В фойе Филармонии было многолюдно. Лера взяла Василия под руку, и они стали неторопливо прохаживаться в сверкающем свете старинных хрустальных люстр по широким вестибюлям, устланными немыслимо антикварными на вид ковровыми дорожками. Стены в резных канделябрах, подобие колонн вносило оттенок помпезности и значимости творимого здесь действия. Художественно исполненные стенды, повествующие о музыкальной жизни с царских времен и поныне, рождали странно волнующее ощущение причастности к этой высшей духовной ипостаси – музыке, пронизывающей все времена.
– Слушай, здесь интересно, – восторженно обмолвилась Лера. – На мой взгляд, это клубное сообщество. Очень много cap и абрамов. Смотри, многие здороваются вежливым поклоном. Какие-то короткие разговоры, улыбки. Смотри, у большинства дам настоящие драгоценности! Вон та ходит с бриллиантовым колье… А какие шикарные платья! Это что, парад мод? Приехали себя показать, проветрить дорогие наряды. Что же ты раньше не сказал, я бы оделась в вечернее платье получше.
– Разве может быть еще лучше? – Вася искренне удивился и, приостановившись, окинул взглядом свою спутницу. В легком, как туника, голубом одеянии она, казалось, вышла из гримерной волшебницей-феей. Вышла поискать, на кого бы обрушить свои чары. Густые волнистые волосы пепельного цвета стекали далеко по спине, подчеркивая наготу хрупких плеч и тонкой изящной спины. Вспыхивающий огонь в ее магических глазах сопровождался трепетом наполовину обнаженной, напрягшейся в сладостном предвкушении, высокой девичьей груди. Плавная поступь стройных ног была умопомрачительно грациозна, словно шла она по раскаленным углям мужских взглядов.
– Ты – красивая… бесподобно!
– Я могу быть еще красивее! Положи руку мне на талию. Мне так приятнее, да и глазеть на нас будут поменьше. Мы будем как влюбленные… хотя я в любовь не верю!
– Почему? Я напротив – верю.
– Я допускаю любовь с первого взгляда, как исключение. Потому что в этом случае любовь приходит неожиданно, как дар свыше, и раздумывать некогда и нельзя. Разные там ухаживания, цветы, встречи-провожания говорят лишь о том, что время упущено, что идут поминки по любви, но никак не ее развитие. Или говорят о том, что люди привычкой приучают себя друг к другу. Это скучно, это не любовь…
Был дан второй звонок, и Вася препроводил Леру в зал. Под аплодисменты вышел дирижер, и началось то самое музыкально-театральное действие, о котором в стремительном автомобиле увлеченно рассказывал Вася.
Лера слушала с обостренным вниманием, с каким-то милым сосредоточением. Ей самой хотелось что-то понять и уяснить в музыке, которой полтора века. Она горячо аплодировала и несколько раз крикнула "браво". Было все так, как рассказал Вася. Классическая музыка – точно книга символов, бездна знаний и знаков высших истин.
После заключительного аккорда, когда все еще звенели фанфары праздника, полный зал в поразительном единодушии подхватил жизнерадостную концовку собственным ураганным аккордом бьющихся друг о друга ладоней, и мощная волна ликующих возгласов волнами кружилась по залу, набирая силу, и затем лавиной неслась на сцену. Лера вдруг поцеловала Васю, отстранилась, улыбнулась и сказала, как могла громко:
– Спасибо!
В машине Лера пояснила благодарный поцелуй, откинувшись на спинку сидения и умостившись в его правильную и тщательно подобранную ортопедическую форму:
– Если бы не ты, я бы не пошла на подобный концерт. У меня были другие стереотипы понимания классической музыки. Я рада, что ошибалась: это не скучно. Но здесь надо думать, что-то интуитивно соображать.
– Тебе противопоказано думать и размышлять в нерабочее время?
– Смеешься?! Считаешь, если шпильки на туфлях в десять сантиметров, значит, мозги куриные?
– Да нет же! Хотя это удивительно.
