- Именно так, коллега Бела! Я вижу, вы поняли, о чем речь… А теперь представьте себе генералов и маршалов. Может, они в ином положении? Такие щеголи - и спереди, и с боков, и везде разными бляшками да побрякушками сверху донизу заляпаны, словно сургучом! А если шутки в сторону? Они тоже без приказа не пикнут. И все же каждый из них о себе такого мнения, будто он голова и гений! Вашему старшему советнику тоже лишь то позволено, что скажет министр, статскому советнику лишь то, что велит тайный, а тайному лишь то, что прикажет премьер. Красивая картинка получается! Тогда пусть уж лучше у меня достанет ума и чести повторить разумный довод рядового солдата: мне слов не положено, не я пуп земли…
Ковач задумчиво кивнул:
- Все истинно так! Правда, как просто? - обратился он к Дюрице.
- И того проще! - заявил часовщик и, опершись спиной о спинку стула, приподнялся на одной ягодице и звучно выпустил ветры.
Кирай, поднявший было руку, чтобы продолжить разговор, застыл в неподвижности. Фотограф отшатнулся и настороженно посмотрел на часовщика.
- Господин Дюрица, - краснея, произнес книготорговец.
- Чего изволите? - спросил часовщик.
- Господин Дюрица! - повторил Кирай.
Хозяин кабачка опустил голову и улыбнулся. Ковач, моргая, посмотрел сначала на Дюрицу, потом перевел взгляд на Карая.
- Я не намерен больше этого терпеть! - выкрикнул книготорговец. - Никто не заставит меня сидеть за одним столом с таким человеком!
- Да почему? Что, у вас на этот случай другой способ есть? - невозмутимо посмотрел на него Дюрица. - Через особую петлю? Или в карман?
- Хоть теперь помолчали бы! - стукнул по столу Кирай.
- А вы, пока тут сидите, ни разу так не делали? Вы это хотите сказать? - спросил часовщик.
- Я запрещаю вам раз и навсегда!
Ковач, потупив взгляд, сказал:
- Вы очень хорошо знаете, господин Дюрица… как я вас уважаю… но от подобных вещей будьте добры нас избавить!
Хозяин кабачка тихо заметил:
- Могли бы уж, кажется, и привыкнуть…
- К эт-тому невозможно п-привыкнуть! - от волнения книготорговец начал заикаться. Потом обратился к фотографу: - Пожалуйста, забудьте об этом… э-э-э… неописуемом происшествии!..
И замолчал, теребя воротничок сорочки. Поправил галстук и, выпятив подбородок, высвободил шею. Затем, несколько понизив голос, снова обратился к часовщику:
- Я серьезно заявляю, вы хуже испорченного мальчишки. Надо же иметь хоть каплю такта, раз уж нет ничего другого! Мы только одного хотим, чтоб вы стали наконец чуть повнимательнее к людям! Неужели трудно понять?
- Продолжайте ваше выступление, господин Кирай! - попросил коллега Бела.
- Человек не затем садится побеседовать с друзьями,- заключил Швунг, передернув плечами, - чтоб позволять себе подобное свинство… Так-то!
Он тряхнул головой и обернулся к хозяину кабачка:
- Как вы сказали, коллега Бела?
- Что у вас еще про казарму?
- Больше ничего! Я все сказал!
- Все именно так, как вы тут изобразили!
- Из всего этого я хотел бы сделать такое заключение: если мир устроен так же, как казарма, где только ограниченные тупицы верят, будто могут поступать по собственному разумению, то о таком мире нечего и жалеть… Много ли толку в том, когда рядовой идет против приказа? Вы знаете, что такое внутренний распорядок? Как-то раз за четверть часа до увольнения сержант приказал мне вымыть клозет, кем-то загаженный. Я ему говорю - не я, мол, его загадил и вообще эта уборная не нашего отделения. За что он заставил меня вымыть все уборные на двух этажах - и это в воскресенье после обеда, когда у меня увольнительная в кармане! А вдобавок составил рапорт, будто мое лицо, когда я докладывал об окончании уборки, выражало угрозу. Вызвавшему меня офицеру я объяснил, что со мной обошлись несправедливо, но тот заявил, что не позволит критиковать армию, и велел посадить меня в карцер. С этого дня я стал козлом отпущения для всей роты, и не было такого свинства, которого бы надо мной не учиняли! Ну вот, разве в мире не так же дела обстоят? Открыл рот… и ты уже набитый болван. Всякий может к тебе придраться - и конец! Стоило один раз открыть рот, как ты уже для всех бельмо в глазу и, образно говоря, обречен отныне чистить все наличные клозеты!
