Однажды ночью Федор, по обыкновению, долго не мог заснуть. Неожиданно показалось, что в окно кто-то стукнул. Он вскочил на кровати, затих. Опять царапнул кто-то в стекло, и качнулась во мраке за окошком неясная тень.
- Бать! - крикнул Федор, хватая ружье.
- Что? Кто? - вскочил старик.
- За окном кто-то… Не то медведь… А кони не храпят.
- Какой тогда ведмедь? Опять чудится черт-те что.
Федор встал, осторожно подошел к окну. И увидел метрах в тридцати, под деревом, человеческую тень.
- Бать, ей-богу, кто-то есть… Вон под сосной маячит… Ну-ка, я счас спытаю его, кто таков.
- Куда ты?! Может, варнак какой, с каторги беглый… Вернись! - закричал Силантий, но Федор с ружьем выскочил в сенцы, стараясь не греметь, открыл дверь, спрыгнул с крыльца и, крадучись вдоль стены, двинулся за угол.
К сосне он подошел неслышно, поднял ружье.
- Эй ты… - вскрикнул Федор. И, видя, что человек качнулся, добавил угрожающе: - Стой, не шевелись! У меня ведь жакан, разворочу башку-то. Кто таков, что надо?!
- А ты кто? Федор, что ли? - спросил человек тихо.
- Ну, Федька… Да ты кто?
- Опусти ружье… Пристрелишь еще родного брата.
- Чего-о? Какого брата? - удивился Федор.
- Вы тут одни с батькой, что ли?
- Мы-то одни, - совсем ничего не соображая, промолвил Федор.
Так после многолетнего отсутствия вдруг объявился старший сын Силантия Савельева - Антон.
- Господи, Антошка?! Да как же это ты, откудова?! - причитал несколько минут спустя Силантий, торопливо зажигая лампу, суетясь вокруг стола. - Вот уж нежданный гость… Что это у тебя с рукой-то?
Правая рука Антона была замотана грязными тряпками и привязана платком к шее.
- На сучок наткнулся в лесу.
- Да ночью-то почто? Крадучись-то?
- Видишь, батя… Днем-то мне пока не очень как-то сподручно… Я в Михайловке был, мать сказала, что здесь вы…
- Господи, да ты, никак, с тюрьмы беглый?! - догадался Силантий. - Демьян-то Инютин правду, выходит, говорил…
- Правду, выходит, - улыбнулся Антон и повернулся к Федору: - А ты, братуха, ловко ко мне подкрался. Я, грешным делом, подумывал: как мой там братец, не тюхой ли матюхой все растет? Ошибся вроде.
- Твоя наука, - буркнул Федор.
- Ты гляди-ка, батя, вырос ведь! Мужик, с какого боку ни гляди. И Ванька тоже растет. Когда я уезжал, он пешком под стол ходил, а сейчас… Идет время.
- Показывай руку-то.
- Рука, батя, у меня плохая. На тебя надежда, подлечишь, может, - сказал Антон, разматывая тряпки. - Ну-ка, Федя, тащи воды.
- На сучо-ок?! - ахиул Силантий, глянув на синюю, распухшую руку сына. - С ружья, что ли?
- Не с рогатки. Нет ли тут у вас йоду. Лекарство такое.
- Откудова тут лекарствам быть? Да ничего, мы травками как-нибудь.
Антон был чужим, незнакомым. Крепкий, рослый, лоб стал еще выпуклее, густые белесые волосы чуть вились, серые глаза глядели пронизывающе. Щеки и подбородок заросли курчавой и тоже белесой щетинкой.
Одет он был не по-тюремному - в старый, но крепкий еще пиджак, брезентовые брюки и засаленный картуз с крохотным жестким козырьком.
- Батя-то угадал: может, грит, варнак какой, беглый каторжник, - сказал Федор, поливая Антону на простреленную руку.
- Во-первых, до каторги я пока еще не дошел. Вот поймают сейчас - тогда другое дело. А потом - на каторгах всякого люду полно, Федор. Есть и варнаки], есть и порядочные.
- Ты порядочный, значит, будешь? Если поймают-то?
- Да уж не варнак, - подмигнул Антон, завязывая руку.
- Сынок, сынок, да ты поешь теперь, поешь, - суетясь по-прежнему, ставил Силантий на стол чашки, резал торопливо хлеб. - Может, рюмочку выпьешь?