– Кстати, подержи эти туфли. В машине я одеваю другие, для удобства управления: мы же поедем быстро! Можешь засекать время: ровно через полчаса ты будешь стоять у дверей своей квартиры. В бардачке пакет – туфельки положи в него, а мои коронные кроссовочки всегда под моим сидением… Так что из стильной красавицы я сейчас превращусь… сейчас превращусь… думаешь – в кого?
– В ведьму!
– Угадал!.. Что-о-о!? Что ты сказал?!.. А вообще-то, как ты посмел такое сказануть? Я – ведьма!? Ты хочешь меня оскорбить?.. В первый же вечер оскорбить? Ты хочешь, чтобы этот вечер стал последним?
– Нет, нет-нет. Неверное слово вылетело. Прости. Ты – волшебница. От тебя исходит магическая сила.
– В самом деле?
– Я это даже кожей чувствую, с закрытыми глазами.
– Проверим сейчас, как ты покоришься моей воле, – она повернулась к нему, обратила свои глаза в его глаза и долгую минуту собирала и прессовала во взгляде свои тайные мысли, выискивая брешь в его внутренней защите, затем слегка улыбнулась и царственно протянула руку, через которую также шла ее воля.
Василий, завороженный сиянием глаз чародейки, наклонился и коснулся губами длинного среднего пальца с нанизанным, сверкающем в полутьме перстнем. Лера резким движением вонзила ноготок чуть повыше верхней губы – и капелька крови обагрила и ноготок и губу.
Боли не было. Странный привкус крови опалил горло.
Лера с той же улыбкой поднесла ноготок к своим губам и размазала капельку крови по алому рту, поверх блеска помады. Затем она снова поднесла палец к месту укола. Губы зашептали странные непонятные сочетания слов – ранка на губе мгновенно сомкнулась и алый рот, шептавший заговор, вернул прежний влажный блеск.
– Не испугался? – со смехом спросила Лера и, не дожидаясь ответа, нажала на кнопку пуска автомобиля и резко утопила педаль акселератора.
Автомобиль, как выпущенная из тугого лука стрела, понесся по темной городской дороге…
3. Переписать свою судьбу
Красная "Мазда" летела по городу без остановки. Лера подбирала такой скоростной режим, чтобы не выпасть из "зеленой волны" светофоров, то притормаживая, то ускоряясь. Ночная мгла окружившая дорогу, поубавила участников дорожного движения настолько, что порой некоторые участки улиц элегантное авто проносилось в абсолютном одиночестве, словно улица, асфальт, фонари были сделаны только для них, что, впрочем, так и было в представлении модной и бескомпромиссной девушки.
Сияя косметическим шармом, имея в резерве эскадроны ретивых лошадей, четырехколесный друг словно расправлял крылья – рвался ревностно исполнить волю водителя. И это возбуждало Леру, однако громоздившиеся вдоль обочин сумеречные исполины домов, ограждение, разметка, знаки слегка охлаждали ее страсть к дикой скорости, и она упражнялась в залихватских обгонах, стараясь не причинять никому помех, и в то же время самой лететь в авангарде, лететь на близкий и далекий зеленый огонечек трехглазого регулировщика.
Выбравшись за город на трехполосное одностороннее шоссе она, не теряя ни секунды, включила форсаж своему болиду цвета свежей крови. От резкого ускорения Васю вдавило в кресло, и он словно подавился воздухом свободы и простора, ворвавшегося в приоткрытое окно.
– Закрой окно! – жестко скомандовала Лера. Эта ее воля без промедления закрыла окно руками попутчика, который не мог сопротивляться здесь, в ее управляемом снаряде. Василий, с затаенным дыханием и расширенными глазами, когда включается и боковое зрение, устремился вслед за ярким светом фар. Ему чудилось, что машина съезжает с дороги. Но нет, кругом же лес! Высокие сосны, заслоняющие звездное небо. Луна была крупнее солнца, и то и дело показывалась из-за крон деревьев. Направленный поток света фар выхватывал из какой-то пылевидной темноты очертания дороги. Там, где на придорожных столбиках были свет возвращающие полоски, две вспыхивающие линии протачивали во мраке слабые ориентиры пути и были точно сигнальные разметочные огни взлетно-посадочной полосы аэродромов.
