Он был прав: письмо два месяца пролежало в отделе...
- Конечно,- виновато сказала она,- оперативность первое правило для газеты, и мы...- Она хотела сказать, "мы постараемся исправить допущенную ошибку", или что-то в этом роде, однако не успела.
- Правило?- Эраст Георгиевич резко поднялся и, по-прежнему не глядя на Нору, крупным шагом прошелся по кабинету.- Значит, для вас это правило - ни в чем не разобравшись, ни во что не вникнув - поверить слухам, сплетням, клевете мелких, ничтожных людей?.. Да, жизнь богата парадоксами!..- Он вернулся, сел. Волосы на его голове шевелились, как если бы над ними проносили металлическую пластину, заряженную электричеством.- Пишите, пишите... Вы думаете, пострадаю я?.. Я уйду, но что станет, со школой?..
- Послушайте,- сказала Нора, догадавшись наконец, что происходит какая-то путаница,- но я же совсем не собиралась... То есть я собиралась... Но я собиралась написать о Тане Ларионовой...
Теперь смутился Эраст Георгиевич.
- О какой Тане Ларионовой?
- О вашей ученице Тане Ларионовой!
И Нора Гай рассказала обо всем, что узнала из присланного в редакцию письма...
Не будем утомлять внимание читателей подробным описанием того, как слушал ее Эраст Георгиевич, как он извинялся и хохотал над своей оплошностью.
- Почему же вы молчали?.. Почему не объяснили сразу?..- Теперь лицо его снова лучилось обаянием, которое так подействовало на Нору в первые же минуты.
- Мне хотелось бы взять проблему шире,- призналась она,- и написать не только о Ларионовой, а и о школе, где ее воспитывали... Тут ведь прямая связь...
- Прямая!..- подхватил Эраст Георгиевич, в свою очередь любуясь трогательной горячностью Норы.- И потом - о школе вообще так мало пишут хорошего... Ну, газеты еще куда ни шло, а возьмите кино, книги?.. Хотя ведь мы тоже бываем разные?..
- Вот именно,- подтвердила Нора.- Я еще, конечно, не успела... Но эти таблички в коридорах... Мне так они понравились! Я даже выписала кое-что...
- Таблички?.. Нет,- сказал Эраст Георгиевич отрывисто, - это не просто таблички... Для меня это не просто таблички, это моя система, моя вера, мое кредо, если хотите... Век электроники, бионики, космоса, но в центре всего - активная, мыслящая, творческая, если хотите, личность!.. Бетховен или синхрофазотрон?.. Я ставлю "и" и зачеркиваю "или"!..
- Но почему?..- он приблизился к Норе, которая слушала его, боясь шевельнуться.- Почему вы меня понимаете, а они..- правая рука Эраста Георгиевича взмыла куда-то вверх,- они этого не понимают?.. Почему?..- Он вдруг помрачнел, ссутулился и бессильно опустил перед собой, на полированную крышку низенького столика, туго сжатые кулаки. Нора поежилась.
- У вашей системы много противников?
Эраст Георгиевич помолчал, как бы давая долгой паузой ощутить всю наивность такого вопроса.
- Не противников, а врагов, которые не брезгают ничем... Ничем!..
Так вот что значило начало их встречи!..
- Но мы боремся... Мы боремся, и нас не так легко сломить!..- сказал он, преодолевая короткое отчаяние.
Все, что знала теперь Нора, и чего еще не знала, но могла предположить, пробудило в ней острое сочувствие к этому смелому и мужественному человеку.
- Я помогу вам,- сказала она,- я сделаю все, что сумею!
Они вернулись к Тане Ларионовой. Эраст Георгиевич не скрыл, что Танин поступок - для него приятная, но тем по менее полная неожиданность. Он никак не мог ее припомнить; она, кажется, играет в драмкружке и, кажется, неплохо... Она или не она?.. Он явно испытывал неловкость, хотя Нору это как раз устраивало: обыкновенная, ничем не примечательная девочка... Великолепно!
