Так что, несмотря на шефскую и еще всякого рода помощь, которую им оказывали ребята, учителям тоже приходилось нелегко...
Вообще же, если говорить об учителях, то это со стороны только могло показаться, что у них наступила спокойная, беззаботная жизнь. И не только со стороны: ребятам тоже казалось, что все, все в школе делают они сами, что только так, скорее из вежливости, спрашивают иногда они совета или приглашают учителей принять участие в каком-нибудь ответственном деле... Просто учителя понемногу стали проникать в главную тайну своей профессии, которая в том и заключается, что ученик все в жизни постигает как бы сам...
А кроме того, однажды в учительской, где спорили теперь не меньше, а больше, чем в иные времена, но зато спорили гораздо плодотворнее,- однажды в учительской, в заключение какого-то спора, Андрей Владимирович рассказал своим коллегам совсем коротенькую историю, причем он уверял, что эта история не выдуманная, что на то, чтобы ее выдумать, у него не хватило бы фантазии, ведь он не Женя Горожанкин!
И если бы ее, эту историю, или притчу, как назвал ее Андрей Владимирович, попытаться изложить столь же короткими словами, то она прозвучала бы примерно так:
ПРИТЧА О КАКТУСЕ
Однажды, сказал Андрей Владимирович, когда я всерьез занимался кактусами... Так вот, когда я занимался кактусами, мне удалось раздобыть один превосходный кактус, который по латыни называется... (он употребил длинное название, которого автор, к своему стыду, не запомнил). Я ухаживал за ним день и ночь, поливал, менял землю, переставлял из тени на солнце, а потом ставил опять в тень, но кактус хирел и увядал на глазах. И какие рекомендации мне знатоки не давали, какие консультации, не только устные, но и письменные, я не получал - ничего не помогало, и я решил - кактуса мне не спасти.
Но получилось так, что я забросил все свои кактусы... И что бы вы думали?.. Однажды я увидел свой кактус - он стал зеленым, плотным, мясистым, он вытянулся вверх!.. Мало того - он расцвел/..
Всем очень понравилась притча Андрея Владимировича, особенно Теренции Павловне. Последнее время ей вообще нравилось все, что говорит Андрей Владимирович.
И она сказала, что это прекрасная, мудрая притча, и она понимает и совершенно согласна с тем смыслом, который в ней заключен.
Однако Андрей Владимирович, спокойно дослушав ее до конца, заметил, что его притча еще не кончена. И он закончил ее так:
У меня, сказал он, было тридцать три вида кактусов. И когда я их забросил, половина из них выжила, но другая... другая половина погибла...
Вот, собственно, и все, что я хотел сказать.
Теперь никто не торопился объявить свое мнение о притче, все задумались, но Рюриков, казалось, этого только и добивался.
- По-моему, вы хотите этим сказать,- неуверенно проговорила Виктория Николаевна,- вы хотите сказать, что сильным кактусам не нужен уход, а слабые...
- Я хотел сказать, для каждого кактуса требуется особый уход, только и всего!..- рассмеялся Рюриков.- Но это мой первый опыт в художественной прозе, и я, должно быть, неудачно выразил свою мысль...
Мы не знаем, какому роду кактусов уподобил бы Андрей Владимирович Таню Ларионову, но нам известно, что среди урагана выдумок, затей и срочных общественных мероприятий Тане иногда становилось так тяжело, так тоскливо - хоть плачь...
Казалось бы, все складывается для нее как нельзя лучше. История со спасением малыша успела для всех поблекнуть и в самом деле превратиться в историю. Таня теперь всем была действительно необходима, каждому не терпелось ее увидеть, о чем-то спросить, что-то выяснить, уладить, отрегулировать массу вопросов. И она выясняла, улаживала, а в особенно важных случаях отправлялась к Эрасту Георгиевичу. Все знали, какое странное влияние имеет она на директора... Но, впрочем, никто не находил это влияние странным. Напротив, было естественно, что такой властью над ним пользуется именно она, Таня Ларионова...
