- Малыш, слушай меня внимательно, - медленно сказал, наконец, Мигель. - Клянусь памятью моих родителей, я никогда не лгал тебе относительно своих чувств… И если я просил тебя стать моей женой, то это потому, что только в таком виде я представлял себе личное счастье и был уверен, что сумею дать это же счастье и тебе. Но сейчас я хочу, чтобы ты правильно поняла наше положение, совершенно трезво и правильно, учитывая все обстоятельства… которые от нас не зависят.
Он кашлянул, словно у него пересохло в горле, и в первый раз за все время разговора посмотрел на Джоанну. Теплый колеблющийся огонек освещал щеку девушки и ее плечо с упавшей бретелькой, и Мигель быстро - почти испуганно - отвел глаза и торопливо продолжал:
- Ты ведь слышала сегодня радио… Это все гораздо серьезнее, чем мне сначала подумалось. Пойми. малыш, если сейчас я останусь в стороне, то уже никогда в жизни не посмею взглянуть в глаза моим ученикам. Ты ведь знаешь, я офицер, сублейтенант резерва… Конечно, никакого боевого опыта у меня нет, да и вообще офицерских знаний немного, но дело сейчас не в этом… Не только в этом, я хочу сказать. Ты ведь знаешь, малыш, что представляет собой наш офицерский корпус… Сейчас каждый, у кого есть хотя бы элементарное политическое развитие, должен быть в армии…
Он опять кашлянул и замолчал. За открытым окном, из которого тянуло свежестью ночи, звенели и неистово заливались цикады.
- Я все это знаю, Мигелито, - с отчаяньем в голосе проговорила Джоанна, - поверь, я поняла это с первого момента… Когда ты уйдешь, это будет для меня самым страшным горем, но неужели ты думаешь, что я стану удерживать тебя от того, что ты считаешь нужным и правильным?.. Мигель, почему ты не хочешь понять, что я именно потому и позвала тебя сюда, что…
Она по-детски всхлипнула и продолжала громче, почти с вызовом:
- …что нам, может быть, вообще уже не остается времени на "личное счастье"… И неужели мы не имеем права хотя бы на самую крошечную капельку этого счастья - пусть два дня, пусть даже один…
- Не плачь, палома миа, не нужно. Пойми, я сейчас думаю только о твоем будущем, нужно ведь смотреть на жизнь трезво… Если со мной что-нибудь случится, как случается на войне со многими, что тогда?
Джоанна подняла голову и с усилием улыбнулась сквозь слезы.
- Мигель, ты еще не забыл школьную латынь? Я хочу напомнить тебе одну фразу, которую в таких случаях говорили римлянки: "Где ты, Кай, - там и я, Кайя". Ты меня понимаешь?
- Я понимаю, малыш… Понимаю, спасибо…
- Тогда…
Джоанна не договорила и замолчала, не поднимая глаз и покусывая губы; потом, легко вздохнув, она потянулась к столику и дунула на свечу. Огонек метнулся и погас; в комнате остался треск цикад, призрачный звездный свет и простое человеческое счастье.
Глава 3
Во всем был виноват проклятый болтун Чакон: встретил тетку возле церкви и с самыми лучшими намерениями рассказал ей о том, что вот, мол, как безобразно обошелся патрон с Педрито. А у тетки насчет столкновений с патронами вообще всегда было свое мнение.
Когда Педро вернулся с митинга, проводив Аделиту, дома началось черт знает что. Тетка кричала, что он и бездельник, и хулиган, и у мессы никогда не бывает - даже стыдно перед соседками. Не хватает только, чтобы он стал коммунистом или чем-нибудь в этом роде!
Сначала он терпел. Все-таки тетка есть тетка, и жизнь у нее действительно нелегкая. Но когда донья Люс обругала всех коммунистов, а значит и Эрнесто Корвалана в том числе, тут уже Педро обиделся всерьез. У кого куриный ум, сказал он, тому по крайней мере лучше не кудахтать о некоторых вещах. Дело, понятно, кончилось плохо.
В одиннадцатом часу вечера он вышел из дому, решив не возвращаться сюда по меньшей мере год. А когда станет на ноги, купит себе воскресный костюм (помимо голубого комбинезона) и будет уже электриком, тогда он придет сюда и помирится с теткой. И будет кормить ее и всю эту ораву, ладно уж.
Он отправился на станцию круглосуточного обслуживания, где по вечерам обычно собирались поболтать шоферы, и неожиданно увидел там Чакона.
- Ты что же, чарлатан, - сказал он, сплюнув ему под ноги, - а еще комиксы читаешь! Тоже мне Дик Марвел. Кто тебя просил распускать язык с моей сеньорой теткой?
- Я только пожаловался на дона Тачо, - испуганно ответил Чакон. - А что случилось?
