Смущение овладело всеми. Что до Лоры Дынкиной, Маши Сапожниковой и Мишеля Ципкуса, то их можно понять: они чувствовали себя виноватыми... Что до Игоря Дерибасовского, то его тоже можно понять, тем более, что он тайно (хотя все в классе догадывались об этом) был влюблен в Дину Соловейчик. Остальные же были смущены... Тоже можно понять - почему.
Таня Лаврова погладила Дину по голове, и рука ее, как шлюпка при сильном шторме, нырнула и утонула в гуще Дининых волос. Дина заплакала еще горше.
Никита Медведев подумал-подумал и сказал:
- Когда фашисты захватили Данию, они велели евреям надеть желтые звезды, и тогда такие звезды надели все датчане во главе с королем...
- Есть даже песня такая - "Капли датского короля..." - вспомнил Витька Зубченко. - Булат Окуджава сочинил...
- Да что вы все - датчане, датчане!.. - вспыхнул вдруг Ашот Мамиконян. - Кто не знает про датчан?.. Все знают. Потому что датчане - это люди! Немцы их всех могли пере-бабахать, а они... - Черные огни загорелись в черных, с голубыми белками глазах Ашота и тут же погасли. Он сел на парту рядом с Диной, положил руку ей на тоненькое вздрагивающее плечо.
- Подумаешь, - возразила Таня, сдвинув брови. - Могли, да ведь не перебабахали... А была такая монахиня, мать Мария...
- Это из Библии?.. - спросил кто-то невпопад, поскольку из всего класса в Священном Писании осведомлен был только Никита Медведев.
- Она не из Библии, - строго поправила Таня, - она из Парижа. Она была русская, из Москвы. И когда пришли немцы, спасала евреев, помогала им бежать. А когда ее за это схватили и отправили в лагерь, в Равенсбрюкен, она там пожалела одну девушку, молоденькую совсем, еврейку, пришила себе на одежду ее номер и, когда настал черед, вместо нее вошла в печь...
- И сгорела?..
- Ее сожгли.
- Страшные какие вещи вы говорите, - поежилась одна из девочек, Зина Погребняк, она единственная на классном собрании с таким жаром обличала израильских агрессоров, что ее даже похвалил председатель райкома. - Датчане какие-то... Мать Мария... Во-первых, это было давно, а во-вторых - бр-р-р! - зачем вспоминать об этом? - И она сделала такую гримасу и так передернула плечами, как если бы ей за шиворот сунули неожиданно гадюку или по крайней мере мышонка.
- Нет, вы скажите, зачем?.. - повторила она и огляделась по сторонам, уверенная, что ее поддержат.
- Да так просто, - сказала Таня Лаврова. - Просто так...
Что же до остальных, то они не проронили ни слова.
17
А на другой день, едва прозвенел звонок, возвещавший начало большой перемены, в школе №66 развернулись события, из-за которых главным образом и хотелось рассказать эту во всем остальном довольно-таки банальную историю. События эти, с одной стороны, чрезвычайно встревожили райком, с другой - гороно, с третьей - патриотическую общественность. Именно здесь, в патриотических кругах, обычно хорошо осведомленных о происках международного сионизма, было высказано несколько важных соображений, в том числе и по поводу номера школы ("Число Зверя"), выбранной сионистами отнюдь не случайно... Но к делу.
18
Собираясь передать в бухгалтерию документацию для оформления кружка мягкой игрушки (0,5 ставки для руководителя исходя из утвержденной инструкцией оплаты), Инесса Серафимовна (так звали директрису школы №66, а фамилия у нее была - Козлова, и при всем желании не загромождать повествование множеством лишних имен мы должны хотя бы под конец ее представить) обнаружила одну несообразность. И не то чтобы не поверила глазам... Это случилось потом... В первый же момент она только скользнула по небольшой, в ладонь размером, анкетке. Скользнула и вернулась к уколовшей ее строчке вновь... Она подержала листок в руках, заглянула зачем-то на обратную сторону и лишь после этого, пристально вглядываясь в графу "национальность", почувствовала, что не верит и никогда не сможет поверить собственным глазам.