- Можно и рюмочку, батя, - согласился Антон. - Мне мать рассказывала о назначении этой заимки. Кафтанов, кажется, где-то по округе колесит, сегодня-то уж не заявится сюда?
- Не должно. И потом - за день, за два Инютин всегда провизию доставляет. Он, Инютин, еще в шестом году сказывал, что тебя посадили… Ты, что ж, доселя и сидел?
- Зачем? И на свободе бывал иногда. В общем, батя, мне надо пожить тут у вас незаметно, пока рука не заживет. Нельзя мне никуда с такой рукой.
- Живи, сынок, живи… Хоть год у нас тут можно скрытничаться. А завтра я травок пользительных в лесу поищу. От гноя хорошие травки есть у нас. Токмо вот не воронить, когда хозяин с гостями объявляться будут. Да они сдадека еще визжат-гигикают.
- А Демьян-то Инютин? - сказал Федор. - Тот неслышно подъезжает всегда.
- То верно, он как лиса… Ну, придумаем что-нибудь. Ты ешь, сынок. Покудова тепло, в конюшне, на сеновале спать будешь. Ежели что - сразу на землю и в лес. Конюшня у нас задом прямо в лес упирается.
- Вот это мне подходит, батя.
Утром отец, еще до солнца придя из лесу, сказал Федору:
- Ты, сынок, взял бы ружье да посидел в скрадке. Там, где дорога к Журавлиным болотам подходит. Ежели поедет кто, стрельнешь, будто по утям. А я баню истоплю, травку вот заварю. Помыться надо Антошке, то да се…
- Ладно.
До вечера Федор сидел в кустах, поглядывая на дорогу, раздумывал об Антоне. Его приезд откровенно пугал Федора. Во-первых, хотя и не каторжник, но беглый, размышлял он. Во-вторых, как это не варнак, Коли в тюрьме сидел? Разве порядочных людей сажают? А в-третьих, что будет, если Антона поймают здесь? Кафтанов-то чего тогда? Ведь он в первую голову спросит: "Ты что ж, Федор, про брата мне смолчал?"
Когда он в сумерках вернулся на заимку, Антон, вымывшийся в бане, посвежевший и отдохнувший, встретил его весело:
- А-а, сторож! Спасибо, братуха… Знатно я вымылся. Руку вот хорошо пропарил. Только, я думаю, каждый день пустую дорогу стеречь муторно. Мы тут будем уши поострее держать.
- Я не знаю, как лучше. Мне-то все равно.
Поговорив о том о сем, Антон ушел спать на сеновал. Федор спросил у отца:
- Он кто, Антошка, все ж таки? Вор или жулик какой?
- Ты чего мелешь?! - сильно рассердился отец.
- Так непонятно, за что его в тюрьме держали.
- Непонятно? А мне, думаешь, понятно?! - все с той же злостью проговорил отец. И, покряхтев на своей кровати, еще проговорил: - Политический, он говорит, я.
- Каков таков - политический?
- Откудова мне знать? Против векового сплотаторства, говорит, боремся мы.
- Это опять что - сплотаторство?
- Что, что… "Вот, говорит, Кафтанов ваш и есть сплотатор. Соки с вас вытягивает, платит за работу грош, а рубли себе в карман кладет. Потому и развратничает тут с жиру, на заимке".
"Агa, значит, беспременно спросит с меня Кафтанов, почему молчал про Антона", - подумал тревожно Федор.
Ну, нам-то ничего тут, на заимке его, живется. Сплотатор он там али кто…
- Балбес ты ишо, - опять рассердился отец.
Недели полторы или две они прожили спокойно. Ни Демьян Инютин, ни сам Кафтанов не появлялись. Антон был весел, разговорчив, но Федор видел, что старший брат каждую секунду настороже. Большую часть суток он валялся на сеновале, в дом заходил редко, только поесть. Садился всегда так, чтобы в окно видна была дорога, убегающая от заимки в лес, в Михайловну.
Рука его заживала плохо. Отец варил какие-то травы в большом чугуне, заставлял по локоть совать туда больную руку.
- Кость у тебя задетая, видно. Кость, главное, прогреть до нутра. Ничего, выходим.
Однажды заморосил дождик, хмарный, угрюмый, вечер подкатил как-то неожиданно, скорее, чем обычно. Силантий, Антон и Федор сели ужинать.
- Пойду-ка я в свое логово, - проговорил Антон, поглядев в окно. И, положив ложку, встал.
- Посиди еще, - сказал Силантий. - Какого черта в такую погоду принесет!
