Связь обрывается. Карен смотрит на большую десертную вазу с апельсиновыми и ананасными дольками и засахаренной вишней и вспоминает, как, учась в институте, подрабатывала официанткой в баре. Горди, владелец бара, однажды сказал, что фруктовые десерты - это легкие ресторана. Они забирают из воздуха всю гадость и грязь, и в помещении становится легче дышать. "Десерты из фруктов - это маленькие божьи помойки, - сказал Горди. - Так что давай-ка бери пищевую пленку и закрывай их быстрее". С тех пор у Карен выработалась привычка заворачивать все пищевые продукты в пленку. Даже не просто привычка, а мания. Вот и сейчас, размышляя о всеобщей истерике, о мародерстве, об отсутствии топлива, о мире без автомобилей, без самолетов и без еды, она машинально закрывает пленкой все вазы с подсохшими фруктами, какие есть в баре. Карен мельком видит свое отражение в зеркальной стене за рядами бутылок над барной стойкой. Вся взъерошенная, растрепанная, как будто сегодня она вообще не причесывалась или причесывалась только пятерней. Такое случается очень редко: когда мы случайно - то есть действительно случайно - натыкаемся взглядом на свое отражение в зеркале и видим себя такими, какими нас видят другие люди. Под зеркалом стоит миска с "соломкой" из вяленой говядины, похожей на червяков, высушенных на солнце, или на разрезанные подметки. И как люди могут такое есть?!
Рейчел, сидящая за компьютером, говорит:
- Нефть - 900 долларов за баррель. Но это чисто номинально. Потому что на самом деле она больше не продается. И… ну вот. Опять Интернет отключился.
Карен кричит:
- Попробуй настроить телик.
Безумно красивая, но до жути странная Рейчел подходит к стойке, берет пульт от телевизора и пытается переключать каналы. Карен слышит, как мужчины волокут по полу что-то тяжелое, чтобы забаррикадировать заднюю дверь.
Карен говорит:
- Хочу провести небольшую инвентаризацию. Посмотреть, что тут есть из еды.
Рейчел отвечает своим ровным, практически без интонаций голосом заводчицы белых лабораторных мышей:
- Да, хорошая мысль. Необходимо иметь представление о доступных источниках пищи.
Как выясняется, в баре нет кухни, а запасы провизии включают фруктовые дольки, вяленую говядину и около десяти килограммов соленых закусок, как то: арахис, соленые крендельки, кунжутные палочки, обжаренные кукурузные зерна, тыквенные семечки, чипсы и соленые соевые бобы. Или, как видится Карен в ее теперешнем умонастроении человека, который готовится выжить в критической ситуации: бобы, зерновые культуры, семена и орехи - идеальный набор продуктов для питания в военное время.
Она находит в кладовке целую стопку новеньких пластиковых пищевых контейнеров с герметичными крышками и принимается раскладывать в них продукты. Как ни странно, но это нехитрое дело помогает ей успокоиться. Когда тебе есть чем заняться, окружающий мир воспринимается по-другому: он становится более собранным, более сосредоточенным. Карен размышляет: "У большинства из нас наберется едва ли с десяток по-настоящему интересных моментов в жизни. Все остальное - просто наполнитель. Вот сейчас моя жизнь ощущается как стопроцентно натуральный продукт, без консервантов, вкусовых добавок, загустителей и крахмала. Моя вселенная стала огромной! Мир наполнился чудом и страхом, жизнь превратилась в цепочку волшебных мгновений и раскрытых тайн". У нее такое чувство, как будто она впала в транс.
Карен вспоминает еще один эпизод своей жизни, который казался таким же волшебным и настоящим: когда ее будущий муж сделал ей предложение. Он сказал: "Обручальное кольцо - это светящийся ореол у тебя на пальце. Отныне и впредь мы отбрасываем не две разные тени, мы отбрасываем одну. Ты спасла меня от одиночества. Я не хочу тебя терять". Распределяя соленые закуски по пластиковым контейнерам, Карен размышляет о том, что когда разлюбишь кого-то - это тоже важный момент в жизни. Не менее важный, чем когда ты влюбляешься.