- Случилось то, что я ушел из дому, - сказал Педро. - Поссорился с теткой и ушел. По твоей вине, учти.
Чакон так расстроился, что жалко было смотреть.
- Ну хочешь, я вас помирю? - спрашивал он. - Хочешь?
- Нет уж, пожалуйста. Ты уже себя проявил, хватит.
- Что же ты теперь будешь делать? - виновато спросил Чакон, выждав минуту.
- Работать, что же еще! Поеду в Пуэрто-Барриос, там устроюсь.
- Я могу дать тебе свой нож, - сказал Чакон, мучаясь желанием загладить вину. - Хороший, из рессоры. Только я еще ручку немного недоделал, хотел обтянуть змеиной кожей…
- Давай, - великодушно согласился Педро. Нож этот он знал; Чакон, при всей своей дурости, был умелым парнем, и клинок получился на славу. - Давай сюда, нож - штука полезная. Да ты не думай, я отдам, как вернусь. Считай, что ты мне одолжил на время.
Он подышал на лезвие, потер его об рукав. Да, если обтянуть рукоятку змеиной кожей, это будет вещь.
- Ладно, мне не жалко, - Чакон махнул рукой. - А деньги у тебя есть?
- Целый доллар, - гордо ответил Педро. - От гринго Томпсона. Слушай, мое жалованье пускай отдадут тетке, как только сделают расчет. Скажи Гальвану, понял?
- Хорошо, скажу. Смотри, Педро, вон тот красный "хе-эм-сэ" идет в Чикимулу. Если ты и в самом деле решил на побережье, то из Чики тебе будет удобно поездом…
- Ясно, парень! - обрадованно воскликнул Педро. - Вон тот, красный? Ну, с шофером я договорюсь. Ладно, тогда счастливо оставаться. Ты знаешь Аделиту, что служит у масочника? Ну да, та самая. Так ты постарайся ее повидать и скажи, что я уехал. Скажи, ненадолго, пускай ждет.
- А ты что, не попрощался с ней?
Педро нахмурился и дернул плечом.
- Не успел. Да ничего страшного с ней не случится. Вообще-то их лучше держать в строгости, иначе потом сам рад не будешь… Придется каждый раз отчитываться, куда идешь да зачем идешь… Ну, счастливо! Привет ребятам. А Эрнесто скажи, что я ему пришлю письмо. По почте, - важно добавил Педро, направляясь к красному грузовику.
Перед рассветом, сонный и уставший до полусмерти, он вылез из кабины на привокзальной площади Чикимулы. Ему повезло: поезд на Пуэрто-Барриос должен был подойти с минуты на минуту.
Не затрудняя себя приобретением билета, Педро разменял доллар в закусочной, поел жареных бананов и выпил кофе. Потом он пробрался на платформу. Пассажиры - индейцы и ладинос - сидели и лежали среди клеток с курами, мешков и ящиков; несмотря на ранний час, было уже душно - чувствовалась близость "жарких земель" низины. Вокруг защищенных сетками фонарей толклись роями москиты.
"Поскорее наняться бы на корабль", - подумал Педро, утирая со лба испарину. В океане хорошо, свежо. Стать матросом, повидать знаменитые города на юге - Рио, Буэнос-Айрес… На корабле можно стать даже электриком. А потом вернуться в Халапу и жениться на Аделите. Она, наверно, опять будет уговаривать его ехать в свой Кобан… Хорошая она девчонка, хотя и бестолковая, дальше некуда. Ну, это уж как все бабы. Ни в какой Кобан он, конечно, с ней не поедет. Что ему делать в Кобане? Горшечник он, что ли? Где же этот проклятый поезд…
Поезд, наконец, пришел. С опозданием на час с лишним, но это никого не удивило. Открытые легкие вагоны были уже набиты, казалось, дальше некуда; однако они поглотили всех новых пассажиров, все ящики, все клетки с курами. Паровоз долго заправлялся водой, в вагоне стояла отчаянная духота, хотя все окна были открыты. Старые пассажиры храпели, новые шумно устраивались на свободных местах, плакали дети, кудахтали куры. Педро терпел все это, пока поезд не отошел от станции; тогда он, перешагивая через людей и поклажу, выбрался на тормозную площадку и уселся на самой нижней ступеньке, подставляя лицо относительно прохладному ветру.
Возможно, это и спасло его часом позже. Это и еще то, что поезд шел медленно, преодолевая подъем. Солнце уже встало; два самолета, подлетавшие справа наперерез к железной дороге, показались Педро очень красивыми: блестящие, словно серебряные. Он встал на своей подножке, левой рукой держась за поручень и козырьком приложив ко лбу ладонь правой, чтобы лучше видеть.
