Уснуть на новом месте нужно уметь. Вон Венька похрапывает, только козлиная бороденка дрожит. Хотя, вроде и у него самого это было наработано, в смысле спанья где попало. Даже трудно вспомнить, где бы Сергей в последнее время больше месяца ночевал. Да зря он сегодня днем столько продремал. И зря они полбутылки в гостинице забыли. Вином перевозбуждение не снимешь. Даже таким классным. Зеленые циферки электронных часов показывали со стены "два-сорок-две". Чем неудобны электронные часы, так это тем, что они не дают перспективы. Просто констатируют: "два-сорок-три". Глядя на них, не возможно зримо прикинуть ни сколько прошло уже, ни сколько пройдет еще. Точное, конкретное, обессмысленное время. Сел, посидел, перебирая пальцами шерсть лежащей под ногами собачей шкуры. Лайка или колли? Вот так, Дружок, бегал, гавкал, вилял хвостиком. Теперь от ревматизма спасаешь. Полезные вы, собаки, навсегда полезные. Рама открылась толчком, и через край в комнату полился, сыроватый под недалекое уже утро, запах смолы и хвои. Глянь-ка, а луна все же взошла, искристо разбрызгав по округлым иглистым кронам свое пупырчатое серебро. Да щедро так светит. Даже тени от сосен есть. И туман по земле ползет. Нежный-нежный. Робкий-робкий. Вцепившись пальцами в железный слив подоконника, кончиками кроссовок дотянулся до выступа цоколя, оттолкнулся и спрыгнул в глубокий присяд. Тишина. Даже малиновка уснула. И темнота во всем доме. Черные провалы двух рядов окон на вторящей лунному переливу светло-серой стене особняка. Осторожно, пригибаясь под растопыренные ветви и стараясь не наступать на больно ощутимые даже через подошву старые шишки, пошел в глубину катенского участка. Неужели и в самом деле гектар? А у родителей четыре сотки. Но это просто так, это не главное. То есть, это не само по себе главное. Главное: почему? Почему некоторые все "это" с пеленок имеют? Необъяснимо естественным образом. Вот, тот же водила, сидя за рулем своего "мерса", даже, наверное, и не догадывался, что кое-кто должен был двадцать лет по Колыме в резиновых сапогах бродить и голыми пальцами тонны ледяной глины перещупать ради ушастого "запорожца". Ох, не догадывался. И книжки, за которые КГБ любого смертного строителя коммунизма все на ту же Колыму в сорок восемь часов отправит, здесь вот так просто на полочках стоят. А за разговоры, такие милые вчерашние старушачьи разговоры - в Ташкентскую спецпсихбольницу… Нет, это все фантастика… За весь вечер Маша в его сторону даже бровью не повела, не то, что бы вздохнула. И видеомагнитофон он до этого только два раза в жизни видел. Что это? Зависть? М-м-м… Not! Только не это… Это только вопрос: почему? Почему что-то можно иметь не за работу, не за личные боевые или трудовые заслуги, не за талант или ум, а за так, просто по происхождению? А вот, например, его, такие интеллигентные, такие ученые, такие верхнезонные родители даже двумя вилочками сазана есть не научили. Красней тут, сын шамана. И, ведь, все вокруг такие милые люди, что придраться просто не к чему. Такие… От этой их милости уже совершенно тошно. Хорошие. Добрые. Только доверчивые. Точнее - непуганые. Откуда вот они знают, что он безобидный? В первый же раз видят. Дурак, ох, дурак! Они его видят-то сверху! Как букашку. Вот и добрые…
Под ногами появилась изгибистая плиточная дорожка. Ну, и куда она приведет?