Ее вдруг охватывает беспокойство: Вернулась ли Кейси домой? Сможет ли она дозвониться в полицию? И даже если она дозвонится, хватит ли силу полиции, чтобы обеспечить порядок и безопасность в мире, где больше нет топлива?
Снаружи, из-за стеклянной двери, раздается какой-то треск. Карен с Рейчел настороженно замирают. Господи Боже, там снайпер! Карен идет к двери, как будто подходит, ну, скажем, к Мадонне в ресторане: это может стать ярким мгновением, которое запомнится на всю жизнь, но может быть и оплеухой судьбы. Она осторожно выглядывает наружу сквозь щелочку между скатертями, наваленными поверх сигаретного автомата, и видит, как мимо проносится старый, выпуска 1980-х годов, ярко-красный автомобиль, чуть не задев тело Уоррена - бедняги Уоррена, маринующегося в луже собственной крови с той стороны забаррикадированной двери. Уоррен был частью мира, которого больше нет, - мира, в котором когда-то еще было топливо. Да, Уоррен был явно из тех людей, которые по выходным ходят по пляжу с металлоискателем, ищут потерянные обручальные кольца, но он все равно не заслуживает… погоди! Карен на мгновение выходит из транса. Там же снайпер снаружи! Она быстро отходит от двери и смотрит на Рейчел; телевизор по-прежнему не работает.
- Просто машина проехала мимо, - говорит Карен. - Не знаю, кто это был.
- Есть какое-то движение в отеле? Ты ничего не заметила?
- Ничего.
Карен возвращается за стойку, берет с тарелки дольку апельсина, кладет ее в рот. Ну хорошо, Карен. Все изменилось. Твоя прежняя жизнь завершилась: никаких больше сидений в приемной, никаких наблюдений за психически нестабильными бедолагами, которые приходят и уходят, пока ты сидишь за компьютером и тупо гоняешь туда-сюда стада электронов. Твоя новая жизнь, которой всего-то минут десять "от роду", больше похожа на сон, но этот сон ярче, живее, реальнее яви - как те очень реалистичные сны, которые снятся под утро, перед самым пробуждением, в наиболее интенсивной фазе сна. Никаких больше восьмичасовых рабочих дней в кабинете, где стоит запах медленно запекаемой в духовке пятисотлистовой пачки офисной бумаги. Никаких больше томительных вечеров, когда время кажется мертворожденным. Работа - это еще не вся жизнь. Мы живем не для того, чтобы работать; мы работаем для того, чтобы жить. Но многие люди почему-то считают иначе. Интересно - почему?
Карен думает о супермаркете рядом с домом. Наверное, там уже все смели подчистую. А Кейси? С ней все будет в порядке. И может быть, аэропорт скоро откроется, и воздушное сообщение возобновится. Оно должно возобновиться. Может быть, это займет неделю, как было после 11 сентября, но Карен в конце концов доберется до дома. Она где-то читала, что для нашей планеты было бы лучше всего, если бы в течение пяти лет все люди Земли воздержались от дальних поездок: никаких смен обстановки, никаких командировок, никаких "начать новую жизнь на новом месте", никаких отпусков за границей - каждый остается на одном месте.
Люк с Риком возвращаются в зал.
- В ту дверь никто не прорвется, - говорит Рик. - Разве что только на танке. - Он обращается к Рейчел: - Какие новости?
- Думаю, на текущий момент нефть вообще не продается ни за какие деньги. И телевизор никак не включается.
Мужчины встают по обеим сторонам входной двери, проверяют, что там снаружи.
- Ничего, - говорит Люк. - Только Уоррен лежит.
- Погоди, - говорит Рик. - Самолет взлетел… пассажирский аэробус. "Эйр Франс".
- Видимо, это последний его полет, - говорит Рейчел. - Просто, чтобы вернуться в родной ангар.