Василию вдруг показалась, что вот так всю жизнь он будет мчаться по едва приметным ориентирам, предупреждающим преждевременный съезд за обочину с жизненного пути. Перед поворотом число указующих полосок, их яркость, зримость, очевидность увеличивалось, и Лера, порой не сбавляя скорость, мастерски проходила их, чуть подруливая, тем самым балансируя едва ощутимым креном разогнанного кусочка жизненного пространства.
А, когда они выходили на прямую, ориентиры терялись, и они летели в серебряном туннеле из собственного света фар. Одно неверное движение, помноженное на величину созданной скорости – авто протаранит вековые деревья и скалы.
Как раз на просторе Лера чуть сбрасывала ход, и Василию чудилось другое – что они растворяются во тьме, что тьма проглатывает их, и даже потяжелевший диск Луны потворствует этому. Сам фосфорический лунный свет представился светом обосновавшихся на бледном спутнике Земли полумертвых душ.
Эти души преждевременно ушедших людей, не прошедших положенный круг жизни, постоянно взывают к вниманию. Их чувствуют звери, что воют на Луну. Их чувствуют люди, выпавшие из канвы традиций реальной жизни. Потому что всем им страшно за их неприкаянность, и ужасает то, что эта полудуша снова хочет вселиться в любое живое существо, чтобы до конца пройти цикл своего развития, а им, в чье тело вживется чужая идея, придется решать, исправлять чужие ошибки, довершить то, что не сделали они.
И так будет всегда. Тьма убиенных, замученных, казненных от собственных преступлений самоубийц, не совладавших и запутавшихся в жизни, – они кружат, как ветер, что бьет по стеклам окон, что бросает пригоршни снега в лицо. Они ждут и жаждут своей минуты воплощения, ведь небеса для них закрыты… Лера, словно чувствуя мистический страх попутчика, включила радио погромче. Бодрый ритм заполнил салон. Лера улыбнулась и тряхнула волосами…
По прошествии получаса, как и обещалось, автомобиль плавно припарковался у дома.
– Я под впечатлением от дороги, – сказал Вася, прогоняя раздумья.
– А я под впечатлением концерта.
– У меня есть тот же самый концерт на виниловой пластинке. Соло на фортепиано исполняет Эмиль Гилельс. Был такой знаменитый пианист. Знаешь?
– Ну, как тебе сказать… Знаю – не то слово. Вот ты сказал, и я уже знаю, но знаю ли я как должно, в том знании, что у тебя – вот этого не знаю!
– Ты хочешь сказать, что хочешь посмотреть эту пластинку? Что-то я сказал, не пойму и что…
– А что тут говорить? Пойдем, посмотрим, оценим.
– Я живу один, квартира родителей, – сказал Вася на пороге своего дома и, предупреждая вопрос, пояснил: – Родители у меня умерли. Два года назад. Сначала мама, потом через полгода и отец ушел. Так вместе их и похоронили.
– Болели?
– Мама болела. Тяжело болела… Отец после ее смерти как-то сразу сдал… затосковал что ли.
– Запил?
– Как раз наоборот: ни капли в рот. Что-то в нем надломилось.
– Привыкли они друг к другу. Срослись, как сиамские близнецы. Раньше такое явление было распространено. Женятся и – до гробовой доски вместе! У меня родители той же породы: единственный брак, вместе сорок лет! Я у них единственная дочка. Они меня своей любовью исполоскали. До сих пор живу с ними. У меня своя комната. Квартира у нас четырехкомнатная.
Мама на пенсии. Папа вот-вот выйдет туда же, но хочет продолжать работать. Он ведущий специалист, бездна опыта, знаний – не отпускают.
– Не потеряют тебя?.. Проходи сразу в комнату.
– Нет, я предупредила, что могу задержаться. Я частенько похаживаю в ночные клубы. Развеяться и развлечься.
– Ни разу не был.
– Неудивительно! Фортепианные концерты там противопоказаны.
– Что же вы там делаете?