Эраст Георгиевич ни в чем ей не отказывал, не мог отказать с тех пор, как однажды, явясь к нему в кабинет, она сказала, что немедленно раскроет перед всеми свою тайну если... Если...
Она победила. Не все ли равно, как, думала она. Важно, что теперь всем будет хорошо.
И вот - всем теперь было хорошо, но Таня все чаще чувствовала себя чужой среди общей суеты и веселья. Все чаще хотелось ей уединяться, чтобы ее никто не видел, и она никого... Но в одиночестве ей бывало еще хуже. Она заходила к Бобошкиным, готовила с Петей уроки, хозяйничала - это не помогало...
Женя весь поглощен был ЮТом, с которым Таня в конце концов примирила Эраста Георгиевича. Занятия и тренировки продолжались, но за наглухо запертыми дверьми. Женя был сух, мрачен, сосредоточен, все перемены он со своими друзьями составлял какие-то формулы и толковал по поводу полей.
Тане тоже хотелось поверить в эти пол я, но она не могла... Тем не менее, как никто другой, она желала удачи Жене...
Она всем желала удачи, всем помогала, как могла, и во всей школе, казалось, у нее не было ни врагов, ни завистников...
Что же мучило и терзало ее теперь?..
Однажды Таня вместе со своей закадычной подругой Машей Лагутиной сидела дома и занималась уроками. Вдруг она увидела, что во двор, громыхая пустым кузовом, въехал грузовик и остановился прямо напротив ее окна. Из кабины вышел шофер, пожилой мужчина лет тридцати с хвостиком, постучался к Тане и сказал, что по. заданию директора кинотеатра "Орбита" приехал за ней, чтобы перевезти ее на новую квартиру - в микрорайоне, однокомнатную, отдельную, на втором этаже, с балконом и всеми удобствами.
Шофер все это изложил неспеша, с удовольствием перечисляя достоинства новой квартиры: может быть, он сам недавно получил такую же, а может быть - собирался вскоре получить.
Маша вскочила, расцеловала Таню в обе щеки и сказала, что сейчас приведет ребят - грузить и перетаскивать вещи. Она убежала, едва не расцеловав также и шофера - не успел он даже сказать, что они бы управились и сами, много ли тут вещей?.. Но раз так, сказал он, то пускай приходят, пускай помогают, а он пока сходит за сигаретами.
Он запер кабину и ушел, а Таня представила себе новую квартиру, со всеми удобствами, и особенно почему-то балкон - свежее раннее утро и себя на этом балконе, на втором этаже, посреди анютиных глазок, маргариток, голубых колокольчиков и веселых вьюнков, которые бегут, закручивая усики, вдоль перил, а еще - вверх, по натянутым проволочкам, как зеленые змейки...
Нет, подумала она, вьюнки и анютины глазки - это хорошо, но надо еще что-нибудь особенное... И увидела на столе ордер, который оставил здесь шофер,- ордер или как это там называется, в общем - бумажку, на которой было написано: "Ларионовой С. У.", а в уголке - "два чел."
Все было правильно, все в порядке, но ей неожиданно вспомнилось, как она стояла перед своим портретом, в вестибюле, и как подошел к ней Рюриков, и что при этом он сказал... И хотя портрета уже не было, хотя она добилась от Эраста Георгиевича, что его убрали,- причем никто как-то этого даже не заметил - ей показалось, что снова он где-то рядом...
Но чем же, чем была бы она без этого портрета?.. Кто стал бы с ней считаться?.. Кому она была бы нужна?.. Она так бы и осталась навсегда - просто Таней, Таней Ларионовой... И все началось с того дня, с той минуты, когда она опустила письмо в почтовый ящик... С той самой минуты, как из этого разогретого солнцем ящика, из его темной, узенькой щелки, как змея, выползла Ложь и невидимым кольцом туго обвилась вокруг нее... С тех пор каждый ее шаг был связан с Ложью, каждый день был новым кольцом, новым витком, новой петлей...