Мужчины подходят к стойке, и Карен, переключившаяся в режим заботливой мамочки, несмотря на творящийся вокруг апокалипсис, насыпает им в миску орехов и хлопьев. Она спрашивает у Рика:
- Как ты считаешь, там один снайпер или их несколько?
- Вообще без понятия, - отвечает Рик. - Я все пытаюсь прикинуть, откуда стреляли. Кажется, сверху. Прямо с нашей крыши.
- Слушай, - перебивает Люк. - А тут у тебя телефон… Он работает?
Все сразу врубаются, о чем речь. Городской телефон! Карен хватает трубку, слышит гудок, набирает 911. Звук в трубке громкий. Сначала слышен щелчок, потом - длинный гудок, снова щелчок, а потом на том конце линии включается автоответчик и выдает - что бы вы думали? Предупреждение об урагане.
- В общем, неудивительно. У вас у кого-нибудь есть дети?
Рик говорит:
- У меня мальчик. Тайлер. Сегодня, похоже, уроков не будет. Наверное, он сейчас дома.
- Ладно, - говорит Карен, - пока мы думаем, как вызвать помощь, я, пожалуй, чего-нибудь выпью. Кто-нибудь еще будет?
Все четверо уселись на пол за барной стойкой, расположенной посередине между двумя выходами. Самое безопасное место, как ни крути. Сначала они обсудили хаос, который сейчас разверзается в мире. Повторение нефтяного кризиса 1973 года, только в тысячу раз хуже. Из доступного людям бензина остался лишь тот, который уже был залит в баки автомобилей. Его, может быть, хватит, чтобы еще пару раз доехать до работы… хотя, возможно, ни у кого уже нет никакой работы. Убить соседа за бак бензина? Почему бы и нет? Может, военные окажут помощь гражданскому населению? Ага, щас. Карен вспомнила, как пару месяцев назад видела на улице грузовик, похожий на военный. Но так и не поняла, был ли он настоящим, или там просто снимали кино.
Общественная жизнь застыла без каких-либо перспектив на то, чтобы оттаять. Никакой больше дешевой, доступной еды, никаких путешествий и скорее всего никакого среднего класса.
Карен чувствовала, как от Люка исходит печаль, когда он размышлял о раскрошившемся, как сухое печенье, социуме. От Рейчел не исходило вообще никаких эмоций.
Они какое-то время сидели молча, а потом Рейчел сказала:
- Когда я стала старше, мне пришлось посещать курсы, где нас обучали, как жить среди нормальных людей.
- В каком смысле? - спросила Карен. Ей было любопытно узнать хоть что-то о женщине в платье от Шанель за 3000 долларов или в очень хорошей копии такого платья.
- Как правильно интерпретировать звуки, которые вы издаете, и поступки, которые вы совершаете. Например, смех. У меня нет чувства юмора - в медицинском, клиническом смысле. У меня интонационная глухота. Из-за дисфункции правого полушария мозга. Я совершенно не воспринимаю и не могу оценить то, что вы называете юмором, иронией, страстью и Богом. Еще одно нарушение в правом полушарии мозга выражается в том, что в моей речи нет никаких интонаций и эмоциональной окраски. Мне не раз говорили, что я разговариваю, как робот. Мне самой сложно судить. И наконец, у меня ярко выраженный синдром слепоты на лица, связанный с аутистическим расстройством. Из-за всего перечисленного я себя чувствую неуютно, когда люди смеются. У меня появляется страх, который мне каждый раз надо преодолевать.
- А оно как-нибудь называется, твое состояние?
- У меня сразу несколько нарушений. Алекситимия. Проблемы с торможением и расторможенностью. Легкое обсессивно-компульсивное расстройство. Моя способность строить последовательности выше процентильной нормы. Я помню число "пи" до тысячного знака после запятой.
- Я общалась с людьми, у которых были такие же нарушения. В медцентре, где я работаю… то есть, наверное, работала. Значит, лица ты не различаешь?
- Не различаю.
- А если кто-нибудь говорит громче обычного, ты распознаешь, злится он или радуется?