- В такую-то погоду их, всяких чертей, и носит. Сумрачно, дождик шумит. Видно плохо, слышно и того хуже…
Будто в воду глядел Антон. Едва-едва разве успел он забраться на сеновал,, как отворилась дверь и вошел Демьян Инютин.
- Што рот до ушей разинули обои? - спросил он, окатив Силантия и Федора обдирающим взглядом.
- Дык… как это подъехал, что мы и не учуяли?
- Оглохли, значит, - буркнул Демьян, поскрипывая деревяшкой, разделся, прошел к столу. - Продрог я, дайте чаю.
Силантий налил ему в кружку заваренного смородинным листом кипятку и, подавая, обомлел: на столе лежали возле опростанной чашки с кашей три грязные ложки, и Демьян не мигая глядел на эти ложки.
Схватив тряпку, будто обтереть стол, Силантий смахнул все ложки в чашку, сунул эту чашку на шесток, бросил в нее и тряпку. "Что, если саданет ему - почто три ложки-то?" - колотилось у него в мозгу.
Демьяну, видно, ничего не садануло. Склонившись над кружкой, вытягивая жилистые губы, он громко тянул кипяток.
- Поди возьми там, в тарантасе, провизию, - кивнул Демьян Федьке. - Бутылки с вином не побей. Самогонка есть?
- Куда она делась! Ведер пять еще стоит, - проговорил Силантий облегченно. - Когда ждать?
- Откуль я знаю? Мне велено копченостей да вина хорошего доставить. Воняет чем-то у вас. Пахнет чем, говорю?
- Да это… Снадобье седни варил… Суставы ломит. К непогоде, думаю. Оно так и есть, захмарило.
- Развели вонищи… Чтоб проветрил дом к завтрему. В курильне нельзя сварить, что ли? Там такая же печка.
- Не буду боле. Проветрим…
Ни слова не добавив, Демьян уехал. Силантий проводил его, еще раз облегченно вздохнул: "Пронесло, слава те, господи…"
- Пронесло, - сказал Силантий и Антону, когда тот, выждав часа полтора, спустился с сеновала. - Как я эту проклятую ложку забыл убрать?
Антон дотошно выспросил все подробности: как сидел Демьян, куда смотрел, что говорил.
- Да, ей-богу, ничего он не допер… Ни один волосок у него не дрогнул.
- Может, так, а может, и эдак, - сказал вдруг Федор. - Он, Демьян, как змей хитрющий. Я бы, Антоха, смылся на твоем месте куда поглуше.
- Цыть ты! Куда он с такой лялькой?
- Правду Федьша говорит, - раздумчиво произнес Антон.
- Да куда ты? Как ты с порченой рукой-то?
- Хорошо бы еще помочить ее в твоем вареве. Гноиться перестала, синюшность отходит. Да, может, так теперь, без полива, заживет.
- Может, заживет, а может, обратно гнить начнет, - прежним тоном проговорил Федор. - Потому надо тебе залечь где поглуше и чтоб неподалеку. Чтоб, значит, могли мы незаметно доставлять еду с питьем да варево для руки. Сейчас тепло пока, недели две полежать можно…
- Ишь ты, - усмехнулся Антон, потрепал всклокоченную голову брата. И опять стал задумчивым. - Это бы, конечно, самое хорошее дело, чтобы вылечить ее, проклятую, совсем. А есть такое место?
- Лес большой, - неуверенно проговорил Силантий. - Хотя, конечно, не шибко тут таежно да глухоманно… Мужичишки везде лазают. Особенно бабенки, язви их, за калиной.
- Есть, я думаю, одно место, - сказал Федор. - Кроме чертей рогатых, там ни одной живой души сроду не бывает.
- Где это? - спросил Антон.
- Где? А пещера-то в Змеином ущелье? На Звенигоре. Забыл, что ли? Верхи туда и обратно - до свету обернемся.
- Чего чудишь, чего чудишь? - замотал бороденкой Силантий. - Там этих гадюков на каждом кусту.
- Какие сейчас гадюки, бать? Они давно в норы позалезали, в спячку пошли. Я в лесу третьего дня целый клубок из-под старого пня выковырнул, - будто веревки мерзлые, чуть-чуть разве шевелятся. А на горе еще холоднее. Антону тулуп дадим, одеяло… На неделе раз-другой я буду к нему ездить…
Посудив, порядив так и этак, пришли к одному: лучшего укрытия не найти. Силантий оседлал обоих жеребцов, сунул в мешок несколько ломтей копченого мяса, немного муки, картошки, две булки хлеба, чугунок. Разлил в пустые бутылки, благо бутылок было много, настой из трав. В старый дождевик завернул тулуп, одеяло, подушку.