- Помните, как я в прошлом году на рождество ездил? - спросил столяр. - На той машине и с той женщиной?
Хозяин поднял бутыль и взглянул на фотографа:
- Про это, сударь, стоит послушать!
- В этой истории много поучительного! - добавил книготорговец.
Ковач вместе со стулом подсел ближе.
- В канун сочельника был я у своей старшей сестры, в Векерле. Крестничку подарок привез. На обратном пути заскочил к одному знакомому столяру на улице Барош за какой-то мелочью. Подхожу к Большому Кольцу и вижу, как на одной из улочек двое верзил пристают к женщине. Светло еще было, то есть, во всяком случае, все видно - насильничают они над ней, притиснули к стене, бедняжка хотела бы закричать, да они зажали ей рот и уже юбку разодрали под коротенькой шубкой. Подбегаю я к ним и спрашиваю, что, дескать, происходит? Один из верзил отвечает, проваливай, мол, пока цел! Тогда я подступаю вплотную и начинаю несчастную женщину у них из рук вырывать. Меня бьют, но и им достается. "Хулиганье, - кричу, - я вам покажу, как с женщиной обращаться!" И луплю изо всех сил. Тут вдруг останавливается возле тротуара роскошная машина, выскакивает из нее еще один хмырь - и бац меня в машину вместе с женщиной! "Заткнешься ты наконец, дурак?" - спрашивает один из них, а другой как хряснет меня по зубам, я после этого еле-еле отдышался…
- Вот как надо клозеты чистить! - заметил книготорговец.
- Короче говоря, - продолжал Ковач, - привезли меня в полицию, потому как женщина оказалась не то карманной воровкой, не то взломщицей, не то еще кем, а эти верзилы - сыщиками, на той улочке ее как раз и зацапали! "И какого черта вам во все обязательно влезть надо, олух вы этакий? - спрашивает меня потом тот сыщик, что по зубам съездил. - Чего вы суете нос в дела, которые вас не касаются?" Ну, вот и вся история… А ведь меня всегда учили - и в бойскаутах, и в конгрегации, и везде: если можешь, помоги! Хорошо же мы выглядим, доложу я вам… И что после этого делать прикажете?
- Очень просто! - объяснил книготорговец. - Как в армии! Раз не твое дело, помалкивай!
- Очень правильно вы только что сказали, коллега Бела: ежели мир велит вылизать пол, значит, нужно вылизать - и дело с концом! Рядовой - цыц! Зажмурь глаза, заткни уши. Командуют здесь они, люди их круга! А вот что мы думаем - уже наше дело, в мысли не заглянешь. Хотя бы это нам остается! Разве не так?
Фотограф разгладил перед собой скатерть и, водя по узору указательным пальцем, заговорил:
- А я… я вот что скажу, - и он снова покраснел, как краснел всякий раз, начиная говорить, - я скажу: даже если и в десятый раз с таким делом столкнешься, надо и в десятый раз вмешаться! Это, если угодно, человеческий долг. И если мы уклонимся - то как же нам себя уважать?
- О-хо-хо!.. - вздохнул Кирай. - Да вы, как видно, из неисправимых.
Ковач повернулся к Дюрице:
- А вы что на все это скажете, господин Дюрица?
- А я только удивлюсь,- ответил Дюрица,- как это у вас животы от скуки не подводит!
Книготорговец поднял стакан:
- Ну, конечно… Если бы разговор шел о несовершеннолетних девочках, господин мастер не строил бы такую кислую мину!