Черный плотный бархат соснового занавеса распахнулся как-то совсем неожиданно, и Сергей буквально задохнулся от ослепительно свободной сцены: туман стоял только под деревьями, едва-едва просачиваясь на открытое место, и от этого далекая круглая ампирная беседка бело-крашеного дерева, казалось, зависла над центральным холмом посреди сияющей росой стриженой поляны. И в тот же момент совсем рядом, почти над головой, защелкал, засвистал, закричал соловей. Словно в густом детском сне Сергей сделал медленный-медленный шаг из своих кулис под безжалостный голубовато-мертвящий свет бесконечно далекого лунного прожектора. Расставив вздувшиеся приливом холодной ночной крови руки, он, вначале так же мучительно медленно, но затем все убыстряясь и убыстряясь, начал вращаться, сминая влажную и блестящую траву и оставляя на заботу тянущегося за ним тумана матово-черный след, кривой спиралью приближаясь к беседке на холме. Он не понял, когда в ушах зазвучала музыка, нет, голосовая мелодия. Но это определенно была она, именно та самая песня, слышанная им у покровцев. Тихо и тонко над его головой звенели и переливались высокие колокольца, а под ногами пружинисто гудело. От рук по спине к желудку, от горла по груди - и вот уже все тело наполнялось от луны холодным и призывным светом. Он терял чувство земного притяжения, и только какая-то давняя, испуганно мечущаяся мысль отчаянной, потерявшей смысл полуфразой не давала взлететь к вибрирующему, такому же, как он, тоскующему одиночеством светилу…
Совершенно опустошенный и бездумный, он сидел на мокрой, скользкой траве, прижавшись спиной к сырому же основанию беседочного столба. Туман, набравшись сил, валом излился за границу леса, нежно охватив и поляну, и холм, по грудь покрывая бездыханного на вид человека. Справа из темноты соловей оповещал весь мир о том, что здесь, недалеко, у него свито гнездо, в котором его самочка высидела птенцов. И о том, как он счастлив. Много ли серенькому надо?.. Так что же это была за мысль, которая так противилась его полету? Расслаблено вяло Сергей копошился в памяти, перебирая возможное, но эта полуфраза, как рыбка в аквариуме, все выскальзывала, оставляя след упругой непокорности. Да и ладно… Он не услышал, а скорее спиной почувствовал, как сзади, по пристроенной с противоположной стороны лестнице, тихо-тихо заскрипели чьи-то шаги. Половицы беседки, промоченные росой, податливо гнулись под приближающимися к его углу людьми. В тот момент, когда голоса зазвучали прямо над ним, по туману прокатилась еще одна волна и покрыла Сергея с головой.
- Хорошо-то как. И соловей.
- Тебе не холодно?
- Обними. Теперь нет.
- Ты все решила?
- Все.
Сергей узнал Машу и… ну, да, кто в СССР не Сергей, тот Владимир. Надо же, он и разговаривать умеет. По-человечески.
- Тогда завтра же и уедем.
- Завтра же.
Над ним целовались. Сердце заколотилось смесью стыда и зависти. И тело толчками вновь стало наполняться жизнью и теплотой. Сергей даже испугался, что эта теплота сейчас выдаст его, расплавив покрывающий туман, и он разрушит чужое, такое бесценно безвременное состояние счастья. Господь с вами, будьте одиноки.
- Завтра с утра я выкуплю билеты до Краснодара. Там нас встретит Гога и отвезет до Пицунды. Оттуда покажу тебе рай.
- Рай? И мы будем одни?
- Больше, чем одни. А окажется мало, поднимемся в горы. К снегам.
По его растянутым кривой улыбкой губам проскочила и защипала солью слезинка. Будьте одиноки.
Когда Сергей вошел на веранду, его укололи сначала удивленные, а затем испуганно вопрошающие расширенные зрачки Машиных глаз. Косое розовое солнце сквозь крупновязаный тюль сплошных окон мягко золотило накрытый белой скатертью стол, зачехленное белым же фортепьяно, посверкивало искорками на посуде в горке. Маша никак не могла поставить в вазу букет диких лилий. Кстати, он только сейчас рассмотрел, что она вряд ли старше его. Просто какая-то, ну… очень правильная, как самая круглая отличница, вот и показалась с вечера уже женщиной.