И вот - перед нею лежал ордер - ордер на новую квартиру, на новую ложь...
...И когда весь девятый "Б", включая и Риту Гончарову, собрался у Таниного дома, чтобы помочь ей с переездом, когда все бросились поздравлять ее с новой квартирой - ведь все, в общем-то, понимали, какое это счастье - квартира с удобствами, на втором этаже!-Таня сказала, что ребята пришли зря, она и не думает никуда переезжать...
Эти ее слова показались девятому "Б" глупой и даже обидной шуткой. Девятый "Б" не сразу... Нет, далеко не сразу опомнился... А когда он опомнился, Тане объявили, что она - полоумная!.. Как это - не думает переезжать?.. Она что - смеется над ними?.. И над директором кинотеатра "Орбита"?.. И над горсоветом, который распределяет жилплощадь среди населения?..
Но что могла она им объяснить?..
И она снова солгала... Хотя в этой лжи на этот раз была и доля правды.
Она сказала, что произошла путаница, ее с кем-то спутали, ее и ее маму... Эта квартира предназначалась вовсе не им... Так она сказала.
Но это было еще не все.
Таня сказала, что знает, кому она предназначена, эта квартира,- семье инвалида, того самого - помните?.. О котором она рассказывала в школе,- то есть его жене и двум его дочкам... Так что, если разобраться, ребята подоспели не зря!..
Она обрадовалась, когда ей пришла неожиданно такая мысль - о семье инвалида. Ей сделалось так хорошо, так полегчало у нее на душе, что ребята, глядя на Таню, поверили ей: ведь не может же человек, да еще и с таким чуть-ли не сияющим лицом, взять - и ни с того, ни с сего, просто за здорово живешь - отказываться от своего счастья!.. Значит, и верно, случилась путаница, в горсовете или где-то еще... А квартира для семьи инвалида Отечественной войны - это честно, это справедливо, что тут говорить!..
И у Таниных соседей закипела такая суматоха, такая заварилась кутерьма - просто ужас!.. Пока Таня рассказывала перепуганной женщине и двум ее дочкам, какая вышла ошибка, в комнату ворвался девятый "Б" и начал все увязывать, укладывать и грузить на машину, а пока занимались погрузкой, Алик Андромеда толковал шоферу о солнечной активности, о том, как она воздействует на человеческую психику и какая из-за этого иной раз возникает путаница - кроме как солнечной активностью ее ничем и не объяснить...
Шофер, который вернулся с сигаретами в самый разгар погрузки, сначала рассердился, услышав, как все переменилось в его отсутствие, но потом махнул рукой. То ли его убедил Алик, то ли, узнав, чьи вещи лежат у него в кузове, он тоже решил, что это честно и справедливо...
В общем, все чувствовали себя отлично, всем было весело, все бегали к машине, носили вещи, и Таня тоже бегала, как угорелая, и все торопила, торопила... А когда кузов был уже полнехонек, во дворе появилась Танина мама Серафима Ульяновна, держа в руках чемоданчик и букет цветов из Пятигорска. Она загорела, поправилась, помолодела, у нее был прекрасный цвет лица.
Таня бросилась к ней, обняла, обхватила за шею и, между поцелуями, принялась что-то шептать на ухо. Серафима Ульяновна слегка покачнулась, на глазах у нее выступили слезы. Но этому никто не удивился: ведь они с Таней разлучались на целый месяц, как же тут не заплакать от радости?..
Ближе всех к ним стояла Рита Гончарова. Она услышала обрывок разговора, услышала, как Таня сказала: "...но им нужнее, мама, это же правда!" И Рита подошла к Серафиме Ульяновне, чтобы вежливо с нею поздороваться, и пристально глядя на Таню из-под своих черных зловещих бровей, подтвердила:
- Конечно, Серафима Ульяновна... Ведь Таня всегда говорит только правду...