- Вы так полагаете? - взглянул на него Дюрица.
- Да, полагаю, дорогой друг!
Дюрица перевел взгляд на Ковача и погрозил указательным пальцем:
- Остерегайтесь людей, которые любят говорить "дорогой друг"! Это у них не от искренности, а от двоедушия!
- Да, я так полагаю! - повторил книготорговец.- И если вы еще не потеряли обоняния, то выкиньте, немедленно выкиньте гадость, которую держите, иначе я уйду!..
Дюрица, пока шел разговор, вынул из нагрудного кармашка старенький картонный мундштук и, два-три раза дунув в него, принялся старательно заправлять внутрь кончик сигареты. Такого рода мундштуки продавались в киосках за три-четыре филлера и вполне себя оправдывали - после нескольких сигарет, пока карман или бумажник не успел провонять, их в отличие от других мундштуков не жалко было выбросить. И когда Дюрица продул свой мундштучок, вокруг распространился запах табачного пепла, зловонный до неприличия. Мундштук был явно старый, хотя внимательный взгляд мог заметить на нем следы тщательной чистки.
- Вам и это не нравится? - поднял сонный взгляд Дюрица, и тут же, слегка скрутив сигарету, вставил ее в мундштук.
- И как вообще человек с приличным заработком может так долго таскать с собой подобную мерзость? Объясните мне это наконец!
- Могу одно сказать: не нравится, не смотрите. Какое вам, собственно, до этого дело?
Подняв взгляд на книготорговца, Дюрица спросил:
- Вы, кажется, что-то сказали?
- Поступайте, как хотите,- махнув рукой, Кирай повернулся на стуле. Взял из хозяйской пачки "Дарлинг",
- Позволите, коллега Бела?
- Само собой… Угощайтесь! Все угощайтесь, - пригласил хозяин кабачка, пуская пачку по кругу. - А что касается мундштука господина Дюрицы, то… короче - как с ним быть?
- Если бы он хоть из вишневого дерева был или там из янтаря! Но целую жизнь протаскать такую дешевку?!
Ну и вкус у вас, ничего не скажешь! Да разорвите вы его или выбросьте, и воздастся вам: я завтра же принесу вместо него мундштук из янтаря, клянусь богом, принесу, только выбросьте это к черту!
- Не убивайте своего лучшего друга, господин Кирай! - заметил хозяин кабачка. - Может, господин Дюрица и впрямь хочет пользоваться им всю жизнь?
Дюрица вскинул брови, бросил на говорившего насмешливый, но доброжелательный взгляд и, с поразительной точностью подражая голосу книготорговца, сказал:
- А что, если и в самом деле хочу? Но все-таки, чтобы доставить радость вашему дорогому эйропейскому другу, я обещаю в свой смертный час разломить эту штуку пополам! - При этих словах он указал на мундштук и, все так же подражая голосу книготорговца, продолжал: - Вы довольны, дорогой друг?
Все, кроме книготорговца, расхохотались. И только фотограф сидел, погруженный в свои думы, и на его худом, бледном лице по-прежнему проступал багрянец.
Дюрица закурил. Сонливости на его лице как не бывало, хотя взгляд оставался все еще ленивым, как и движения, когда он нагнулся вперед. Не приглашая остальных, залпом выпил свой стакан, не спеша поставил его на стол и обратился к столяру:
- Итак… что я на все это могу сказать? Вы об этом хотели узнать, сударь?
- Да, да, - с готовностью подтвердил Ковач.
- Так вот, я хотел сказать, что было бы неплохо, если бы коллега Бела предложил нам еще немного вина! Со своей стороны я хочу кончить обычной шипучкой, если вы, коллега Бела, ничего не имеете против…
Коллега Бела поднялся. Составил вместе пустые стаканы, выжидающе посмотрел на фотографа, у которого оставалось вина всего на палец.
- Стало быть, славный ужин будет у вас сегодня, господин Кирай! - сказал столяр, отгоняя ладонью дым "Дарлинга". - Однако вы не кончили про грудинку. Вы сами готовите или жена?