Классная руководительница восьмого, а ныне девятого "Б" еще не вернулась из отпуска. Эраст Георгиевич сам зашел в канцелярию, разыскал домашний адрес Ларионовой и проводил Нору до парадных дверей.
- У вас есть дар,-сказал он ей на прощанье,- очень важный дар для журналиста, - вызывать доверие, располагать к откровенности... Я с вами откровенен, хотя знаю вас не больше часа... Поймите меня, Нора, мне бывает временами так тяжело. А потом наступает такой вот день, как этот, и снова думаешь - мы правы, правы!.. Спасибо, что вы пришли именно сегодня...
Он задержал на секунду ее руку в своей и мягко, значительно пожал ей пальцы.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
о том, как встретились Таня Ларионова и Нора Гай и как между ними произошел разговор, едва не оборвавший нашу повесть в самом ее начале
С того момента, когда злополучное письмо кануло глубине почтового ящика, прошло порядочно времени, и Таня с облегчением решила, что оно или затерялось в пути, или не удостоилось внимания редакции. Газеты писали о забастовках в Англии, о новом падении доллара, о ходе сеноуборки и трудовых подвигах множества достойных людей, и никому не было никакого дела до Тани Ларионовой.
Прогостив у тети все лето, Таня вернулась домой. Она посвежела, похорошела, ей очень шел нежный золотистый загар, приобретенный на речном пляже, и не было ни одно го прохожего, который не задержал бы взгляда на ее зеленых, потемневших от воды и солнца глазах, напоминавших малахит в черных и голубых зернышках. По крайней мере, так самой Тане казалось.
Правда, когда, она подходила к своему дому в Привокзальном переулке, ей отчего-то сделалось не по себе... Но ее успокоила встреча с мамой, а потом с подругами. Никто, ничего не знал, не слышал, и Таня заключила, что тревог житься ей не о чем. Тане даже иногда начинало казаться,--что ничего такого и не происходило на самом деле..
Вот и теперь ей казалось, что она придумала себе игру, про которую никто на свете не знает... Через день, через, два после приезда она почти перестала вспоминать об этой порядком-таки потерзавшей ее игре. И в тот час, когда Нора Гай, сверяя свой путь с указаниями встречных, сворачивала в Привокзальный переулок, Таня Ларионова в самом безоблачном настроении приводила в порядок свою замечательную коллекцию кинозвезд отечественного и зарубежного кино-неба.
Нам уже известно, что Танина мама была билетершей в кинотеатре "Орбита". Эта на первый взгляд не слишком-то значительная должность давала Тане массу преимуществ. К ней здесь относились как к своему человеку, ее тут с детства любили, ласкали, а когда она подросла, в ее полное распоряжение начали поступать отличные фотографии с витрин, отслужившие свой срок и еще - старые номера киножурналов, которые раскладывали для зрителей на столиках в фойе.
Таня вырезала самое интересное, подклеивала порванные места и, переложив страницы папиросной бумагой, вставляла фотографии в альбомы, для которых использовались прекрасные, большого формата, в дерматиновых переплетах "Книги жалоб и предложений", завезенные в кинотеатр еще в незапамятные времена. Эти книги каким-то чудом сохранились, а образец их устарел, и директор "Орбиты", зная Танины склонности, сделал однажды ей королевский подарок. Так что в комнатке, где жили Таня и Танина мама, значительное место занимали ее альбомы. Они стопой высились на громоздком фанерном гардеробе, который отгораживал плиту и кухонные полочки от остальной комнаты; они стояли на этажерке, стиснутые Таниными учебниками и книгами, и лежали даже под кроватью с витой железной спинкой.
Итак, она уселась за стол приводить в порядок свою коллекцию. Перед отъездом Таня принесла из кинотеатра целый ворох журналов и снимков; надо было разобраться, что к чему. Ей никто не мешал, мама работала в первую смену. Таня разложила фотографии, вырезки, достала пузырек с конторским клеем, ножницы, карандаш и, напевая и переглядываясь с Алексеем Баталовым и Людмилой Гурченко, которые весьма уютно чувствовали себя над Таниной кушеткой, принялась за дело.