- Как вы так незаметно вышли? Что с вами?
- Я и не выходил. Простите, если Веня не предупредил: у меня лунатизм. Осталось от шаманского воспитания. Не могу не летать ночами. Правда, низко. Вот и сегодня вылетел в окно и утонул в тумане, как ежик. Такого там натерпелся… А у вас разве не бывает подобного? В тумане?
Они испытующе долго посмотрели в друг друга и прыснули смехом. Как уличившие друг друга в невинной взаимной шалости брат и сестра. Ну-ну. А вот со своим Володей она так никогда не сможет.
После завтрака с самоваром, где Венька опять никому и слова не давал сказать, к ним на веранду взошла соседка. Та самая старушка, что вчера так чутко заступилась за него. Катенские-старшие засуетились:
- Софья Януарьевна, проходите!
- Софья Януарьевна, действительно, садитесь с нами чайку попить. И помогите вот этого молодого человека хоть в чем-нибудь опровергнуть.
- Меня? Это никак невозможно, смею уверить. Для опрокидывания необходимо столкновение, упорство противопоставлений. Я же абсолютно не высказываю никаких принципиальных суждений, а только кротко указываю на некоторые закономерности или несуразности бытия. Зачем мне упираться? Мое дело скользить по времени и пространству, ничего не изменяя, а только отражая как зеркало. Я художник, следовательно, не деятель, а наблюдатель по жизни. Я - Тиль Уленшпигель, не более.
- Но, надеюсь, не менее? - Согласно приглашению, с ходу вступила в бой Софья Януарьевна.
- То есть?
- То есть, бескорыстное зеркало. Ибо, называясь художником, вы все же признаете ответственность: история человечества - это история искусства. Не более, как вы сказали, но и не менее. Искусство не только отражает, но и фиксирует, сохраняет и оформляет.
- Позвольте: зафиксированный и сохраненный труп - это мумия. Неужели она и есть искусство? И при чем тут бескорыстность?
- Вениамин, вы умный и талантливый.
- Но некрасивый. Вы об этом?
- Как я понимаю, вы сейчас начнете вязать вопрос на вопрос. И поэтому удалюсь на полуслове. Я же пришла с одной только целью: совсем на недолго выкрасть Сергея. Дорогие товарищи, простите, но я его у вас забираю.
Она, видимо, обладала здесь очень весомым авторитетом, таким, что никто особо и не возмутился. Просто робко попросили вернуть молодого человека, по возможности, к обеду. Так как у Николая Эдмунтовича была для него заготовлена небольшая беседа. Судя по всему, внутри бетонного забора мнение самих залетных чужаков не учитывалось в принципе. Сергей извиняющеся поклонился на все четыре стороны и чуть встревожено поплелся за даже не поинтересовавшейся его собственными планами новой хозяйкой. А Венька, гад, так даже очень откровенно обрадовался своему теперь незаслонимому сиянию. "Я его у вас забираю". Как ведерко. Или еще что-либо нужное в хозяйстве. И всю некороткую дорогу - от калитки до калитки метров пятьсот-семьсот - молчала.
Зато, едва затворив за ним, вдруг мелко морщась под старомодными роговыми очками, добродушно засмеялась:
- Вы пока и не представляете, Сереженька, как вы мне должны быть благодарны. Я, можно сказать, спасаю вас. А вот этот самонадеятельный болтун Вениамин пусть погибает.
Сергей все больше терялся. Бодрость бессонной ночи легким ознобом покидала тело вместе с заполнявшим все вокруг теплом приближающегося полудня. Сейчас бы самое время выключиться на полчасика. Он с трудом прятал зевоту, а тут еще предстояло разгадывать какие-то загадки. И старушка опять удивляла своей прозорливостью:
- Я вас напою отличным кофе. По-турецки. Мы с покойным мужем пять лет прожили в Анталии, и я умею варить его по взаправдашнему. И умею выбирать зерна.
