, правда, в специальную тетрадь, Нора еще ничего не опубликовала, а как это часто случается с близорукими некрасивыми девушками, которые носят очки и постоянно ищут косметические средства, чтобы свести с лица густые веснушки, Нора страдала от застенчивости и никогда бы не решилась выразить вслух свои притязания.
Но тут, под влиянием жалости к Титаренко, в чьем отделе она работала, Нора Гай подняла руку (точь-в-точь, как делала это на учебных семинарах) и с внезапной отчаянной решимостью попросила слова.