Через несколько часов их разбудил грохот автоматических пушек. Джоанна, испугавшись спросонья до полусмерти, с криком уцепилась за Мигеля. "Тише, тише, - сказал тот, - ничего страшного, лежи…"
Он встал и подошел к окну, поднял шторку.
- Ради бога, - крикнула Джоанна, - ты сошел с ума! Мигель!
- Тише, успокойся, - повторил он, не оборачиваясь. - Это просто зенитки… Кажется, на крыше Национального дворца…
Джоанна зарылась лицом в подушку и заткнула уши; торопливое "тах-тах-тах-тах" слышалось еще несколько секунд, потом стихло. Выждав немного, она поднялась и села, натягивая на себя простыню.
- Трусиха, - сказал Мигель, взъерошив ей волосы. - Смотри, ты даже побледнела.
- Тут побледнеешь! В кого они стреляли?
- Кажется, пролетел какой-то, но ничего не сбросил. Ну, ты встаешь?
- Сейчас. Пожалуйста, выйди на минутку…
Наспех позавтракав обнаруженными в шкафчике консервами, они вышли из дому. Площадь, которая вчера - темная и безлюдная - показалась Джоанне очень большой, сейчас была тесной от толпы. В детстве, когда Джоанна ежедневно пробегала здесь по дороге в колледж, площадь тоже представлялась ей громадной, как пустыня.
- Когда ты вернешься? - спросила она Мигеля.
- Не знаю, малыш. Думаю, часам к четырем. Во всяком случае, после трех постарайся быть дома, хорошо? Дело в том, что у меня может и не найтись времени…
- Да, конечно, - сказала Джоанна. - Я понимаю. Я буду дома. Какое счастье, что у нас есть дом, правда? Хотя бы на одни сутки…
Голос ее оборвался.
- Иди, - сказала она, глядя в сторону. - Иди скорее, слышишь?
Джоанна осталась одна. Пока на несколько часов. Потом они попрощаются (если найдется время), и тогда уже она останется одна неизвестно на сколько…
Толпа на площади становилась все гуще, появились наспех написанные плакаты.
"ОБЪЕДИНЕННАЯ КОНФЕДЕРАЦИЯ ТРУДЯЩИХСЯ ГВАТЕМАЛЫ - С АРБЕНСОМ ДО ПОБЕДЫ!"
"СВОБОДА - ДА, ЮФКО - НЕТ!"
"ОРУЖИЕ - НАРОДУ!"
Люди шли по Шестому авеню сплошным потоком, неся щиты и транспаранты с названиями клубов, синдикатов, студенческих союзов. Джоанну затерли в толпе, она беспомощно оглядывалась, вставая на цыпочки и вытягивая шею. У фонтана кричал оратор, слова его относило ветром; на балконе Национального дворца появилась группа людей, говорили, что будет выступать сам президент; Джоанна вместе со всеми ритмично хлопала в ладоши и до хрипоты скандировала:
- Арбенс! Арбенс! Арбенс!..
Президент так и не появился. Кто-то с балкона объявил по радио, что крайняя занятость в связи с чрезвычайным положением мешает дону Хакобо выступить перед гражданами столицы. Продолжали сменяться ораторы у фонтана: клеймили агрессию, требовали решительных действий, говорили о выдержке и солидарности. В соборе напротив окончилась месса, на паперти появились женщины в черных мантильях, ударил колокол: только сейчас Джоанна вспомнила, что сегодня воскресенье.
"В редакциях никого не будет, кроме дежурных, - подумала она. - Пойду завтра, тем более что до трех я все равно ничего не успею сделать…"
Она выбралась из толпы. Странно: сейчас при виде этих гневных лиц, плакатов и мелькающих в воздухе кулаков Джоанне вдруг впервые представилась совсем неинтересной ее профессия. Кому нужна новоиспеченная журналистка североамериканского производства! То есть формально она, очевидно, будет нужна; возможно, что сейчас откроется много вакансий в газетах и ее завтра же возьмут с распростертыми объятиями. Но ей-то это не доставит сейчас никакой радости.