Он всегда любил смотреть на самолеты. Конечно, стать летчиком - это было куда более заманчивой мечтой, чем карьера электрика. Но мечта есть мечта, мужчина не должен мечтать о слишком уж недостижимых вещах.
Его немного удивило, что они летели так низко. Ведь никакого аэродрома здесь не было, а самолеты все снижались, будто идя на посадку. Педро подумал, что они пройдут над самой его головой, и заранее этому порадовался: всегда ведь интересно, когда самолет пролетает над тобой очень низко!
Но поезд шел слишком медленно; самолеты его опередили. Уже у самого полотна, немного впереди состава, они один за другим круто взмыли кверху, словно испугавшись столкновения; и в эту же секунду от паровоза рвануло таким грохотом, что Педро сразу оглох. Он ничего не успел сообразить. Тормозная площадка вздыбилась под ним, поручень сам вырвался из руки. Инстинктивно прикрывая голову, Педро упал с подножки и покатился вниз.
Какое-то время он лежал неподвижно, оглушенный, потом, шатаясь, поднялся и побежал от полотна вместе с другими. Самолеты вернулись и раз и другой пролетели вдоль состава, добивая его из пулеметов. Головные вагоны загорелись; страшно кричали и выли люди среди обломков. Когда самолеты улетели, убегающие повернули обратно. Педро вместе со всеми - руки у него уже были обожжены и кровоточили от ссадин - растаскивал исщепленные доски, погнутое железо, мешки и раздавленные чемоданы. Все работали молча, никто даже не спросил, что, собственно, произошло.
Часа через три к ним добрались армейские грузовики. Солдаты тоже ничего не знали: с утра творилось что-то странное, в гарнизонах была объявлена боевая тревога, от границы слышался гул орудий, но никаких официальных сообщений пока не было. Обычный ли это инцидент или же война, и если война, то с кем, неужто с Гондурасом? Никто ничего не знал. Кто-то высказал предположение, что началась третья мировая и русские бросили на Нью-Йорк атомную бомбу.
С помощью солдат обломки состава были скоро разобраны. Мертвых похоронили тут же; лейтенант, командовавший отрядом, сказал, что сегодня же пришлет капеллана, отпеть. Тяжелораненые были кое-как перевязаны и уложены на грузовики. Остальные вместе с солдатами отправились пешком.
Они узнали все, добравшись до Чикимулы. Педро И еще несколько парней отправились к коменданту проситься в армию. Тем, постарше, сказали сидеть дома и ждать повесток; а с Педро и разговаривать не стали.
- Тебе семнадцать? - спросил принимавший их сержант. - Ну и катись! Ты что, не знаешь, что в армию берут с восемнадцати?
- Так то в мирное время! - закричал Педро. - Ну, пустите меня к сеньору коменданту!
- Я тебя пущу, - угрожающе сказал сержант. - А ну, марш! Много ты понимаешь, мирное это время или не мирное. Пока еще никакой войны нет, какая это война!
- Вы еще увидите какая! - крикнул Педро, выходя из караулки.
Он точно накликал: не прошло и четверти часа, как над городом появилось звено тех же блестящих серебряных самолетов. По ним начали стрелять из пулеметов и даже винтовок, и они, не снижаясь, сбросили бомбы на привокзальный квартал. Когда налет кончился, Педро вылез из канавы и побежал смотреть воронки. Воронки были огромные - человек мог стать на дно, и над землей остались бы только поднятые руки. В одном разрушенном доме убило сразу четверых.
"Проклятый капрал! - ругался Педро, глядя на развалины. - Какое ему дело, семнадцать мне или восемнадцать? Как будто в семнадцать можно спокойно сидеть и смотреть, как гринго убивают твоих земляков…"
Потом он подумал, что в конце концов можно обойтись и без армии. Меньше будут тобою командовать. Если бы достать хоть какое-то оружие! Тут он вспомнил о подарке Чакона и схватился за карман; нет, нож был на месте. Педро достал его и выдвинул из грубых кожаных ножен. Отличный клинок, настоящее мужское оружие! С его помощью можно добыть себе что угодно, даже пулемет.
В харчевне Педро истратил еще несколько центов из своего доллара, потом пошел и отлично выспался в тени на церковной паперти - выспался впервые за эти сумасшедшие сутки. Когда он протер глаза, солнце уже садилось. По ту сторону площади стоял большой грузовик с солдатами. Педро пригладил волосы и, потуже подтянув пояс комбинезона, побежал к машине; как у всякого бродяги, у него начал вырабатываться особый нюх на всякий попутный транспорт.
- Сеньор, вы едете не в ту сторону? - спросил он одного из солдат, показывая на восток.
- А тебе что? - ответил тот. - Может, ты шпион, так скажи сразу.