– Ха! Насмешил. Что там делаем? – Лера рассмеялась и, резко оборвав смех, серьезно сказала: – Во-первых, танцуем. Хочешь, покажу…
Она подошла к стереофоническому музыкальному комплексу, состоящего из первоклассного ресивера, вертушки CD-дисков, DVD-рекордера, вертушки виниловых дисков и кассетной деки. В знак восхищения ее оттопыренный большой палец взметнулся, как флаг победы над серостью. Гостья наклонилась, словно любуясь элитной аппаратурой, и нажала заветную кнопочку на ресивере.
Черные, покрытые рояльным лаком колонки с поддержкой такого же черного и блестящего богатыря-сабвуфера ожили четким нарастающем ритмом. Великолепный низкочастотный звук барабана, созвучный с ритуальным набатом сокровенного древнего таинства, всколыхнул упругой волной тишину комнаты и привел в едва ощутимые и нарастающие вибрации все, что попадалось на пути всепроникающих колебаний, становящихся сердцевиной нового феерического действия.
Низкий грудной женский голос внес череду отрывочных возгласов какого-то странно-пленительного душевного переживания. И вот ритм вышел на полную мощь, и в звуках взволнованного голоса стали слышны и различимы слоги и слова: "Син-ний синий иней лег на провода…" – так понимались эти слова, но негритянка пела немножко о другом.
Она пела о жизни с билетом в один конец, о единственности каждого мгновения, о невообразимой жажде вместить в это мгновение все самое лучшее, теплое, сердечное, о единственном человеке, без которого уходят краски дня, и серая-серая муть разливается бескрайним потоком. Поток становится аморфной массой, где уж и вовсе не найдешь ту изначальную крупинку любви, то маленькое зернышко любви, которую ей и ему дает Высшая сила – дает всего один раз, и которое никак не может произрасти в почве, пропитанной нечистотами, ядами, отходами.
А время уходит, растворяется сизой дымкой иллюзий… Ах, если бы не барабан, этот мощный набат, этот пульс времени, что не остановить никому и никогда – можно было давно выйти на тихий берег надежды, оставляя довершить этот путь кому-то другому, пусть даже вполне реальным проектом – собственным деткам… Пусть так прозаически закончится эта удивительная поездка взлета первых взрослых сил и дел после детства и юности, согретых теплом родительского дома и пронзительной мечте о синей-синей птице, которая не станет синим-синим инеем, что лег на провода высокого напряжения души…
Что же не хватает? Что свое внести в эту щемящую мелодию о синей птице и синем снеге?.. Лера чуть прикрыла глаза и неудержимую жажду движений подчинила рисунку ритма музыки, ворвавшейся в комнату сладкозвучной музыки, усложненной бас-гитарой, соло-гитарой и чудным негритянским соло.
Лера словно металась между составляющими музыки резкими, рваными, плавными движениями, показывала саму суть движения, чистую страсть, редкую жажду феерической нескончаемой жизни с билетом в один конец, чудесной жизни, где нет конечной остановки. Ее гибкое тело извивалось волной. Голубая туника одеяния летала веером вслед, рождая в глазах карнавал света. Того света, что вперемежку с Луной вливался в окно, и того света, что изливался из бронзовых светильников. Этот свет также метался вместе с красивым тонким стройным девичьим телом, поблескивая на глади оголяющихся ног, спины, живота, груди.
Это мелькание света с легким привкусом какого-то начального эротического действия словно создавало новый образ совершенной женской красоты, такой реальный и живой, находящийся в шаге от него, оцепеневшего и боящегося стронуться с места.
Тот далекий образ бесподобной пленительной девушки в синем цвете мечты, тот образ, нарисованный собственной фантазией в каком-то воображаемом мире, напрямую связанном с таинственным сверхъестественным миром, воплотился здесь в самозабвенном танце гибкой полуобнаженной красавицы. Неужели, это так?..