Там, в этой графе, было густо замазано чернилами написанное прежде слово (судя по проступавшим буквам, первой "р" и последней "й" - "русский") и сверху значилось: "еврей". Мало того, снизу, по самому краю анкеты, расположилась приписка: "Исправленному верить". И подпись: "В. Зубченко".
Инесса Серафимовна сняла очки, посмотрела сквозь стекла на окно, на свет. Стекла были чистыми, исключая раз-ве что взявшуюся откуда-то ворсинку. Инесса Серафимовна ворсинку сняла, зацепив ее кончиками заостренных ногтей с облупившимся маникюром. Но это не помогло: слово "еврей" продолжало нависать над многократно зачеркнутым словом "русский".
Инесса Серафимовна отложила криминальный листок и заглянула в следующий. Слово "русская" здесь было также зачеркнуто и сверху четко, печатными буквами, было написано: "еврейка". Анкета принадлежала Маше Сапожниковой. Инесса Серафимовна продолжала перебирать анкеты, как если бы в руках у нее были карты и она, пребывая в уединении, намеревалась разложить пасьянс. В каждой из анкет повторялось то же самое. Виктор Зубченко и Маша Сапожникова, Никита Медведев и Михаил Ципкус, Татьяна Лаврова и Андрей Канаркин, Лора Дынкина и Ашот Мамиконян... За ними следовали - Петровы (их было двое, Иван и Николай), Наташа Ковалева, Лев Максименко, Вероника Черепанова...
Инесса Серафимовна вспомнила, как сама, своими руками отдала всю пачку анкет пару дней назад Тане Лавровой, прекрасной ученице и активной общественнице, когда та попросила их, чтобы исправить какие-то... не то описки, не то ошибки... Занятая в ту минуту важным разговором по телефону, она не стала вникать.
На большой перемене Инесса Серафимовна вызвала к себе Виктора Зубченко.
- Как это понимать?.. - спросила она, показывая ему анкету. - Что такое ты здесь понаписал? Это ведь не бумажка, Зубченко, это анкета - государственный документ, такими вещами не шутят.
- Так я и не шучу, Инесса Серафимовна, - сказал Витька, часто моргая. - Вкралась ошибка, я исправил... Вы же сами говорите - государственный документ...
- Ну-ну, - сказала Инесса Серафимовна, долгим пристальным взглядом всматриваясь в лицо Зубченко. - И с каких же это пор, Зубченко, сделался ты евреем?
- С рожденья, наверное, - покрутил головой Зубченко. - Я так полагаю.
- Ну-ну, - сказала Инесса Серафимовна, - и почему, позволь узнать, ты так полагаешь?
- Этого я не могу вам объяснить, Инесса Серафимовна. Только я так думаю и считаю, что я еврей.
Инесса Серафимовна сдернула с тонкого длинного носа очки, крутанула дужками вокруг пальца и надела снова.
- Иди, Зубченко, - сказала она твердым голосом, что стоило ей, видно, немалых усилий. - и пришли мне... - Директриса наудачу вытянула одну из анкет. - Да, пришли мне Ашота Миконяна.
19
- Скажи мне, Ашот, где ты родился? - спросила она, когда тот, вежливо постучав, вошел в кабинет и остановился перед обширным директорским столом.
- В Ереване я родился, - сказал Ашот слегка нараспев, расцветая улыбкой. - Говорят, самый красивый город в мире...
- А что это за имя у тебя - Ашот?
- О, это старинное имя, моего деда так звали.
- Вот видишь, - одобрительно кивнула Инесса Серафимовна. - Родился ты в Ереване, имя у тебя - Ашот. Почему же ты пишешь, что еврей?
- Какая разница? - сказал Ашот. - У нас все нации равны, разве нет?..
- Разве да, - незаметно для себя в тон ему проговорила директриса ("что я такое говорю?.." - подумалось ей секунду спустя). Но ты ведь сам припомнил своего деда, его звали Ашот... Кто же он был - еврей или армянин?..
- Какая разница?.. - сказал Ашот. - Лишь бы человек был хороший.