А ведь сколько лет мечтала она именно об этом: войти в кабинет главного редактора гватемальской газеты, положить на стол свои документы и заговорить, как коллега с коллегой!..
Джоанна посмотрела на часы: половина второго. Полтора часа нужно было как-то убить. Конечно, можно походить по редакциям, сегодня там не только дежурные, это понятно всякому. Но в редакции идти не хочется. Почему ей так отчаянно не хочется приступать к делу, о котором она мечтала с детства? Стыдно показать диплом, полученный во вражеской стране? Может быть. Стыдно проситься на место тех, кто ушел на фронт? Тоже может быть. Может быть, может быть, может быть…
Она медленно шла по улице, опустив голову. Люди, группами расходящиеся с митинга, обгоняли ее, иногда толкали, торопливо извинялись и шли дальше. "Хорошо, хоть не прилетели эти грингос, пока мы были на площади, - сказал кто-то, - а то была бы там мясорубка…" - "Это уж точно, - отозвался другой, - было бы, как вчера в Сан-Педрито…"
Она остановилась на перекрестке, огляделась, словно туристка в незнакомом городе. Этот она знала с детства, но сейчас смотрела с жадностью. Очень чистые тротуары, подстриженная зелень, белые двухэтажные дома. Немного впереди улица круто спускалась книзу, в конце виднелись сады предместий и горы, кольцом вставшие вокруг столицы. Если пройти назад несколько кварталов, можно увидеть такое же зрелище с противоположной стороны Сьюдад-де-Гватемала. Триста тысяч жителей. А в Нью-Йорке - десять миллионов. Здесь нет ни Импайра, ни Рокфеллер-Центра… Здесь только на главной улице можно увидеть трехэтажный дом; провинциалы смотрят на него, придерживая шляпу, и восхищаются прогрессом. Двадцать тысяч регулярной армии и воздушные силы в составе полусотни самолетов - единственная защита против небоскребов, против золотого запаса в подвалах Форт-Нокса, против всего того, что им показывали недавно на испытательной базе ВВССШ "Эдуордс" в пустыне Мохава…
Почему янки так усиленно демонстрировали свою боевую технику именно перед ними, будущими журналистами, латиноамериканцами? Хотели внушить страх? Но уж янки-то должны знать, что "страх" самое непопулярное слово к югу от Техаса!
Эта улица - чистая, бело-зеленая, такая не похожая на ревущие каменные каньоны Манхэттэна, - она, наверно, не самая красивая в мире. Строго говоря, красивого в ней вообще ничего нет, кроме зелени и чистоты. Но для нее, Джоанны Асеведо, эта улица, как и все остальные, за углом и через два квартала, это самое для нее родное, самое родное после родного дома, которого у нее уже нет. Это как раз то, что нужно сберечь и защитить, как угодно и чем угодно, хотя бы собственным телом… И если бы хоть кто-нибудь смог сейчас внушить ей уверенность в том, что работа в газете дает человеку возможность выполнить свой долг!
В два часа Джоанна зашла выпить лимонада. Едва успев расплатиться, она услышала, как снова часто захлопали зенитки, испугавшие ее сегодня утром. Она выскочила из бара; люди бежали, пригибаясь и оглядываясь на небо. Джоанна тоже посмотрела, увидела что-то непонятное - в белых и темных клочьях дыма - и тоже побежала.
За углом она вскочила в первую попавшуюся нишу фасада и закрыла глаза, прижавшись спиной к стене. Над крышами проревел самолет, совсем низко; потом - еще громче и страшнее - второй. "Salvum fac, Domine…" - шептала Джоанна помертвевшими губами, судорожно вцепившись в шершавый и горячий от солнца известняк. Взахлеб, словно торопясь расстрелять все небо, разноголосо били зенитки.
Потом она снова бежала и снова пряталась от настигающего рева над головой. Стоя в узкой подворотне, она расплакалась от страха и унизительного ощущения своей полной беззащитности, почти обнаженности перед теми, кто там, наверху, сидел за рычагами машин, придуманных для убийства. Судя по звуку, самолетов было уже три, они прошли совсем низко, словно примериваясь рубить винтами крыши домов; Джоанна не сразу поняла, что в знакомое уже тахканье скорострельных пушек вплелся режущий треск бортовых пулеметов. Зазвенели посыпавшиеся откуда-то стекла, потом от страшного удара земля качнулась под ногами Джоанны, а небо, казалось, рухнуло ей прямо на голову.