И он не мог понять, почему такое странное совпадение той пленительной девушки мечты и той девушки, что любила его на берегу Тихого океана… и сейчас вот она, назвавшая себя Лерой… Он не мог справиться со шквалом воспоминаний, ощущений, стертых желаний, а Лера вилась вокруг волнами этого самого океана мечты, и того – настоящего Тихого океана. Она каждым стремительным движением поднимала волны выше, возбуждая вокруг цунами, лавину сладких чувств. И эти простые строки исступленно повторяющиеся как заклинание: "Синний синий иней лег на провода, в небе темно-синем синяя звезда…"…Где же ты бродишь мое милое счастье…
– Эй, очнись! – музыка вдруг стихла и Лера, запыхавшаяся, с распущенными волосами, стояла перед ним и потрепала рукой по плечу и по щеке. – Ты куда улетел, Васек? Я здесь, рядом. Очнись от прошлого. Об этом уже говорила!
– Ты меня ошарашиваешь на каждом шагу! – только и смог сказать он. – По-моему, это неспроста!
– Конечно! Ты еще не догадался, зачем я здесь?
– Ах, да!..Сейчас покажу пластинку с Гилельсом.
– Постой, не торопись… Что уж мы с тобой – совсем дурачки? В полуночный час будем слушать, как фортепиано производит рейдерский захват оркестра?!.. Нет, концерт замечательный, его я прослушаю с пластинки… к тому же аналоговый звук с шипением иглы – это что-то! Правда, у меня нет ностальгии по винилу, потому что и CD для меня прошлый день. У нас в клубе иногда бывают ретро-вечеринки под винил и портвейн "Солнцедар"… Ох, и трещит потом голова от шипучей иглы, гремучего пойла, пьяного веселья!
– Здесь, через мою аппаратуру, ты едва различишь легкий шорох. Здесь звукоснимающая головка электромагнитного типа. Одна из самых лучших. Представляешь… – с увлечением начал он рассказывать. – Игла с алмазным напылением эллипсоидной формы! В звуковой дорожке она повисает под строго подобранным углом и, едва касаясь по уступам, выпуклостям и впадинам, колеблется и с левой и с правой сторон. Сама игла помещена в тороидальный цилиндр из особого сплава…
– Оччень интересно! – оборвала Лера. – Давай-ка эти подробности в следующий раз. Я как-то в другие подробности предпочитаю вникать… Ты почему-то не показал квартиру?.. Обычно гостям показывают, куда их пригласили, вкратце знакомят с местом обитания и обитателями. Ну, ты живешь один, это мы с тобой установили, теперь – почему один. Не хватает жилплощади?
– Да нет квартира, на мой взгляд, большая. Пойдем, покажу.
Василий с Лерой вернулись на порог жилища и начали осмотр с прихожей. Стены ее были стилизованы под кирпичную кладку, с натуральным рельефом меж-рядовых пазов, так что Лера даже провела пальчиком, недоумевая: забыли штукатурку наложить? Прихожая была тесновата, как, впрочем, и остальные помещения: ванная, кухня, три комнаты с отдельными ходами. То, что кухня с блоком гигиенических помещений была в непосредственной близости с входной дверью – понравилось, и было невольно взято на заметку. И три комнаты спланированы так, что две легко превращаются в одну, с площадью метров в тридцать пять. Причем, эти комнаты выходили на лицевую сторону дома. Третья комната, поменьше, имела лоджию с видом на стену соседнего дома. Коридор, в общем-то, широкий, заставленный мебельной стенкой от пола до потолка. Ага! Вот почему в комнатах был аскетически пусто, и вместе с тем достаточно по ее назначению.
В гостиной – трансформируемый кожаный диван, напротив – стойка с медиа-аппаратурой, большой телевизор. В спальне широкая тахта, светильник и тумба с множеством ящичков – и больше ничего. В третьей комнате размером четыре на четыре метра стояло массивное кресло-кровать, напротив высокий шкаф, забитый книгами. В одном углы компьютерный стол, в другом – дверь на лоджию. Посредине комнаты, между этими предметами, лежал плотный и толстый натуральный шерстяной ковер, смотревшийся здесь центральным элементом интерьера.
– Видно, что старались в обделывании квартиры. Просматривается оригинальный подход. Твои предки очень старались украсить свое гнездышко. Правда, сейчас это устарело. Несмотря на то, что все еще смотрится чинно и аккуратно, кое-то неплохо бы и переделать.
– Я ничего этого не замечаю. Все крепко приклеено и прибито. Этого достаточно.