- Немного распознаю. Но на курсах социализации нас научили, какие вопросы можно задавать людям, чтобы снять напряжение в эмоционально-критических ситуациях наподобие той, в которой мы оказались сейчас.
- Например?
- Например, у нейротипичного человека всегда можно спросить, кем он работает и чему его научила его работа. И поскольку мне кажется, что нам нужно на что-то отвлечься, я предлагаю использовать этот способ. Люк, у тебя в кармане целая пачка денег, и ты недавно утратил религиозную веру. Можешь нам рассказать, кто ты и что у тебя произошло?
Люк ответил не сразу. Сначала дождался, пока Карен не нальет ему выпить.
- До сегодняшнего утра я был пастором в маленькой церкви у съезда на скоростное шоссе в Нипписинге. Но вчера я утратил веру, а утром ограбил банковский счет нашей церкви, сел в самолет и прилетел сюда.
- Ты серьезно? - спросил Рик.
- Ага. Двадцать тысяч. - Люк отпил виски.
- То есть формально ты сейчас безработный? - спросила Рейчел.
- Ага.
- А можешь нам рассказать, чему ты научился, работая пастором в маленькой церкви в провинциальном городке?
На лице Люка промелькнуло странное выражение: смесь радостного изумления и облегчения.
- Похоже, я только что понял, что почти десять лет дожидался, чтобы кто-нибудь задал мне этот вопрос. - Он на мгновение умолк, собираясь с мыслями, и продолжил: - Ну, в общем, так. Для начала я научился, что, если ты занят делом и тебе мешают работать, попроси этого человека, который тебя донимает, сделать пожертвование для нужд благотворительности. Держи на столе ящик или конверт для пожертвований. И от тебя сразу отстанут. Причем навсегда. Очень действенный способ.
- А еще?
- Еще… Ну вот начинаешь смотреть на людей свысока. Почти на всех, с кем вместе работаешь. Думаешь, ты один умный, а все - дураки. Хотя, наверное, они думают о тебе то же самое. В смысле, что ты дурак. И еще, что мужья бьют своих жен пластиковыми бутылками с кондиционерами для белья. В смысле полными бутылками. И это случается гораздо чаще, чем ты мог бы подумать. - Люк смотрел в потолок и говорил нараспев, словно читал молебен. - Шумные, бойкие дамочки часто страдают различными комплексами, связанными с сексуальной неудовлетворенностью. Также впервые в истории благодаря Интернету люди традиционной ориентации занимаются сексом гораздо больше, чем геи. И вообще я считаю, что избыток свободного времени - это опасная штука. Мы даже не представляем, во что это может вылиться в конечном итоге. Люди не приспособлены к жизни без четкой структуры. Они просто не знают, как с ней обращаться.
- А еще? - спросила Рейчел.
- Еще… Вот еще: годам к двадцати ты понимаешь, что рок-звездой ты не станешь. К двадцати пяти понимаешь, что стоматологом ты не будешь. Ни стоматологом, ни каким-то другим специалистом. Ближе к тридцатнику впадаешь в уныние… уже всерьез сомневаешься в своей способности к самореализации, не говоря уже о том, чтобы добиться успеха или стать богатым. А когда тебе исполняется тридцать пять, ты уже, в общем и целом, знаешь, чем тебе предстоит заниматься всю жизнь, и смиряешься с судьбой.
Люк на мгновение умолк и провел пальцем по краю стакана.
- Знаете, под конец меня так утомило выслушивать все те же истории о все тех же семи смертных грехах. Ничего интересного в этом нет. Когда уже кто-то придумает восьмой грех, чтобы жизнь снова сделалась интересной?
Карен с трудом поборола желание вставить слово.
Люк продолжал:
- Я имею в виду, почему люди так долго живут? Какая разница, когда умирать: в пятьдесят пять, или в шестьдесят пять, или в семьдесят пять, или в восемьдесят пять? Эти дополнительные годы - какая от них польза? Почему человек продолжает жить, даже когда ничего нового больше не происходит… и ничего нового ты уже не узнаешь? В пятьдесят пять твоя история, в общем и целом, закончена. И зачем тогда жить?