Домик Софьи Януарьевны был намного скромнее, даже можно сказать, человечнее. И участок всего двадцать пять соток. Ага. Вот именно: всего. Двухэтажный кирпичный особнячок под сильно скошенной на север "прибалтийской" крышей, со всех сторон до первых подоконников тонул в цветах. Понятно, что хозяйствовала женщина. Дорожка к гаражу заросла давно не мятой травой: "Меня как весной завозит министерская машина, так она же осенью и вывозит". На кухне все в салфеточках, кружевцах. Даже на стульях самовязанные чехлы. Нигде ни пылинки. И темно-синие с золотом кофейные чашечки до обидного малюсенькие. Чугунно диссонировал со всем мягким и хрупким обнажено поблескивающий чернотой дореволюционного каслинского литья "Гермес", несдвижно несущий зевесову весть на высоком импортном холодильнике. "Так это же состарившаяся Мальвина! Сейчас она начнет меня учить. А я поставлю кляксу и попаду в чулан". Когда вместо пуделя Артемона из-за кустов появился вчерашний толстячок-генерал в черном с "начесом" спортивном костюме, у Сергея действительно с носа чуть не капнуло: но нет, то, что издали показалось собачьим хвостом, было просто куском шланга.
- А, Павел Савельевич, что там?
- Все починено. Водопровод к дальнейшей эксплуатации готов. Гм, здравствуйте, молодой человек. - Они пожали друг другу руки, не глядя в глаза.
- А я вот пригласила Сережу на беседу. Вечером-то разговора так и не получилось. Вы с нами кофейку не откажитесь?
- Увы, Софья Януарьевна, не в состоянии. Сгоряча супруге много чего на сегодня пообещал. В другой раз, простите.
- Жаль. Но передавайте привет и мою благодарность. И приходите-ка с ней вместе. Как стемнеет, а?
- Спасибо, обязательно придем. Но за что это ей благодарность? За мое воспитание?
- Ах, с вами нужно быть очень осторожной!
- "И не играть словами"!
Проводив нонконформиста из генерального штаба, Софья Януарьевна присела напротив, пододвинула к Сергею вазочку с крохотными самодельными печенюшками. Ну, все, начинается.
- Сережа, я надеюсь, что вы сознаетесь: про шаманов и суфиев - вранье? Не ваше, конечно же.
- Так ведь иной раз трудно отказывать. Когда просят по-дружески.
- Все равно нехорошо. Люди-то поверили. Они меня специально вчера пригласили, как местного эксперта по оккультным вопросам. Я же психолог по профессии. И темой моей докторской как раз были "Психологические механизмы оптимизации процессов достижения транса шаманами народов Крайнего Севера и Камчатки". Но вы не беспокойтесь, я вас не выдала. Вернее, не вас, а Вениамина. Хотя его и необходимо будет наказать за шарлатанство.
После кофе они просмотрели ее коллекцию роз, лилий, лесных орхидей, хризантем и настурций. Посетили плантацию георгинов. Потом опять посидели, но уже не на веранде, а в гостиной, точно так же увешанной кружевами и салфеточками, и так же уставленной горшками и горшочками с цветущими каллами, гортензиями и… нет, не возможно все припомнить, еще с чем. И голова у Сергея все пухла и пухла, с каждым часом увеличиваясь на пару размеров. Когда он выходил, то в зеркале мелькнул контур каменного Владимира Ильича, сошедшего с какого-нибудь вокзального постамента. К гигантскому вздутому мыслищами лбу только не доставало правой указующей руки, которая у того обычно на пару кистей длиннее, чем левая. И хорошо, что Софья Януарьевна не пошла его провожать. Еще бы два-три факта, и череп, и так уже разошедшийся по всем швам и удерживаемый на пределе эластичности натянутой до фиолетовости кожей, просто бы лопнул, далеко разбрызгивая закипевшую бесценную серую жидкость. Какие там, на фиг, названия цветов, когда и из того, что она рекомендовала запомнить ради его же дальнейшей счастливой жизни, неразбираемыми заваломи тролько-только освобожденного Сталинграда до горизонта лежали бескрайние поля несвязных пока кусков, куч, фрагментов и блоков свежеузнанного, но не воспринятого. Чего-чего? Того, из чего предстояло выстроить… Волгоград. Или Царицын?