Опомнилась она минутой позже, сидя на корточках в подворотне, с ног до головы осыпанная пылью и мусором. Вокруг, к ее изумлению, все выглядело более или менее целым, если не считать выбитых окон с косо висящими оторванными ставнями. Она встала на ноги, машинально отряхивая пыль и все еще всхлипывая. И тут до ее сознания достигли стоны.
Стонал человек, лежавший в сотне шагов от подворотни, посреди мостовой, усыпанной чешуей битого стекла. Он приподнимался, пытаясь ползти, и снова падал, и снова пытался встать. Джоанна побежала к нему совершенно инстинктивно, ни о чем не думая, - как бросаются к упавшему ребенку. Просто человек нуждался в помощи и вокруг никого не было.
Его ранило в обе ноги, ниже колен. Джоанна со страхом смотрела на красную лужицу, расплывающуюся на асфальте, и безуспешно пыталась вспомнить как можно точнее все те инструкции, что им приходилось зубрить во время корейской войны.
- Успокойтесь, - бормотала она, - пожалуйста, успокойтесь, я сейчас…
Джоанна вдруг догадалась, что нужно делать.
- Нож у вас есть?
Раненый, немного успокоившийся теперь, сам полез в карман и достал нож. Джоанна одним махом распорола одну штанину, потом другую, отрезала выше колена, скрутила жгут.
- Сейчас, потерпите минутку, я только постараюсь остановить кровь… - Руки у нее тряслись, но пока, кажется, дело шло удачно. - Не бойтесь, если туго… Это ненадолго, я сейчас позову кого-нибудь…
С секундным опозданием Джоанна сообразила, что самолеты снова прошли где-то недалеко. Опять хлестнуло по крышам железным ливнем. Стоя на коленях, она оглянулась и тыльной стороной руки откинула со лба волосы. В синем небе таяли и уплывали в сторону облачка разрывов; по улице подбегал полицейский, придерживая карабин.
- Машину! - крикнула Джоанна. - Скорее машину, его нужно немедленно в больницу! Если не достанете машину, то хоть какую-нибудь тележку, что ли! Бегите быстрее, я подожду здесь!
Глава 5
Уже пятый день Педро Родригес находился на земле, занятой инсургентами. Затея с поездкой в Моралес, начавшаяся было так удачно, кончилась плохо: в темноте их обстреляли из зарослей, трое в машине были ранены, остальные рассыпались вдоль дороги и завязали перестрелку неизвестно с кем. Пассажиру было велено отползти подальше вдоль канавы и сидеть не высовываясь. Какое-то время он так и сидел, довольно долго. Стреляли то ближе, то дальше, а когда все стихло и он вылез из укрытия, грузовик, носом в обочину, пылал как костер, а людей не было. Педро так перепугался, что кинулся бежать наобум.
Утром он пришел в поселок - кучу жалких бараков, где жили рабочие с плантаций ЮФКО. Все они тоже были запуганы до смерти; вчера здесь побывали инсургенты и натворили черт знает чего. Нескольких человек убили, просто так, без всякого повода; сожгли два барака; уволокли с собой почти всех девчонок. Самое интересное то, что при всем при этом они называли себя "освободителями" и на рукаве у каждого была повязка с надписью: "Бог - Родина - Свобода".
- А после уехали? - спросил Педро, когда ему рассказали подробности визита "освободителей". - Куда же их понесло?
Его собеседник пожал плечами.
- Кто знает… Говорили, прямо в столицу.
- В столице их только и ждут! - фыркнул Педро. - Сволочи, они еще нарвутся на кого следует. В Чикимуле знаете сколько солдат?