И было что-то такое в черных глазах Ашота, в темной их глубине, в горячем, обжигающем их блеске, отчего - можете вы это себе представить?.. - Инессе Серафимовне вдруг стало стыдно. Впрочем, ненадолго.
- Иди, Ашот, и подумай, обо всем подумай хорошенько... А ко мне пускай зайдет Таня Лаврова... Урок начался?.. Скажи - я вызываю...
20
- Садись, Танечка, - сказала Инесса Серафимовна. - Можешь ты мне объяснить, что у нас такое происходит?.. -- и она рассыпала веером анкеты перед Таней Лавровой, присевшей к столу. - Что это - вот, вот, вот... - Она тыкала сухим, похожим на коготь пальцем в одно и то же слово, выведенное разными почерками, разными чернилами, крупно и мелко, разборчиво и не очень. - Ведь это, Танечка, не так все просто... Ведь если учесть, какое сейчас международное положение, и реакция, и происки, нам на семинаре рассказывали ответственные товарищи, только это пока не для всех... Там страшные вещи, Танечка, ты понимаешь, о ком я говорю... Так вот, это провокация, самая настоящая... Кто-то водит, направляет... Потихоньку, незаметно... Они хитрые, ловкие, прикидываются, будто такие же, как мы... А потом - р-р-раз! - и лишают родины целый народ... Палестинцы, палестинцы, бедные палестинцы, и подумать страшно, что с ними сделали... Но у них планы, Танечка, и там не один палестинский народ... И вот, вот они, первые жертвы... У нас в школе... - Инесса Серафимовна снова тыкала острым ногтем в листочки анкет, на которые, потупясь, смотрела Таня, по ее лицу невозможно было угадать, слышит ли, слушает ли она директрису или думает о чем-то своем.
- Да что - про других говорить... Ты ведь сама, Танечка, тоже написала... Почему, зачем ты это сделала?.. Ну кто же поверит, что ты, Татьяна Лаврова, и вдруг... Даже повторять не хочу!.. Ну, говори, почему ты это сделала? Почему ты, русская... Слышишь - р-р-русская!.. - Хочешь быть еврейкой?
Голос Инессы Серафимовны то взвивался, то падал до шепота.
- Почему... - повторила Таня негромко, как бы самой себе задавая этот вопрос. - Почему... Потому, наверное, что хочу быть... человеком. - Она поднялась и аккуратно приставила стул, на котором сидела, к столу. - Человеком, Инесса Серафимовна.
- Но, Танечка, ведь такой же национальности не существует - "человек"... Ты ведь и пишешь, сама смотри, "еврейка".״ Это как понимать? Или это для тебя что - одно и то же?.. - И видя, что Таня, опустив голову, молчит, отгораживаясь от нее молчанием, как броней, Инесса Серафимовна свела руки на груди, ладошка в ладошку, и ахнула: - Танечка, так тебя уже что - перетянули?.. Переманили?.. Для тебя уже все остальные - не люди, получается?..
Таня подняла на директрису спокойные серые глаза и попыталась было рассказать - про Данию, про мать Марию... Но Инесса Серафимовна сморщилась, замахала руками:
- Уходи, уходи! Не хочу с тобой даже разговаривать, с такой... - Она закончила фразу уже в опустевшем кабинете.
21
- Где у тебя твоя национальная гордость, Никита? - обрушилась директриса на Медведева, едва он вошел. И в сердцах бросила на стол заполненную им анкету.
- Как это - где?.. - произнес Никита, во всяком деле любивший обстоятельность. - Национальная гордость у меня на месте.
- Вот как... - усмехнулась директриса язвительно. - А это что?.. Это как называть прикажешь?.. - Она схватила злополучный листок и поднесла к самому - картошечкой - носу Никиты. - Подумай, кто ты такой? Ты что, без роду, без племени?.. Как мог ты забыть о своем прошлом, о своих великих предках?..
- Это о каких?
- Как это - о каких?.. - Глаза Инессы Серафимовны, похожие на два небольших свинцовых шарика, так и рвались из орбит. - А князь Александр Невский? А князь Дмитрий Донской?.. А князь Юрий Долгорукий?.. Ты что, забыл?..