Вернее, только-только принялась, как в дверь постучали, и хотя это был довольно робкий, нерешительный стук, но это был чужой стук, и у Тани почему-то екнуло внутри. Она обернулась, крикнула "войдите!" и увидела на пороге... Да, она увидела на пороге Нору Гай.
Все самые ужасные предчувствия нахлынули на Таню Ларионову. Нахлынули и тут же отхлынули. Густые рыжие веснушки, не уничтожаемые никакой косметикой, и остренький, блестящий от мелких капелек пота носик совершенно не согласовались с Таниным представлением о журналисте.
Но продолговатые очки и черный элегантный галстучек тоже кое-что значили... Таня растерялась. И растерялась окончательно, когда услышала слово "редакция".
- Здравствуй,- сказала Нора.- Это ты - Таня Ларионова?.. Я из редакции...- Она шагнула к Тане и протянул ей руку.
Таня поднялась навстречу Норе Гай, но руки не подала. Она едва встала, едва преодолела внезапную тяжесть,- протянуть руку у нее уже не хватило сил.
- Ты не ждала?..- понимающе улыбнулась Нора Гай.
- Нет... То есть да...- Тане вдруг пришло в голову, что в редакции уже обнаружен, раскрыт ее обман!.. На Танином лице не осталось ничего, что еще напоминало бы ее великолепный каникулярный загар. Она слепо пошарила вокруг и схватилась за спинку стула.
- Странно,- сказала Нора Гай.- Странно... После того, как ты... совершила...
Никогда еще Таня не испытывала такого страха, как во время этой коротенькой паузы, пока Нора Гай замешкалась, подыскивая подходящее слово. "Конец,- подумала Таня,- конец... Всему, всему конец..."
- Да,- сказала Нора Гай, так и не подыскав другого слова, да и зачем, зачем нужно было что-то искать?..- Ты совершила подвиг, Таня, да, настоящий подвиг! Ты смелая, отважная девочка, это я говорю не по долгу, а просто так, от себя!..
Таню больше не держали ноги. Она опустилась, почти рухнула на стул. Но тут же вскочила, пододвинула стул Норе. Нора села, ощущая неловкость, которая всегда возникает после чрезмерно восторженных слов, особенно если они звучат в такой тесной комнатке, с ситцевой занавеской над дверью и высокой постелью с подушками в розовых наволочках. И Нора Гай села и пододвинулась к столу, на котором лежали фотографии киноартистов и роскошная "Книга жалоб", и начала рассматривать снимки, чтобы преодолеть обоюдную скованность, а заодно выяснить Танины интересы.
Таня разговорилась. Она демонстрировала Норе Гай свою уникальную коллекцию. Она доставала отовсюду альбомы, один за другим, снимала их с гардероба, вытаскивала из-под кровати. Ей хотелось закидать, забросать Нору Гай репродукциями, фотографиями, вырезками - только бы потянуть время, отвлечь. Вдруг потом окажется, что времени не осталось, Норе пора уходить, пора делать какие-нибудь неотложные дела!.. А дальше?.. Дальше можно будет что-нибудь придумать. Она уже не испытывала страха - только стыд - перед этой девушкой, в таких умных очках, с таким строгим, деловитым галстучком: она прочитала ее письмо, и всему поверила, и пришла, разыскала ее, Таню Ларионову, и вот - сидит с ней, и смотрит ее коллекцию, и разговаривает про киноартистов, и не подозревает, ничего-ничегошеньки не подозревает!.. Это было ужасно. И было еще ужасней, что ведь когда-нибудь она поймет, может быть - очень скоро!.. Что же делать? Что делать?.. Она разворачивала, листала перед Норой Гай все новые и новые альбомы, и объясняла, и показывала, и, сидя напротив Норы, поглядывала через ее худое острое плечо на портреты Алексея Баталова и Людмилы Гурченко, и те смотрели на нее укоризненно, с грустной усмешкой...