- С богом, сынок, - сказал он Антону. - Ночью будешь кипятить отвар да греть руку. Днем смотри не разжигай огня - дым увидят. Ты, Федьша, сразу назад, да не гони коней, не запаляй, до свету все равно успеешь вернуться. Не дай бог утром Кафтанов с "собачником" своим заявится да увидит потных лошадей… С богом…
Федор проводил Антона к Звенигоре, к самому ущелью, в густых зарослях, за камнями, привязал лошадей и помог дотащить до пещеры тюк с одеждой. На заимку он вернулся еще затемно. Дождик то переставал, то снова начинал нахлестывать. Федор промок и замерз.
- Слава тебе, господи, - перекрестился Силантий. - Ложись, спи. Только бы черт утром никого не принес.
Ни утром, ни к вечеру на заимку никто не приехал. А утром следующего дня Силантий закричал с улицы:
- Федор! Сынок, выдь-ка…
Федор вышел из дома. Отец, согнувшись, ходил под окнами.
- Потерял чего?
- Нет, нашел вроде. Гляди-ка…
На влажной, не просохшей еще после дождика земле виднелись отпечатки чьих-то следов.
- Ну и что? - пожал плечами Федор. - Я вроде вчерась тут проходил.
- Дурак! У тебя сапоги-то кованые? То-то… А тут, гля, подковка… А это что? Будто кто кол в землю втыкал… Инютина это деревяшка…
Федор почувствовал, как ползет холодный страх по животу.
- Так что ж… Может быть, он позавчерась и прошел тут…
- Позавчерась дождик шел всю ночь, замыло бы. А это свежие, сегодняшние следы. Гля, и тут… Вон, за конюшню повели. И вон, по двору.
Силантий долго ходил по заимке, угрюмо осматривая землю.
- Следят они, сынок, - сказал он, когда вернулись в дом. - Всю ночь выслеживали.
- Кто?
- Не знаю. Но Инютин с имя. Так-таки заметил, прохиндей, что три ложки на столе лежали. Господи, как это надоумил ты Антошку спровадить?! Успели-то как еще?!
До вечера Силантий молчал. И Федор молчал, раздраженно подумывал об Антоне: "Приперся, каторжник… Выпутывайся теперь… А ежели поймают его?"
Ночью они почти не спали, прислушивались, всматривались в темные окна. Но все вроде было спокойно.
Перед рассветом Силантий прошептал тревожно:
- Гля, гля, Федька!.. Очнись ты…
Федор прохватился от дремы, приподнялся на постели.
- Гляди вон в среднее окошко… Не подходи к окну, отсюдова гляди…
За окном стояла темень, и ничего, кроме черноты, не было видно. Потом вдруг пыхнул огонек - неясная какая-то искорка - и погас. Немного погодя опять засветилось… Было ясно - кто-то курил, стоя за деревом.
- А кто? - зашептал Силантий. - Демьян не курит.
У Федора защемило тоскливо сердце. Теперь не от страха даже, а от чего-то непонятного. Если бы не Антон, думал он, скоро, а может быть, даже вот сейчас, этой ночью, весь дом полыхал окнами, гремели бы песни, пьяные голоса, хохот, валялись бы по комнатам, шатались по двору пьяные, растрепанные, полураздетые женщины…
До рассвета отец и сын пролежали в темноте с открытыми глазами, ожидая чего-то. Но ничего не случилось.
Утром Федор сказал отцу:
- Третий день, батя, он там один… Скоро жратва кончится у него. Что делать?
Не успел Силантий ответить, как знакомо застукотали колеса по корневищам.
- Едет, кажись, хозяин со своими… - метнулся к окну Федор.
Кафтанов действительно приехал, но один, без всегдашней компании, и непривычно трезвый. Силантий с Федором выскочили во двор, Федор схватил лошадь под уздцы, а старик хотел принять вожжи. Кафтанов бросил их ему в лицо, соскочил с пролетки и вдруг что есть силы вытянул Силантия плетью.
- Каторжников привечаешь тут, пес вонючий?! Демьян? Инютин?! Где вы, сыщики?
От удара отец пошатнулся, упал на четвереньки.