- Ничего я не забыл, - сказал Никита, подумав. - Только, может, у кого в роду князья и были, а мы, батя говорит, из крестьян. И вообще... - Он посмотрел на директрису с некоторым сомнением: следует ли доверять ей столь важные мысли... - И вообще я считаю: говорить надо не "национальная гордость", а "многонациональная".
- Что-то?..
- Во-первых, страна у нас многонациональная, и что это получится, если каждый своей нацией выхваливаться станет?.. И во-вторых, например, Пушкин... Он какой нации?
- Не трогай Пушкина!.. - крикнула директриса, ощутив явный подвох. - Я тебе запрещаю!..
- Про него пишут: великий русский поэт... А он сам про себя писал: "потомок негров"... Я читал. Или вот Лермонтов... Или Гоголь...
- Не трогать Лермонтова! - крикнула Инесса Серафимовна и ударила по столу кулаком. - И Гоголя не трогать, слышишь?..
- Пожалуйста, - сказал Никита. - Я ведь только к тому, что гордость должна быть многонациональной, потому что все люди... Это ведь про Пушкина и Лермонтова все известно, их предками ученые занимались. А у кого не занимались?.. Откуда известно, что среди предков у меня не было финнов, татар, турок?.. А у вас - французов или, положим, евреев?..
- Я чистокровная русская, - сказала Инесса Серафимовна. - И предки мои были чистокровные русские люди. - Она постаралась взять себя в руки, перебирая бумаги, лежавшие на столе.
- А имя у вас французское: Инесса... Я читал. И отчество греческое: Серафим. Только имя еще мало что значит. Например, цари на Руси носили еврейское имя: Иван.
Директриса потерла лоб кончиками пальцев. Помахала рукой, как веером, на уровне подбородка. Ее обдавало то жаром, то холодом.
- Иван?.. Еврейское имя?..
- А как же. Например, в Библии: Иоанн Креститель.
- Не морочь мне голову, - сказала Инесса Серафимовна. - Ты лучше скажи, почему ты, Никита Медведев, русский человек, записался в евреи?
- Вы ведь сами, - объяснил Никита, - говорили про национальную рознь... Так вот, я не хотел, чтобы ее сеяли... Никто из ребят не хочет... Поэтому все и записались...
- Ты не говори за других, Никита Морозов, говори за себя!
- Я и говорю за себя.
Может быть, молчание длилось целую минуту. Может быть - две. Подперев голову, Инесса Серафимовна смотрела на Никиту - тяжелым, печальным взглядом, будто прощаясь.
- Хочешь знать, кто ты такой на самом деле, Никита Медведев? - спросила директриса.
- Хочу, - сказал Никита.
Не так-то легко было выдержать взгляд Инессы Серафимовны, но он мужественно его выдержал, а что ему оставалось?.. Прошла еще минута молчания, и он услышал:
- Так вот, Никита Медведев, ты - сионист.
22
Известно, что при попытках постичь существо важнейших исторических событий сплошь и рядом возникают разного рода неясности и загадки. Что уж говорить о событиях вовсе не исторических?..
По одной версии, едва Никита Медведев вышел из директорского кабинета, к нему гурьбой кинулись ребята, поджидавшие - не то его появления, не то приглашения в кабинет.
- Не тушуйся, Никита! Мы с тобой! Мы тоже сионисты!.. - кричали они, поскольку слышали разговор, происходивший за дверью, он был довольно громок...
Никита ничуть не обрадовался такой поддержке, поскольку не помышлял об отбытии в Иерусалим, да и вообще смутно представлял себе идеалы сионизма. Как, впрочем, и все ребята. И потому, с мрачным видом оглядев своих сторонников, он сказал: "Вы не сионисты, вы - дураки..."
По другой версии, вся толпа с криками: "Тогда и мы!.. И мы тоже!.." - ворвалась в кабинет и окружила Инессу Серафимовну, которая туг же, забыв о победах на Чудском озере и поле Куликовом, одержанных ее предками, бежала из кабинета...