- Разумеется, готовлю я, как уже было сказано… Стало быть, когда шпиговка закончена, вы берете определенное количество начинки, вернее, прежде вы должны ее приготовить…
Фотограф накрыл свой стакан ладонью:
- Благодарствую, нет… Вы так любезно пригласили меня к своему столу, но мне уже нора, только вот докурю сигарету. Право, это было очень любезно с вашей стороны…
- Пожалуйста! - сказал коллега Бела и, распрямляя затекшие ноги, направился к стойке за традиционной порцией шипучки - газированного вина для всей компании.
Читатель уже, конечно, в курсе того, что, несмотря на обращения вроде "господин Ковач", "сударь", "дорогой друг", на частые и разнообразные выражения учтивости вроде "с вашего позволения", "разрешите обратить ваше внимание" и им подобные,- несмотря, стало быть, на все это, перед нами компания, где все давно уже знают друг друга. Учитывая психологию людей того склада, о которых рассказывается в нашей истории, познакомившись с их привычками и повадками, вы сможете уяснить себе, что за такими манерами на самом деле скрывается глубокая взаимная привязанность, любовь и уважение. Подобные выражения, для постороннего наблюдателя звучащие столь забавно, внутри определенного общественного слоя представляют собой своеобразный стиль общения. Если бы нам случайно довелось сопровождать Кирая во время дружеского визита, например, к столяру, мы могли бы услышать, как он здоровается с хозяйкой дома: "О-о, целую ручки, милостивая государыня, не лишайте меня удовольствия еще раз облобызать вашу лапку!"… На что женщина в ответ: "О господин Кирай. Человек вечно лучшего жаждет, как я погляжу". И самое необычное - что разговор идет в шутливых полутонах. Отсюда можно сделать вывод, что мы имеем дело не с чем иным, как со стыдливым и в то же время ироническим подражанием культурным ценностям, заимствованным у элиты. И это поведение настолько обязательно, что пренебрегать им или просто не владеть его формами - значит носить на лбу неизгладимое клеймо чужака. Все это мы сочли нужным отметить, чтобы укрепить читателя в его мнении, уже сложившемся в ходе предшествующего рассказа: речь действительно идет о гражданах, исполненных взаимного уважения и готовых поделиться друг с другом своими радостями и горестями, о людях, которых читатель уже имел счастье знать но бесчисленным творениям литературы. Но можно ли сказать, что они знакомы нам до конца? И раз к слову пришлось, давайте сразу же добавим: не существует людей менее свободных и более связанных, чем писатель. Он не может идти на уступки в вопросах верности, не рискуя изменить самому себе. И если мы будем и дальше следить за беседой нескольких человек, то это совершенно сознательно - и как выяснится в конце, абсолютно необходимо - делается во имя верности.
- Приготовление начинки так же важно, как и шпиговка! - продолжал книготорговец. - Не знаю, как другие - ведь сколько семей, столько и обычаев! - а я готовлю так: прежде всего беру яйцо, круглую булочку, жир, петрушку, зелень и все остальное, но самое главное дальше… Попробуйте как-нибудь, господин Ковач! Дальше берем салями зимнюю, нарезанную мелкими, я бы сказал мельчайшими, кусочками, почти фарш! Вы поняли? Зимнюю салями! Именно так, как я сказал! Это вам небось и в голову не приходило, а?
Тем временем вновь появился хозяин кабачка, неся "шипучку"; усаживаясь, он слегка подтолкнул столяра локтем. И, сделав книготорговцу знак головой, спросил:
- А чеснок вы уже положили, уважаемый?
- Положил, коллега, положил! Даже больше, чем вы думаете…
- Но ведь класть следует ровно столько, сколько нужно. Не так ли, господин Ковач?
- Столько и положил, лишь бы вам угодить, господин умник!
Ковач обратился к коллеге Беле:
- Вы кладете в начинку салями?
- Да вы что, шутите?
- А я кладу! Что вы на это скажете? - сказал книготорговец. - Вам такое не по вкусу?