В других обстоятельствах Нора непременно бы рассмотрела всю Танину коллекцию, но сейчас она видела в ней только деталь будущего очерка. И если Нора задержалась на альбомах дольше, чем требовала эта деталь, то лишь потому, что ее трогала доверчивая увлеченность, с которой Таня делилась своими сокровищами.
- Таня,- сказала она, наконец, закрывая альбом,- теперь ты должна мне помочь...
И с подкупающей искренностью рассказала о своем замысле, не утаив, что это будет ее первый очерк в газете. Она объяснила, что дело тут не только в Тане Ларионовой, и при этом упомянула о Таниной школе, и о директоре, которому такой очерк поможет в борьбе за передовые педагогические идеи. Короче, Нора сделала все, чтобы зарядить се собственным энтузиазмом. Даже забудь Таня на минуту о своей тайне, она была бы совершенно раздавлена ответственностью, возложенной на нее сцеплением обстоятельств.
И по тому, как погасли ее глаза, как она вся потускнела и съежилась, Нора почувствовала, что переборщила и теперь Таня, чего доброго, лишится прежней непосредственности.
- Но тебя это все не касается,- сказала она, подбадривая Таню улыбкой.- Я просто буду задавать вопросы, а ты... Например, какая была погода в тот день, когда ты ехала в поезде? Я хочу описать все в точности, как было.
- Кажется, было солнечно,- вяло отозвалась Таня.
Нора что-то пометила в блокноте.
- Ты не удивляйся,- сказала она, перехватив Танин взгляд.- Здесь каждая мелочь имеет значение... А малыш, как он выглядел, ты помнишь? Тот самый, в белых туфельках? Ты любишь детей? Ты играла с ним, когда вы ехали вагоне?..
- Нет,- качнула Таня головой,- я не играла, я читала.
- Читала?.. Что ты читала?
- "Преступление и наказание"...
- Достоевский... Тебе нравится литература? Ты любишь литературу больше остальных предметов?..
- Нет,- сказала Таня,- просто я люблю читать, по сочинениям у меня тройки. И двойки тоже бывают.
Говоря правду, о двойках по сочинению можно было не вспоминать, случались они редко. Но Таня сказала "и двойки"- и посмотрела Норе Гай прямо в лицо. Она увидела, как зрачки Норы Гай вздрогнули, сузились, а потом снова заблистали.
- И прекрасно,- сказала Нора Гай.- Двадцатый век - это прежде всего точные науки. Тебя увлекает физика? Кибернетика?..
Таня подумала о Жене Горожанкине, о том, как Женя объяснял ей принцип машины Тьюринга...
- Нет,- созналась она.- У нас есть ребята, которые этим увлекаются. А я нет.
- Ладно,- с легким раздражением проговорила Нора Гай,- физику ты не любишь, кибернетика тебя не увлекает... Ну, а что, что ты любишь? У тебя ведь есть какие-нибудь интересы, кроме... вот этого?- Нора небрежно кивнула на альбомы, загромоздившие стол.
- Нет,- обидясь за своих любимых артистов, сказала Таня.- У меня нет никаких интересов.
И вдруг поняла, что даже из ее безнадежного положения есть выход!.. О чем бы ни расспрашивала ее Нора Гай, Таня твердила: нет, не знаю, не интересует.
Блокнот, лежавший перед Норой, оставался почти пустым.
- Хорошо,- сказала Нора,- пусть так... Но в душе ты всегда мечтала совершить что-то важное, большое, что-то нужное людям?.. Ведь так?..
Было жестоко не ответить на ее замученный взгляд.
Таня потупилась.
- Вот видишь!..- Нора Гай торжествовала. Но не долго.
Таня набрала в грудь побольше воздуха и залпом выговорила:
- Я не совершала никакого подвига.- И почувствовала, что сбросила с плеч неимоверно тяжелый груз.