- А что с того? - с безнадежным выражением отозвался собеседник. - Они говорят, все офицеры на ихней стороне… А солдаты сами что могут сделать?.. Они так и говорят: "Мы вашей армии не боимся". Конечно, чего им бояться, если все куплено! Дали бы нам это самое оружие, разве бы мы их сюда пустили…
Эти слова - "Дали бы нам оружие!" - Педро слышал почти от каждого, в каждом "освобожденном" поселке. А побывал он в нескольких, потому что задерживаться на одном месте было и опасно и бессмысленно. Что он мог делать? Работать? Но о работе сейчас никто и не думал. Сейчас было важно одно: выжить. Выжить, не захлебнуться в потоке грязи и крови, хлынувшем в эти дни по всему юго-востоку республики. Одни хотели выжить, чтобы жить, другие- выжить, чтобы бороться.
Педро Родригесу жизнь была нужна именно для того, чтобы бороться. Но как это делать, он понимал все меньше и меньше. Война, на которую он отправился, вооруженный ножом Чакона, оказалась совсем не похожей на ту, что обычно показывали в кино. Там всегда был фронт, на фронте - окопы, в окопах сидели люди и стреляли в противника, который обязательно сидел, спрятавшись где-то впереди. Кроме того, и это было главное, на настоящей войне, по твердым представлениям Педро, всегда много оружия. Оружие там валяется где хочешь, прямо под ногами, только бери. Здесь же не было ни фронта, ни окопов, ни оружия.
Точнее, оружие было, только в руках врага. Враг этот появлялся то тут, то там; помимо основных сил, действовавших более или менее организованно на направлениях Киригуа - Пуэрто-Барриос и Чикимула - Сакапа (там у них были и артиллерия, и бронемашины, и даже старые танки типа "Генерал Грант"), десятки мелких отрядов наводнили с первого же дня вторжения всю приграничную полосу джунглей и банановые плантации атлантической зоны. Педро часто видел этих людей:, каждый был обвешан оружием, как рождественское деревце - стекляшками, но отнять это оружие было не так просто.
Они всегда появлялись группами - ходить в одиночку или даже по двое явно избегали. Немытый парнишка в истрепанном комбинезоне не вызывал их вожделений, и на Педро они обычно внимания не обращали.
Зато он следил за ними с жадностью: вот враг, вот оружие! Но что он мог сделать со своим ножом?
Оружия не было ни у кого. Правительственные войска вели бои на границе в течение двух первых суток; после этого, выполняя приказ, они в полном порядке отошли к долине Рио-Мотагуа и ограничились строго оборонительными действиями. Все население приграничной полосы попало совершенно безоружным в руки врага, ворвавшегося в страну с одной целью - убивать, убивать как можно больше. А убивать безоружных оказалось совсем просто.
Они и убивали. И ответить на это было нечем. Оружия не было, правительственные войска стояли на рубеже Мотагуа. Кругом были только джунгли, заросли бананов и убийцы.
Один-единственный раз Педро представилась возможность сделать настоящее дело, и он ею не воспользовался. Выйдя однажды под вечер к одному из маленьких поселков, неподалеку от Акасагуастлана, он увидел прямо перед собой инсургента, спящего сидя в тени хижины. "Освободитель" был, очевидно, пьян, техасская шляпа сползла ему на лицо, закрыв глаза. Автомат он держал на коленях; вокруг не было ни души.
У Педро молнией мелькнула мысль; лучшего случая не представится никогда больше. Подскочить, благо у него шляпа на глазах, ударить ножом, схватить автомат и назад, в чащу. Он и не пикнет. А кругом ни души. Ну, скорее…
Но он не тронулся с места. Не то, чтобы ему стало вдруг страшно, страшно - это не то слово. Ему стало тошно. Пусть враг, пусть убийца, все это так. Но подойти и ударить ножом спящего человека… И потом другое: этот человек может быть часовым, в поселке есть, очевидно, и другие инсургенты. Когда его найдут зарезанным, первым делом поплатятся жители. Значит, ты не имеешь права убить и уйти; ты должен убить, взять автомат и идти от хижины к хижине, пока не встретишься с "ими лицом к лицу. Может, тебе посчастливится убить еще одного или двоих, если застанешь врасплох. А потом убьют тебя. Хорошо еще, если просто убьют…
Педро стоял и смотрел на спящего. Он должен был убить; это был его долг, ради этого он сюда и попал. Но убить и скрыться он не имел права, он должен был убить и умереть. А умирать ему не хотелось. Вернее, ему не хотелось умирать в одиночку.