Подойдя к воротам Катенских, Сергей окончательно прочувствовал, что на сегодня ему великосветского общения более чем предостаточно. И не только на сегодня. И не только великосветского. Все, хватит. Хватит травиться собственной желчью. Мимо прошли, помахивая новенькими зачехленными ракетками и удивленно косясь на высоковольтным столбом гудящего лохматого и небритого незнакомца, южно-загоревшие нежные подростки в белоснежных импортных майках и шортах. Да. На сегодня всего хватит. Снял руку с калитки. Если сейчас же не войти, то нужно сейчас же уходить. Этот выхоленный мамками и няньками "гитлерюгенд" точно вызовет охрану. Но как покинуть заколдованный бетоном круг?.. Как-как? Взять и перелезть. И он отправился искать свободный от участков забор.
- …Понимаете, Сережа, да, хорошо: тенденции, направляющие, а как же каприз в искусстве? Это та маленькая сверкающая капля, которую древние называли озарением. Я всегда думаю: слава Богу за то, что система в искусстве - это всегда только искусственная система. То есть, она легко уязвима талантом и озарением. Она только итог, только упаковка. А сама по себе совершенно нежизнеспособна, как школьная дисциплина. Поэтому обращать внимание на искусствоведов и критиков нужно только в период ученичества, во время овладения ремеслом. И ни в коем случае, когда почувствуете себя мастером. Тогда гоните их подальше. Или убивайте.
- …Сережа, я много пожила, много повидала. Вот и вас теперь тоже просто знаю. Здесь даже не потребовались какие-то паранормальные способности: мне понравилась и, простите, позабавила ваша внутренняя честность. Под внешней ложью. Тихо-тихо! Зачем вам это вранье про шаманов? Способ проникнуть в "высший свет"? Конечно, да, если вы не экспроприатор и не лидер победившего пролетариата, пожалуй, тогда да, юродство - это единственный способ посмотреть балет из царской ложи. По следам Распутина. Шучу, так и Есенин поступал… Ох, эта сословная пирамида! Она очень и очень ступенчата, но, увы, устойчивость и процветание любого государства связано именно с правильно поставленной системой сохранения и обновления его правящего класса, его национальной элиты. Вся тонкость в пропорциях: скольких новеньких можно впустить наверх без опаски? Стабильность, консерватизм строя - вот условия его долгожительства. Как смена воды в аквариуме: любой переизбыток грозит всеобщей гибелью. Но тут вопрос: почему зачастую эти створы легче преодолевать именно в шутовском колпаке?..
- …Гений - князь от рождения, обязательная часть национальной элиты. Где бы он ни родился и от кого, это не важно, ибо это непредсказуемо. Но опыт выживания человечества показывает, что элита любой нации должна быть подтверждена генетически. Вы видели когда-нибудь изображения первых германских или вообще европейских королей? Смею уверить - бандиты. В лучшем случае боксеры. Маргинальность в каждой черточке. Нужно было пятьсот лет, чтобы вывести от них породу благородных рыцарей позднего средневековья, способных после боя писать стихи о прекрасных дамах, и принимать монашество, дабы не оказаться подкупленными иноверцами… Личная гениальность или сословное происхождение… Есть разные попытки объединить эти два условия для занятия высших должностей в социуме. Я знаю даже охотников за биографиями, которые в рождении любого гения из народа находят обязательность или хотя бы большую вероятность участия проезжавшего мимо принца или боярина. Но вот сталинские метели вашей Сибири заметают следы любых родословных, и все опять не доказуемо…