Но эта деталь... Пусть она окажется той самой бородавкой, которой, не сумел избежать автор, стремясь придать достоверность и убедительность заканчиваемой главе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ,
которую давно и с нетерпением ожидает читатель
И вот - машинка заряжена свежей лентой, чистая страница легла на валик, но я медлю приступать к новой главе. Может быть оттого, что после нее уже немногое останется досказать в этой странной, забавной и поучительной истории, а может быть просто мне горько за Таню: ведь сейчас произойдет с ней то, что неизбежно, рано или поздно должно было случиться, помимо ее собственной, моей или вашей воли... Но возможно суть совсем, не в том, и причиной всему не сочиненная за письменным столом история... Конец ее отраден и светел; такова ли жизнь? Осмотримся вокруг, заглянем в себя: сколько поводов находится всякий раз, чтобы ложь оставалась скрытой, или даже, сделавшись явной, продолжала тлеть, продолжала чадить,- не внушая ни стыда, ни раскаяния, ни душевных терзаний, скорее напротив...
Но так или иначе, вперед! Ведь когда дело касается других - любовь к истине превыше всего!..
Итак, в школе № 13 наступил заветный День Итогов!..
В этот торжественный День все школьное здание было убрано празднично и вместе с тем строго, без помпы, ведь речь шла об учебе, о трудовых буднях, поэтому во всем проявлялся спокойный, деловитый стиль. В классах и коридорах размещались экспозиции, стенды, выставки, в них было кое-что наивно, кое-что неуклюже, но все, все здесь делали сами ребята - не педагоги, не специалисты-оформители, не мастера из худфонда. И нигде не били в глаза лозунги, призывающие к активности и инициативе. Только в зале, над сценой, висело яркое полотнище, на котором было написано - размашисто и крупно: "ВСЕ ВОЗМОЖНО, ЕСЛИ ТОЛЬКО ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ЗАХОТЕТЬ!".
И каждому посетителю, который эти слова прочел, остальное становилось ясно само собой.
Впрочем, что за холодное, казенное слово: посетители! Разве таким словом следует называть, например, пенсионеров, которые явились поблагодарить ребят за их внимание и заботу! Разве простым "посетителем" был пожилой, украшенный орденами, звенящий медалями офицер из военкомата, который пришел передать ребятам сердечное спасибо от инвалидов-фронтовиков! Разве "посетителем" был уже знакомый нам лейтенант милиции?.. По-прежнему скрипела на нем портупея, по-прежнему был он подтянут и строг, однако теперь он хотел, взойдя на трибуну, доложить собравшимся, что кочегарки в прилегающем к школе районе опустели, количество приводов в отделение резко сократилось, а сознательность учащейся молодежи заметно выросла!..
Были тут люди и вовсе неожиданные. Был, скажем, молодой ученый, член-корреспондент академии психологических наук, видом своим совсем ни в чем не напоминавший ни ученого, ни тем более, члена-корреспондента. Но едва собрались вокруг него участники ЮТа, с которыми не терпелось ему познакомиться, едва заговорил он с Женей Горожанкиным на узко профессиональные темы, как всем стало понятно, что это именно ученый, и притом еще член-корреспондент, а не футболист, за кого сначала его приняли.
Был здесь и один писатель - человек по характеру желчный и мрачный, таким, по крайней мере, считали его критики. Они считали, что из-за своего неудачного характера он не видит, как много прекрасного и удивительного нас окружает, поэтому в его романах преобладают черные, серые или, в лучшем случае, бледно-лиловые краски. Но им не приходило, наверное, в голову, что писателю до сих пор попросту не везло, он еще никогда не встречал такой замечательной школы, как школа № 13. И вот он теперь ходил по школе, заглядывал ребятам в глаза, и ему хотелось написать что-нибудь о детях, что-нибудь легкое, прозрачное, родничковое...