Только здесь, во время этих скитаний, Педро понял, каким дураком был в тот момент, когда решил, что сможет прекрасно обойтись без армии. Воевать в одиночку (даже имея настоящее оружие) было невозможно. Если бы с ним был хоть кто-нибудь!
Ему сейчас страшно не хватало друзей. Таких, как Эрнесто Корвалан, как Руис, даже как придурковатый Чакон. Даже как Аделита, глупая девчонка, попугаиха. По этой попугаихе он, честно говоря, очень скучал, хотя и ни за что не захотел бы видеть ее сейчас здесь, среди "освободителей". То, что Аделита живет в далекой Халапе, в безопасном тылу правительственных войск, было для него большим утешением.
После Аделиты больше всего ему не хватало Эрнесто. Уж кто-кто, а Эрнесто помог бы разобраться во всем; а как здорово было бы повоевать вместе с Корваланом! Воевать легче, когда все понятно; Эрнесто мог бы объяснить все то, что сейчас оставалось для Педро непонятным.
А непонятным оставалось многое. Почему бездействует гватемальская армия? Почему до сих пор не вмешались эти самые Объединенные Нации, о которых всегда столько пишут в газетах? Почему никто не позаботится о том, чтобы вооружить население захваченной врагом зоны? Ведь никакой линии фронта нет и, имея карты, можно проникнуть с небольшим отрядом в любое место вплоть до самой гондурасской границы…
Действительно, никакой определенной "линии фронта" в этой войне не было; оккупированная зона отделялась от всей страны только своеобразным занавесом молчания. Газеты сюда не доходили; радиоприемники- в тех редких случаях, когда их можно было найти в этих поселках, - уничтожались или отбирались "освободителями" прежде всего. Почта не работала. Сообщение между населенными пунктами прекратилось, жители оказались отрезанными, от внешнего мира и новостей.
О сражении под Гуаланом, ознаменовавшем конец оборонительного периода войны, Педро узнал из первых рук - от самих участников. В этот день он впервые увидел "освободителей" в ином состоянии, чем обычно. Непривычно трезвые, оборванные, в грязи и бурых засохших бинтах, они шли, бежали и ехали по дорогам и лесным просекам. В одну и ту же сторону- к границе. На джипах и грузовиках тряслись раненые, вопя от боли и проклиная "освободительную" войну, Кастильо Армаса и всех мадонн от Фатимы до Гваделупы. Прикинувшись дурачком, Педро стал клянчить консервы у одной из групп, остановившейся перекусить, и какой-то болтливый тико из Пуэрто-Лимон выболтал ему все, что случилось на фронте.
- Ну, нам же и дали! - бормотал он, торопливо запивая еду из фляжки и то и дело оглядываясь по сторонам. - Ну и дали! То, что ты вот здесь видишь - ну, и на других дорогах тоже, - так это одна половина нашей освободительной армии. Другая сейчас топает на север, под конвоем. А ты что думаешь? Там кого не уложили на месте, всех подчистую забрали в плен. Конечно, кто успел, тот смылся. Сволочное дело эта война, я думал, это будет иначе. Мне и убивать-то никого неохота, я просто так приехал, посмотреть. Все равно дома был безработным. А тут триста долларов, шутка! Я думал, это так, ну, там мосты охранять или что-нибудь в этом роде. А воевать, да ну их к черту!.. Ты вот скажи, ты чапин? Чапин, ясно, что я не вижу! И человек как человек. А они нам что говорили? Все чапины - коммунисты, вот как они трепались. Оказалось, вранье, такие же вы люди, как и мы. На черта ты мне сдался, тебя убивать? Бери вон еще банку и проваливай, а то офицер увидит, будет тогда нам с тобой…
Педро поспешил удалиться, унося с собой две банки свифтовской тушенки и ощущение огромной радости. Наконец-то сволочи получили по заслугам! Наконец-то они узнали, что такое гватемальский солдат!