- Да,- заторопилась Нора,- да, да... Теперь это тебе уже не кажется подвигом. Но скажи, как поступили бы на твоем мосте твои товарищи?.. Ведь и они не считали бы это подвигом, хотя это и есть настоящий подвиг?..
- Не знаю,- сказала Таня.- Но я-то никакого подвига не совершила.
Нора Гай рассмеялась.
- Я и не думала, что ты смотришь на это иначе. Но скажи, что, все-таки, ты ощутила, когда прямо на тебя надвигался паровоз?.. Тебе было очень страшно?..
- Никакого паровоза не было,- возразила Таня устало.
- Ну, допустим, это был не паровоз, а тепловоз или электровоз... Хотя мне все-таки кажется, что в письме...
- И тепловоза не было. И вообще... Я же говорю, ничего такого я не совершала.- Облегчение, которое Таня ощутила раньше, исчезло, когда она увидела глаза Норы Гай: они казались вмороженными в стекла очков, как в лед.
- А письмо?- еле выдавила Нора.- А как же письмо?..
- И письма не было...
- А бабушка?..
- И бабушки не было,- автоматически проговорила Таня и тут же поправилась:-То есть бабушка была, но...
Вполне вероятно, что если бы Таня успела произнести еще несколько слов, уже готовых сорваться у нее с языка, на этом бы нам и пришлось оборвать нашу повесть. Однако мы продолжаем, потому что Нора Гай, не слушая больше Таню, вскочила со стула, внезапно утратив всякую власть над собой.
- Хватит!- закричала она.- Бабушки не было?.. Письма не было?.. А это?..- Она выхватила из сумочки знакомый Тане конверт.- Ты нехорошая, злая девчонка!.. Ты думаешь, я не вижу, как ты меня дурачишь, и верю всему, что ты тут наговорила на себя?.. Не такая уж я... Нет, не такая!..
В тот момент Нора Гай не думала ни о своих разбитых надеждах, ни о грозящем ей скандале в редакции. Она с треском захлопнула блокнот, круто повернулась на каблуках и быстро пошла к двери.
Но Таня преградила ей путь.
Читателю известно, что Таня была немного легкомысленной, но отнюдь не бессердечной девочкой. Она схватила на самом пороге Нору за руки и не выпустила, как та ни вырывалась. Она заставила Нору сдаться и, полуобняв, как маленькую, повела ее назад и усадила на прежнее место.
- Как будто это мне... Как будто это для меня...- бормотала Нора, вздрагивая набухшими от жестокой обиды губами.
Она прогнала мизинцем слезинки, застрявшие в уголках глаз, и увидела, что Таня тоже плачет.
- Не надо,- сказала она, примиряюще улыбнувшись.- Я тоже сгоряча наговорила лишнего... Но ты пойми, ведь этот очерк... Ведь от него так много зависит!.. Его так ждут!..
И она сама вытерла Тане глаза.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
о любви, о машине Тьюринга,
о добрых намерениях и неожиданных результатах
Напомним, что Женю Горожанкина и Машу Лагутину мы покинули на пути к Тане Ларионовой и что прежде, чем избрать этот путь, Женя как-то смущенно замялся, а Маша, наоборот, загорелась, и на это у каждого имелись свои основательные причины.
Собственно, причина была одна-единственная.
Дело в том, что с давних пор Женя и Таня не ладили между собой. Мало сказать - не ладили, они были настоящими, заядлыми врагами. Они друг друга поддевали, подкалывали при каждом удобном случае, они спорили и ссорились после недолгого примирения, они просто, можно сказать, терпеть не могли друг друга. И они этого ни от кого не скрывали, особенно Таня. Она прямо щеголяла своим пренебрежительным отношением к Жене Горожанкину, хотя все девочки в классе Женю ценили и уважали, чтобы не сказать больше. И Женя, хоть он и не мелочился, не задирался по пустякам и вообще вел себя, как полагается мужчине, но постоянно выдерживал тон холодно-враждебный, иронический. Особенно после разговора с Таней о машине Тьюринга.