- А лошадиной колбасы не кладете? А может, зельц или ливер?
- Нет. А вот тонко нарезанную, нарубленную салями кладу. Знаете, что это такое? Пробовали когда-нибудь? Если не доводилось, дорогой друг, то не возражать надо, а ценить мудрый совет!
- Короче, как вы поступаете с ливером?
Ковач перебил:
- Он говорил о салями…
- Верно… тогда что вы делаете с салями?
- Нарезав мелкими кусочками, кладу в начинку. Вроде как бы крошу вместе с булочкой и вареным яйцом… вы понимаете…
- Может, оно не так уж и плохо,- заметил Ковач.
Швунг потянулся за стаканом, и в это время взгляд его упал на Дюрицу. Поставив стакан обратно на стол Швунг воскликнул:
- Нет, вы посмотрите! Вы только посмотрите на этого… на этого…
Часовщик, откинувшись на спинку, покачивался на стуле и смеялся, сощурив глаза и осклабившись.
- Чему вы радуетесь? - спросил книготорговец. - Ангел явился или другое что нашло? Сам сатана мог бы поучиться, если бы видел теперь вашу физиономию! Что вы ухмыляетесь, господи прости!
Дюрица качнулся на стуле, спросил:
- А что, нельзя?
- Почему же нельзя! Даже четвероногие могут радоваться, я сам видел… Повисли на решетке и радовались собственным ушам!
- А вы стояли рядом и наслаждались зрелищем, потому что на более серьезное дело у вас ума недостает…
Подавшись со стулом вперед, он продолжал:
- Впрочем, если вам очень интересно, могу сказать, что мне пришло кое-что на ум, вот я и обрадовался. Вы к этому тоже имеете отношение! Ответьте-ка, что вам больше нравится - чичока или фаршированная телятина?
Фотограф собирался было встать, он уже положил ладонь на край стола, но Дюрица окликнул его:
- Останьтесь еще ненадолго, пожалуйста! - И помахал рукой, после чего удивленный человечек снова опустился на свое место.
- Я вас долго не задержу! - еще раз повторил часовщик.
И снова обратился к книготорговцу:
- Я сказал "чичока". Вы знаете, что это такое?
Кирай недоверчиво посмотрел на него, потом на остальных, пожал плечами и развел руки.
Заговорил столяр:
- Чичока? Это что-то вроде картофеля. Вы не знали, господин Кирай?
- Ну и что из того, что не знал?.. Ну, не знал… Может, вы один и знаете?
- Я спросил, - уточнил Дюрица, - что вы любите больше? Чичоку или телячью грудинку?
Книготорговец осклабился:
- Развлекайтесь со своими несовершеннолетними…
- Я спросил, что вы любите больше?
- А знаете? - Кирай пожал плечами. - Чичоку я оставляю вам!
- Значит, грудинку?
- Именно! Телячью грудинку! Вы удовлетворены?
Дюрица строго посмотрел на него и произнес:
- Я, простите, не шучу!
- Скажите ему: больше, мол, люблю телячью грудинку…- подсказал трактирщик.
- Телячью грудинку! - на этот раз искренне ответил книготорговец и растерянно посмотрел на серьезное лицо часовщика.
- Правильно! Благодарю вас…- произнес Дюрица и, откинувшись на спинку, стал смотреть на потолок.
Кирай, ничего не понимая, обвел взглядом остальных. Потом поднял руку и поднес ко лбу.
- Тук-тук?..
- Ай-яй-яй! - покачал головой коллега Бела и ухмыльнулся.
- Ну, а теперь над чем вы размышляете, уставившись в потолок? - обратился Кирай к часовщику.
- Над тем, - отвечал тот, прищурившись, - кем мне стать: Томоцеускакатити или Дюдю?
Книготорговец так и остался стоять с открытым ртом. Потом сказал:
- Ах, ну да! Гм! Да… Видите, какой ясный наконец пошел разговор! Впрочем, я всегда говорил, что вы умеете и понятно выражаться, только с вами надо иметь терпение и вас нельзя раздражать. Ну, а что думают об этом остальные?