Короче, кого только не было среди гостей, приглашенных на День Итогов! Всех не перечислишь. Упомянем еще в двух словах о небольшой группе энергичных социологов. Они шумным роем носились туда и сюда, проводили мгновенные опросы, летучие анкеты, чтобы построить полноценную модель личности современного школьника, но им нужно было во что бы то ни стало разыскать, опросить и проанализировать Таню Ларионову, а ее-то они никак не могли заполучить в свои руки. Таня мелькала, кружилась, исчезала со скоростью электрона, и подобно электрону была всюду и нигде... Тогда упорные, не привыкшие отступать от намеченных планов социологи обступили ее маму, Серафиму Ульяновну, и она ответила почти на все вопросы, на которые сейчас не могла, по причине занятости, ответить ее знаменитая дочь. Потом Серафима Ульяновна, чрезвычайно смущенная, постаралась затеряться среди остальных родителей и родительниц и сохраняла полнейшее инкогнито до конца вечера...
А ее искали. Прежде всего, ее необходимо было увидеть Норе Гай. Разумеется, она тоже присутствовала на торжестве, чувствуя себя кое в чем к нему причастной... Несмотря на то, что теперь Нора с успехом замещала Титаренко, уехавшего на годичные курсы повышения квалификации, она оставалась все той же милой, скромной девушкой, в любых обстоятельствах преданной своему журналистскому долгу. А помимо серии очерков о школе № 13, у Норы возникли еще кое-какие идеи и наметки, которые требовали безотлагательного осуществления...
Эраст Георгиевич, в элегантном костюме в мелкую полоску, просветленный, сияющий, артистичный, с небрежно подколотым к галстуку брелочком, приветствовал в нижнем вестибюле приглашенных, улыбался, шутил и принимал поздравления. Женщины называли его волшебником и чудодеем; мужчины были сдержаннее, недоверчивей, но факты... факты опровергали любые сомнения! Директор института усовершенствования, где раньше работал Эраст Георгиевич - купеческий особнячок с акацией под окном - добродушно потрепал его по плечу, окрестил "дезертиром", намекая на заброшенную диссертацию, и заметил, что пора, давно пора теоретически оформить накопленный опыт...
Однако Эрасту Георгиевичу было в тот вечер несколько не по себе. То ли от чрезмерных похвал, то ли от чего-то иного, но он не мог подавить какой-то тревоги, не мог избавиться от ничем не объяснимого состояния, когда явь кажется сном, который вот-вот нарушится, отлетит прочь... И даже Екатерина Ивановна Ферапонтова, стоявшая с ним рядом в вестибюле на правах если не первой, то уж второй хозяйки, даже она не могла помочь ему отделаться от гнетущего беспокойства...
Впрочем, беспокойство и даже тревогу - правда, иного рода - в этот день испытывали многие, и многим, очень многим казалось, что всем волнениям просто нет и не предвидится конца!.. Судите сами: вот-вот, с минуты на минуту, ждали появления представителей от гороно, чтобы открыть вечер в уже битком набитом актовом зале - и вдруг, в такой вот Момент, стало известно, что Рита Гончарова отказывается от своего выступления!.. Вдруг обнаружилось, что Алик Андромеда, президент Секции фантастических предложений и гипотез, от нервного перенапряжения начал заикаться- как же он сумеет прочесть собравшимся хотя и коротенькое, но все-таки сообщение о деятельности упомянутой Секции? Ансамбль Уличных Гитаристов, который возглавлял Виктор Шестопалов, явился в униформе: белые рубашки, черные бабочки... Но бабочки оказались не у всех, какая же это, униформа?.. Короче, каждую секунду возникала какая-нибудь неувязка, и весьма существенная, так что Совет Школьного Самоуправления просто потерял голову и сбился с ног, за все и за всех отвечая, и если он все-таки не полностью потерял голову и не окончательно сбился с ног, то это потому, что на сцене, за опущенным, пока занавесом, где в основном и происходила вся суматоха, по временам появлялся Андрей Владимирович, а по временам - Клавдия Васильевна, а по временам еще кто-нибудь из учителей, в том числе, понятно, и Теренция Павловна.