Откуда-то из-за деревьев выбежал городской жандарм, кургузый, похожий на сову человечек в синей шинели, в фуражке, следом за ним еще двое. У всех болтались, путались между ног шашки. За ними, подпрыгивая на деревяшке, бежал Инютин.
- Ну, сыщики, что ж вы?! Двое суток следили! Ты, господин унтер Дорофеев, чего молчишь?
- Так что, Михаил Лукич, ничего такого не заметили в их поведении, - ответил человек, похожий на сову. - Не знаем, что и думать. А по всем приметам, здесь где-то укрывается беглый Антон Савельев. В здешних местах.
- Тут он, тут, на заимке был, сломать бы мне последнюю ногу! - воскликнул Инютин. - Ранетый же он, а этот хрыч травяной настой варил. От ревматизма, дескать. А запах в избе кровяной был. Я знаю, научился различать, как ранетые люди, у которых раны гноятся, пахнут.
- Да чо городишь-то, Демьян? Одумайся! - прокричал Силантий. - Какой запах, какой ранетый? Побойся бога…
- Ты, каторжный родитель! - налетел на Силантия Инютин, грозя стоптать своей деревяшкой. - А почто три ложки на столе лежали? Кто это третий потчевался у вас? Кто на сеновале-то прятался? Ложка почти горячая еще! Успели, сволочи, укрыть его! Куда, сказывай! - взвизгнул он, замахнувшись костылем.
- Потише ты, - вяло промолвил Кафтанов. - Ежели тут скрывается, узнаем. Ежели раненый, куда он убежит? Распрягайте жеребца, покормите. Ты, Федор, что там прижался? Тащи чего пожрать. И самогонки по кружке для молодцов сыщиков. Ишь продрогли, ночи-то уж холодные. Растапливай печь, Силантий, живо! - И пошел в дом. За ним, гремя коваными сапогами по крыльцу, двинулись остальные.
…Через полчаса все немного захмелели. На крючковатом носу Дорофеева висели крупные капли пота.
- Из Томской тюрьмы он, Савельев, убежал, - рассказывал Дорофеев. - Нам в Николаевск сообщили: у вас, дескать, объявиться могёт. И объявился. Но улизнул, сволота. Верткий он. В одном месте совсем прижучили его - опять сквозь: пальцы проскочил. С перебитой рукой, а уполз. Потом с ваших Шантаров: сообщили - тута объявился. Мы - сюда. Пошарили в деревне - нету. Можа, думаем, в Михайловку подался, к родителям. Тоже вроде не заметно. А тут Демьян-то сообчил насчет подозрений. Да-вот…
- Дурьи вы башки, - ухмыльнулся в бороду Кафтанов. - А у Инютина - у того и вовсе петушиная. Он давно Силантия с г… съесть хочет, вот и чудится ему. Да разве мне не сообщил бы Федына, кабы его братец-каторжник тут объявился? Какой ему интерес его скрывать? А где интерес - это Федор, чую я, с малолетства понимать начинает. Парень он молоток. Большой человек с него вырастет, ежели подмочь на первых порах, на ноги поставить. А кто поставить может? А, Федыпа?
- Кто же, окромя тебя, Михаил Лукич, - сказал Федор, подавая на стол еще две бутылки самогону.
- Правильно. Садись-ка, парень, рядом. Отныне вообще твое место рядом со мной. По левую руку. По правую-то Зиновий у меня, понятно, сын родной… Вот подрастешь с годок-полтора еще… - с Зиновием подружу тебя, хочу, чтобы друзья вы были.
Федор сел за стол рядом с Кафтановым.
- А этих сыщиков ты прощай, дурачье ведь. Неужто ты бы не сказал мне, коли непутевый брат твой тут объявился?
Силантий, ставивший в печь чугунок с водой, громыхнул ухватом, невольно глянул на сына. Но Федор даже не заметил отцовского взгляда.
- Сказал бы. Чего мне… - промолвил Федор.
- Ну, тогда и говори, - тем же тоном, мирно и дружески, произнес Кафтанов.
- Да чего ты… об чем? - испуганно начал было Федор.
- Не крути глазами-то! - закричал вдруг Кафтанов и сразу схватил огромными ручищами Федора за горло. - Мудрец-молодец, кого перехитрить хочешь?! Соплей еще не накопил, чтоб громко высморкаться, а туда же… Говори, где твой брат-каторжник?!
- Федька! Федор! - умоляюще вскрикнул сбоку отец.