- Какой я шпион, сеньор, я гватемалец, как и вы! Сеньоры, я хотел вас всех попросить, мне нужно добраться к своей старушке, а дорогу сегодня разбомбили и говорят, что неизвестно, когда снова пустят поезда. Может, вы могли бы меня взять с собой? Куда попало, лишь бы в ту сторону, а там я доберусь хоть пешком…
- А где живет твоя старушка? - спросил кто-то.
- Моя старушка? В Моралес. Вы там не будете?
Почему Педро назвал именно Моралес, он и сам не знал. Возможно, только потому, что это местечко попалось ему на глаза сегодня утром, когда он в ожидании поезда от нечего делать разглядывал на станции карту восточных департаментов.
Солдаты переглянулись.
- Шпион, - убежденно сказал кто-то в глубине кузова. - Сдать его куда следует, и все.
- Да не шпион я! - отчаянно закричал Педро, на всякий случай отступая назад.
- Постойте, - сказал солдат, первый заговоривший с Педро. - Если бы он был шпион, так не просился бы ехать с нами. Верно? А этот сам просится. Может, ему и в самом деле нужно к матери? В такое время не годится оставлять мать одну.
- Верно, - согласились другие. - Только как же его возьмешь? Никто ему не разрешит с нами ехать.
- Сеньоры, я могу залезть под скамейку и пролежать до самого Моралеса, - обрадованно заговорил Педро. - А там вы мне скажете, и я потихоньку спрыгну через задний борт, где-нибудь на повороте! Никто ничего и не узнает, вот увидите!
- Слушай, парень, - сказал солдат. - Ты знаешь, что в Моралесе сейчас дерутся?
- Как дерутся? - переспросил Педро.
- А вот так. Там сейчас эти типы, что перешли сегодня границу. Ты это учитываешь?
У Педро захватило дух. Вот это называется попасть в точку!
- Но сеньор, тем более - не могу же я оставить там свою старушку!
- Ну что ж, это тоже верно. Ладно, полезай, поедешь с нами… если уж"так хочется.
Глава 4
Три запыленных джипа - очевидно, они прибыли в поселок ночью - стояли перед входом в ресторанчик, доверху заваленные военной поклажей. У одного из них ветровое стекло было снято, и укрепленный вместо него пулемет настороженно смотрел в небо своим тонким хоботом, словно предупреждая о возможной опасности. Водитель, не менее пыльный, чем его машина, спал, опустив голову на лежащие на рулевом колесе руки; рядом с ним пулеметчик в сдвинутой на затылок каске торопливо ел что-то с разостланной на коленях газеты, запивая завтрак из фляги. Увидев Джоанну, он подмигнул и приглашающим жестом протянул флягу, взболтнув ее в доказательство того, что еще не все выпито. Джоанна молча улыбнулась и вошла в двери.
Внутри тоже были военные: человек восемь сидело в углу за сдвинутыми столиками, возле прислоненных к стене винтовок; одни дремали, другие переговаривались вполголоса. Высокий парень с нашивками лейтенанта и прицепленной к поясу каской скучал у стойки, заложив руки в карманы и внимательно разглядывая засиженный мухами прейскурант напитков; у другого конца прилавка Мигель и вчерашний коммивояжер разговаривали с низеньким усатым капитаном, по-видимому старшим в отряде.
- Доброе утро, - тихо сказала Джоанна, искоса взглянув на мужа и тотчас же опустив глаза.
Она села за столик возле открытого окна и подперла щеку ладонью, глядя на улицу, где оборванные и до черноты загорелые ребятишки метисы толпились вокруг джипов. Джоанна подумала, как нелепой неуместно выглядят здесь, в нетронутом цивилизацией мирном "пуэбло", эти тускло-зеленые армейские вездеходы, утыканные увядшими ветками камуфляжа и распространяющие вокруг тревожный запах пыли, оружия и бензина. Солдат, сидевший за пулеметом, покончил со своим завтраком. Выбросив скомканную газету, он достал из кармана горсть каких-то плодов и принялся оделять ими ребятишек. Джоанна покосилась на Мигеля, продолжавшего разговаривать с офицером, и опустила голову, покусывая обветренные и припухшие губы. Она сразу поняла, о чем идет разговор, но все еще боялась сознаться в этом самой себе, боялась сформулировать даже в мыслях свою догадку, с отчаяньем утопающей цепляясь за последнюю соломинку надежды. "Будьте честны в игре, Джоанна Аларика, - произнесла она мысленно, горько улыбнувшись. - Вы получили от судьбы то, о чем просили вчера, - капельку счастья… И теперь не можете быть к ней в претензии. Другим не достается и этого". "Да, но третьи имеют все! - крикнул в ней какой-то голос. - Чем мы с Мигелем хуже их? Почему одним счастье дается даром и полной мерой, а нам нацежено под ростовщические проценты?"