Люк допил виски.
- Знаете, больше всего мне обидно и больно за тех людей, которые когда-то знали, что значит жить полноценной и яркой жизнью, но потом как-то об этом забыли, стали слепы и глухи к чудесам, потеряли способность радоваться и удивляться, подавили в себе все чувства. Или же чувства исчезли сами собой, а людям было все равно. Мне кажется, это самое страшное: когда человек что-то теряет, а ему все равно.
- Значит, тебе обидно, больно и страшно за себя самого, - сказала Рейчел.
- Да.
Все долго молчали, а потом Рейчел спросила:
- Рик, а чему ты научился на своей работе?
- Я понял, что часто я сам себе злейший враг. Понял, что не люблю быть неправым и буду отстаивать свою правоту любой ценой, даже если от этого мне будет больно. Понял, что неудачник - это не потенциальный будущий победитель под маской несостоятельного горемыки. Это просто я сам. Я понял, что никогда не стану богатым, потому что я не люблю богатых. Понял, что ты можешь быть полным мудилой, но твоя душа все же останется при тебе. Сама захочет остаться. У душ должно быть законное право уйти от хозяина, если он своим поведением переступает какую-то черту.
- А вот конкретно работа чему-то тебя научила? - спросила Рейчел.
- Не буду долго рассказывать о работе. Скажу только, что раньше я очень даже неплохо работал садовником, у меня даже был собственный маленький садоводческий бизнес, пока какие-то… э… нехорошие люди, которые явно не заслужили, чтобы у них была душа… в общем, пока у меня не угнали машину со всем садовым инвентарем. Вот так, собственно, и получилось, что я устроился на работу барменом, и каждый день мне приходится выслушивать все то же самое, что ты, Люк, выслушивал от своих прихожан - разве что в моем случае люди скорее разглагольствуют о своих грандиозных планах или выдают желаемое за действительное над третьим стаканом пива. А так в общем-то те же яйца, вид сбоку.
- А люди хоть иногда говорят - говорили - о чем-то хорошем? Или просто вываливали на тебя все дерьмо?
- Просто вываливали все дерьмо. Наверное, мне надо было пойти в бармены.
- Ты ничего не потерял. Целься ниже, дружище. Продавай кукурузу с уличного лотка. У человека должна быть мечта, но не надо замахиваться на какие-то недосягаемые высоты. Пусть мечта будет скромной и реально осуществимой. - Рик повернулся к Карен. - Теперь твоя очередь.
- Моя? Даже не знаю… Вряд ли я многому научилась у себя на работе. Я работаю секретарем в регистратуре. У трех психиатров. Вижу много людей с психическими отклонениями. И мне кажется, что эти психи… нет, не психи, а люди на крайнем пределе нормального поведения… так вот, они гораздо интереснее, чем так называемые нормальные люди. И я узнала одну любопытную вещь: одна из главных истинных предпосылок успеха в жизни - наличие в семье сумасшедших родственников. Если тебе передается совсем немного генов ненормальности, тебе самому сумасшествие не грозит; у тебя просто-напросто появляется некоторое отличие от общепринятой нормы. Это легкое отклонение придает тебе "изюминку" и способствует успеху.
- Никогда раньше не думал об этом в таком ключе, - сказал Люк.
- Еще я узнала, что если ты начал принимать лекарства, то лучше от них не отказываться. Я имею в виду, какой смысл доводить себя до исступления и лезть на стену из-за какой-то паршивой пилюльки, которую ты не можешь принять, потому что решил отвыкать от таблеток? И еще я узнала, что когда к нам приходят чересчур возбужденные пациенты и мне надо как-то их успокоить, то лучше всего рассказать им историю про моего кота Рыжика. Когда слушаешь чей-то рассказ, это всегда действует успокаивающе. Тот, кто рассказывает историю, на какое-то время подменяет собой твоего личного внутреннего рассказчика, который живет у тебя в голове. В таком состоянии нам удается хоть как-то приблизиться к тому, что у нас принято называть "взглянуть на мир чужими глазами".