Говорят, с этого дня по городу поползли слухи о жидомасонском заговоре, о нитях, тянувшихся за рубеж, и даже о зловещем дне "X"... Короче, слухов было много, и благодаря им репутация Инессы Серафимовны не осталась безупречной. Утверждали, будто бы она превратила школу в рассадник сионистских идей, а также что она лишь ради маскировки прикидывалась их противницей. Однако ее не тронули, а тронули-таки директора лакокрасочной фабрики Дерибасовского. То есть его "за сокрытие биографических данных" (так было записано в протоколе) турнули из партии, а затем "по собственному желанию" перевели в сторожа... Но не станем выходить за пределы школы №66, не станем повторять и без того широко известные факты и делать обобщения, от которых не становится светлее на душе, наоборот, ею овладевают горечь и уныние... Речь о другом.
Речь о том, что когда, не успев его толком открыть, в школе №66 закрыли кружок мягкой игрушки, кружок этот не распался, отнюдь. В положенные дни ребята стали приходить к Марии Константиновне домой и в одинокой, пустоватой квартире пенсионерки Грибок звучало тогда сразу столько живых, веселых, молодых голосов, как будто бы это была не квартира в обычном жилом доме, а весенняя, залитая солнцем березовая роща, в которой ранним утром поют и стрекочут птицы. При этом пенсионерке Грибок казалось, что и после ухода ребят это разноголосое птичье пение и стрекотание продолжается, и что по всей квартире, в каждом ее уголочке пахнет не зимой, а весной...
Что же до ребят, то никогда еще не жили они так весело и дружно - все, кроме Зины Погребняк, которая, впрочем, вскоре к ним присоединилась, не оставаться же ей одной... И было раз и навсегда решено: нужно не кичиться своими предками, а стараться, чтобы тебя самого не стыдились потомки. А среди предков следует помнить прежде всего не тех, кто больше пролил человеческой крови, а тех, кто больше построил, вырастил, вылечил.
И было - ах, до чего хорошо!.. - когда в один дом приглашали отведать рыбу-фиш, в другой - блинов со сметаной, в третий - галушек или вареников с вишнями, и в одной семье читали гостям незнакомые им стихи Бялика, а в другой - знакомые, но оттого еще более тревожащие сердце стихи Шевченко, а в третьей - одинаково всем родного Пушкина... И никому в голову не приходило считаться, кто на чьей земле живет, и кто кого когда-то обидел, и кто больше крупных или мелких подлостей совершил - всего этого в прежние времена было предостаточно, и дело в конце-то концов не в том, что было, а в том, что будет, в этом одном мы с вами вольны...
23
Но - стоп! - говорю я себе. Хватит, с чего это ты разболтался?.. Пора заканчивать, не кажется ли тебе, что твое повествование и без того затянулось? Да и кому интересны те - давние уже теперь времена?..
Прекрасные времена... - думаю я.
Подлые времена... - думаю я.
Прекрасные подлые времена... - думаю я. - В самом деле, кому это интересно?.. Теперь?.. Но мне так не хочется расставаться с Диной Соловейчик, такой отчаянной и такой беззащитной, с горячими золотыми искорками в каштановых волосах... Из нее, из Дины Соловейчик, могла бы получиться Юдифь, а могла бы Эсфирь... И даже скорее Эсфирь, чем Юдифь... А из Тани Лавровой, с ее прямыми, вразлет, бровями и спокойными серыми глазами - мать Мария, но это уж, как говорится, оборони бог... А Никита, которому истина дороже друга, и тем более - любого начальства... А Игорь Дерибасовский, взбунтовавшийся против скверны, подобно коре нараставшей сотни, тысячи лет на рабьих сердца?.. А остальные мальчишки и девчонки, бесстрашные и наивные, отважные и глупые, способные броситься, не рассуждая, на помощь слабому - только потому, что он слаб, и сбитому с ног - только потому, что он, опрокинутый на острые камни, корчится от боли?.. Как не хочется мне расставаться со всеми вами, чтобы начать новую, последнюю главу...
24